И наконец-то видит меня.
Сюрприз!
Иногда, когда мы с Сашкой обсуждаем наш будущий брак, я задумываюсь, а на самом ли деле я его люблю. И всегда убеждаю себя, что да. А вот сейчас, видя, как он достает из блондинки еще не до конца опавший член, я думаю только о том, что он трахает ее без резинки, и надеюсь, что она ничем не больна. И понимаю, что если и были у меня к нему настоящие чувства, то они только что умерли.
— Катя? Ты что здесь делаешь? Надо предупреждать!
Глазки у него бегают, но в голос он добавляет властности. Ну, такой, какой он себе эту властность представляет. Перед любовницей рисуется. Понимает, что я вряд ли такое стерплю.
— Я-то? — хмыкаю и отпускаю воздушные шары на волю, и они сразу взмывают к потолку, создавая праздничную и уютную атмосферу банальному адюльтеру. — Домой вот пришла. С днем рождения, любимый!
И просто бросаю все пакеты на пол.
Сильно подозреваю, что дорогущие часы, которые я ему купила, и предусмотрительно уже достала из упаковки, чтобы при встрече сразу надеть Саше на руку, сейчас проваливаются в нежнейший йогуртовый торт со вкусом маракуйи, который так любит Краснов. А вот по поводу вина сомнений нет. Бутылки, ударившись друг о друга, создают тот самый уникальный звук разбитого горлышка, который был так любим гусарами.
В том пакете, кажется, была рубашка от Лакост.
— Что за сцена? — Краснов наигранно хмурится, а его писюн под моим взором все увядает.
— Никаких сцен, любимый! Вы не отвлекайтесь! Я сейчас быстренько соберусь и уйду. Можете продолжать!
Вырываясь из плена горьких воспоминаний и чувствуя, что я проветрилась настолько, что уже почти окоченела, решаю, что пора возвращаться в дом.
Плевать, что по этому поводу будут думать Аня и Антон, но спать я лягу с ними в одной комнате. Если я им обломила горячую ночь, то они сами виноваты. Никто не просил их привозить сюда этого урода.
Но оглядевшись, понимаю, что дома не видно.
Похоже, задумавшись я убрела со двора, и где я сейчас, совершенно непонятно. И в какую сторону возвращаться, тоже. Дальше пятидесяти шагов метель надежно замела мои следы, петляющие между деревьями.
Глава шестая
Достаю телефон.
Непонятно, собственно, для чего.
Что я скажу? Какие внятные ориентиры я могу дать, блин?
Ребята, я тут стою между двух елок, а напротив сосна, заберите меня?
Но, это в целом неважно, потому что сети нет, и после длительного разговора с родителями мобилка почти разряжена.
Может, друзья меня уже хватились? Интересно, давно я тут шастаю? Если верить замерзшему носу, то прилично уже. А если верить часам в телефоне, то по всему выходит, что я шарахаюсь по лесу около часа. Вряд ли я зашла слишком далеко в лес. По колено в снегу высокую скорость не разовьешь, но вот в какую сторону мне возвращаться?
Становится страшно. Текила, придававшая мне смелости, уже выветрилась, и воображение рисует мне жуткие картины. Что делать-то?
Стоять на месте и ждать непонятно чего — тоже не выход. Я просто околею.
Я уже начинаю дрожать и стучать зубами.
Пока еще видны хоть какие-то мои следы, иду вдоль них и выхожу на опушку.
Я в шоке.
Мало того, что я не помню, как здесь проходила, так еще и открытое пространство покрыто нетронутым девственным снегом.
Говорят, чтобы не замерзнуть, надо закопаться в сугроб, но что-то подсказывает мне, что это надо делать не в моей одежке.
Я уже прилично нагребла в ботильоны снега, он там растаял, и теперь эта водичка, бодренько впитавшись в носки, морозит мне пальцы ног.
С моим-то горлом ангина мне завтра обеспечена, ворчу я про себя. И тут же одергиваю. Как ни крути, ангина — это благоприятный исход событий. О неблагоприятном я стараюсь не думать, чтобы паника не парализовала меня окончательно.
Обойдя опушку по кругу и так и не придумав, как определить, в каком направлении находится турбаза, я в отчаянии поднимаю глаза в мутное небо.
Не то ты желание, Катька, загадывала.
И в этот момент в мою голову приходит светлая идея залезть на дерево и посмотреть, далеко ли жилье.
Сомнительно, чтобы я пешком по сугробам покрыла больше двух-трех километров, а на таком расстоянии огоньки видно.
Для своих целей выбираю старую высоченную сосну, на ствол которой навалилось другое высохшее дерево, образуя для меня нечто вроде помоста. Если смогу забраться по этому стволу, шансы добраться до нижних веток сосны очень велики.
Кроя на все лады свою рассеянность и Краснова, который во всем виноват, я залезаю по обледенелому бревну и долго стою, обняв дерево, пытаясь отдышаться на морозе. Покосившись на пушистую крону, я в себе засомневалась.
Я не чудо-женщина, в последний раз я лазала по деревьям в пятилетнем возрасте, то есть двадцать лет назад. Я в школе на физкультуре всегда проваливала, когда сдавали канат. Но жить захочешь, еще не так раскорячишься.
Как это ни странно, но по шершавому стволу я таки забираюсь наверх. Очень повезло, что варежки я оставляю в кармане куртки, иначе обморозила бы и ободрала бы руки до мяса.
Везением номер два оказывается факт, что турбаза не так уж и далеко. А может даже, я все еще по ее территории брожу, потому что один из коттеджей стоит прямо за опушкой, а основное скопление огоньков на вскидку значительно ближе, чем я думаю.
Шансы вернуться самостоятельно есть. Да, уже скорее к утру и абсолютно замерзшей, но есть.
Но удача решает, что хорошенького помаленьку.
Слезть с дерева оказывается еще сложнее, чем на него залезть. И каблуки мне в этом только мешают. Я уже соскользнула до нижней ветки, больно ударившись об нее копчиком, а вот спуститься ниже без риска переломать конечности, у меня получится вряд ли.
На глаза наворачиваются злые слезы, но времени поплакать и себя пожалеть нет. И я начинаю отчаянно и истошно орать в безумной надежде, что меня кто-то услышит из соседнего коттеджа. Окна в нем светились, а во дворе припаркована всего одна машина, так что вероятность того, что там сейчас не происходит шумная вечеринка или разнузданна оргия, велика. Правда, в такую погоду окна люди не открывают, но ничего другого мне не остается, кроме как орать подобно застрявшей на дереве кошке.
— Помогите! — я охрипла уже спустя десять минут, руки уже почти не держат, а отмороженная задница не чувствует ветку. Того и гляди потеряю равновесие и свалюсь, свернув себе шею.
Сколько я реву и ору, не знаю, но в какой-то момент я слышу низкий басистый лай, и удваиваю усилия по привлечению внимания к моему бедственному положению. И наконец они увенчиваются успехом.
Сначала на опушку выбегает алабай. Он совершает круг почета, а потом усаживается под сосной, на которой я сижу, и выжидающе на меня смотрит. Минут через пять по его следам на полянку выходит человек, судя по комплекции, мужчина. С моего места он кажется мне мелким, но, если он способен меня вызволить, согласна считать его божеством.
Алабай тут же подает голос и облаивает меня, показывая хозяину, куда ему нужно смотреть.
Мужик задирает голову и произносит выразительное:
— Б*я.
Это звучит у него как-то безэмоционально, обыденно и устало. Будто он каждый день снимает девиц с деревьев. Что тут такого? Бывают дни и похуже. Иногда их на дереве сразу несколько.
Выражение его лица мне не видно, только черный провал в обрамлении капюшона.
— Снимите меня, пожалуйста, — всхлипываю я.
В ответ на мой голос алабай заходится в лае.
— Тихо, — негромко, но весомо произносит тип, и не только затыкается псина, но и мне хочется тоже помалкивать.
Какое-то время мужик осматривает дерево, разглядывает меня, а потом командует:
— Разувайся.
Глава седьмая
— Зачем? — обалдеваю я.
— За тем, чтоб ты мне каблуком ничего не проткнула, когда прыгать будешь, — буднично поясняет он.
— Прыгать? — я не верю своим ушам. — Не буду прыгать!
— Слушай, коза, есть два способа слезть с этого дерева, точнее их больше, но сейчас тебе доступно только два. Я понятно выражаюсь?
Вот как-так? И говорит вроде тихо, а слышно его хорошо. И от голоса его пробирает похлеще, чем от мороза.
— Первый — слезть так же, как залезла, — предлагает мужик.
— Не могу, — мотаю я головой. — Руки устали, я не удержусь. Ствол слишком широкий.
— Второй, — продолжает он, — прыгнуть.
— Я разобьюсь, или сломаю шею, — снова начинаю заливаться слезами, хотя понятно, что мужик прав.
— Будешь прыгать на меня, потому и говорю: разувайся.
После долгих торгов, во время которых я очень боюсь, что он устанет меня уговаривать, плюнет и уйдет, была разработана технология моего спасения, которая устроила всех: незнакомца в большей степени, меня в меньшей, но иного волшебного способа, увы, не нашлось.
С трудом сняв обувь и сбросив ее вниз, я устраиваюсь на ветке, как попугай на жердочке. И, дождавшись команды, падаю спиной назад.
Вперед лицом я прыгать отказывалась, потому что страшно.
Визжать я начинаю сразу, еще до того, как перестаю чувствовать попой опору. Мне кажется, я так высоко забралась, что и падение будет длиться долго, но, к счастью, шлепаюсь я довольно быстро.
— …ять!
Кажется, я из кого-то выбила дух. Не успеваю я позлорадствовать над мужиком, который настолько неподготовленным ходит в лес, что не берет с собой ни стремянку, ни веревочную лестницу, как мне доводится почувствовать себя на его месте. Ибо алабай, решивший, что у нас тут веселые игры, плюхается на меня сверху.
— Фу! — командует спаситель собаке сдавленным голосом, и через минуту я возвращаю способность дышать.
Но расслабиться и порадоваться мне дают.
— Слезь с меня, курица.
И скатывает меня с себя в сугроб. Поднявшись на ноги, он ухватывает меня за рукав, протягивает псине его понюхать и дает ей команду искать. Через пару минут собака по одному приносит мои слегка прокушенные и обслюнявленные ботильоны, забитые снегом.