Узнав все это, Валерий поспешно спросил Хмелика, сможет ли тот показать ему в коридоре двоих ребят, суливших Саше «темную». Хмелик ответил, что сможет. И Валерия охватили азарт и озноб нетерпения. То рисовалась ему расплата с хулиганами, то он прикидывал, что может ей помешать: не явятся, например, завтра подлецы в школу, раздумает до утра Хмелик... Первое и особенно второе было почти невероятно, но все-таки беспокоило. И, чтоб Хмелик не передумал, Валерий стал длинно хвалить его за мужество, отчего тот насупился и, похоже, немного струхнул. У Валерия ёкнуло сердце, и он продолжал хвалить Леню – выспренне, немного заискивающе, а уж этого с ним никогда не бывало. Он ожесточался от фальши своих слов, но не мог смолкнуть. Тогда-то Хмелик неожиданно его прервал.
– Волков бояться – в лес не ходить! – проговорил он решительно. И не слишком смело улыбнулся.
...Когда наутро Хмелик указал Валерию в коридоре на Шустикова и Костяшкина, Валерий изумился. Костяшкина он не знал, но Алеша Шустиков был в мужской школе его одноклассником. И за те годы, что Валерий учился с ним вместе, Алеша Шустиков никогда, ни по какому поводу не оказывался в центре внимания ребят. Он был тих и уныл. Даже Ляпунову никогда не подпевал. Пожалуй, лишь два раза имя его было у класса на устах. Первый раз – когда он в числе сельскохозяйственных культур, произрастающих в долине реки По, назвал макароны. Все тогда долго хохотали. И второй раз – когда в седьмом классе у ребят зашел разговор о будущих профессиях. Кто мечтал стать капитаном ледокола, кто химиком, кто футболистом, кто артистом, как Ильинский, кто разведчиком, как Кадочников... И многие признавались, что выбор еще неточный – может, и передумают. Шустиков же сказал твердо, но без мечты в голосе:
«Я – зубным техником».
Его переспросили:
«Зубным врачом?»
«Нет, техником, как дядя мой».
«А что тут интересного?»
Шустиков пожал плечами.
«Обеспечен буду очень хорошо», – пояснил он снисходительно и вяло.
«Чем?» – наивно спросил кто-то.
«В материальном отношении», – веско ответил Шустиков.
Гайдуков потом, наверно, неделю приставал к нему. Он обрушивал на Алексея названия вывесок.
«Привет, «починка зубов»! – обращался он к Шустикову. – Как дела, «мосты и коронки»?»
Шустиков только кривился слегка. Но, когда Игорь как-то окликнул его: «Эй, «челюсти новейших систем»! Это как понять? Щелкаем, что ли, с гарантией?» – Шустиков обиделся.
«Какое б ни было дело, – сказал он, – издеваться над ним нечего».
Игорь тогда сказал Валерию:
«Ерунду он городит!»
Но все-таки Шустикова оставил в покое.
Вот на этого Шустикова и указал Хмелик. Валерий тотчас сказал об этом Игорю, тот – Зинаиде Васильевне. И Гайдуков пригласил Шустикова и Костяшкина для объяснения в пионерскую комнату.
Чтоб услышать беседу Гайдукова и Котовой с обидчиками малышей, Валерий прошмыгнул в холодный и пустой школьный зал. Здесь он взобрался на маленькую эстраду и прильнул к заколоченной двери, ведшей в пионерскую комнату. Но, как Валерий ни напрягал слух, доносились до него только отдельные слова. Выпрямившись, он на цыпочках отошел от двери. При этом доски под ним заскрипели, а с дрогнувшего шкафа сорвались свернутые в тяжелую трубку старые плакаты. Валерий поспешно выскочил из зала в коридор и тут стал поджидать Игоря.
Наконец Зинаида Васильевна, Игорь, Шустиков и Костяшкин вышли из пионерской комнаты. Зинаида Васильевна сразу же направилась в учительскую, Гайдуков подошел к Валерию. Костяшкин и Шустиков были совершенно спокойны и не торопились уйти. Приблизился прогулочной походкой Станкин, взял Игоря под руку и увел его. Тогда Костяшкин с дурашливым недоумением протянул ему вслед:
– Ты сма-атри... – и вразвалочку побрел к стенгазете.
Валерий небрежно спросил Шустикова, кивнув на двери пионерской:
– Что это вы там? Всю большую перемену...
– Штаны просиживали, – ответил Шустиков и, вынув из кармана завтрак, принялся за бутерброды с корейкой.
– Минута до звонка! – крикнул кто-то.
Шустиков зажевал быстрее.
Игорь, которого Валерий настиг в дверях класса, ему сказал:
– Видно, напутал твой малыш. Не поручусь, а не похоже...
После уроков Валерий заглянул в 5-й «Б». Учительница только что покинула класс, и все уже выскочили из-за парт.
– Завтра – в кино. Помните? – обратился к ним Валерий.
– Помним! – отозвались ребята оглушительно, точно пробуя голоса после часового молчания.
– Ну, я вас не держу... А Хмелик где? – Валерий переводил взгляд с места на место. Ему казалось, что Леня запропастился где-то здесь, заслонен чьей-то спиной.
Ребята на ходу отвечали:
– А он раньше ушел...
– Он захворал...
– Не захворал, а об ступеньку разбился...
– А на контрольной был еще...
– И на ботанике...
Класс пустел. У Валерия, как от удара, гудело в голове. «В чем дело? – думал он. – Мог же Хмелик на самом деле поскользнуться, оступиться...»
Но почему-то не верилось.
Он узнал адрес и побежал к Хмелику домой. Он бежал по мостовой, чтоб не натыкаться на прохожих, и, кажется, еще никогда не испытывал такой тревоги.
Хмелик отделался ушибами – синяками да шишками. Через несколько дней он появился в школе. И все-таки Валерий не мог сказать с облегчением, что опасался худшего. Обошлось без увечий, но то, что произошло, было не менее, хотя по-иному, скверно. Хмелик наотрез отказывался говорить, как он сверзился с лестницы, кто его толкнул или бил. Он молчал. Он не сробел – Валерий сознавал это, – а просто сообразил: вожатому хулиганов не одолеть. К чему же спрашивать попусту?.. Этот вопрос читался в хмуроватом взгляде Лени.
Получалось – нелепей не придумаешь. Он, Валерий, не может защитить маленького. Не может унять подлецов. От внушения Гайдукова и Котовой Шустикову с Костяшкиным ни тепло, ни холодно. Зато Хмелику от «внушения» Шустикова и Костяшкина пришлось плохо – он не надеется больше, что в школе будет, как надо, по-справедливому.
Кто же тогда главнее в школе, кто хозяева: Игорь Гайдуков, Стасик Станкин, Лена Холина, он сам или теплая компания молодчиков, на все поплевывающих, сквернословящих по вечерам в переулке – наперебой, напоказ, «тихим» на острастку? Кто задает в школе тон: комитет комсомола и совет дружины или шайка верзил из переулка?
Жажда поделиться своими думами и недоумениями с человеком, который зрело и уверенно истолковал бы все и на все дал ответ, одолевала Валерия. Эта жажда усилилась, когда Игорь вскользь сказал ему, что Котова советует в ближайшее время принять в комсомол Алешу Шустикова. Шустикова, который, если б даже и не трогал Лаптева и Хмелика, все равно недостоин был звания комсомольца! Чего-то самого главного недоставало в Шустикове. Он мог на сборе в торжественной тишине, после воспоминаний о героических днях прошлого, засвистеть вдруг – и вовсе не из озорства. Ему было просто незнакомо торжественное настроение. Может быть, Валерий и не сумел бы связно сказать об этой черте в характере Шустикова, но одно он знал твердо: тот вступает в комсомол ради какой-то своей выгоды и ни для чего больше. Это было неоспоримо. И, однако, оспаривалось... Зачем?
Как Валерию нужен был умный и непременно старший товарищ, как ему хотелось подойти к Ксении Николаевне! Ему казалось, что ее ответ на его вопросы может оказаться поразительно простым и неожиданным, как решение головоломки. И тогда сумятица в его голове заменится умным и строгим порядком. Но после тройки, да еще «некрепкой», как говорят в таких случаях в школе, он не считал себя вправе занимать время учительницы разговором «на тему вообще». (Так, по застенчивости шутливо, называли, бывало, ребята в мужской школе откровенные беседы с учителями по душам.) Еще решит, чего доброго, Ксения Николаевна, что он пытается загладить впечатление от своего неудачного ответа.
В то время как Валерий колебался, подойти или нет к Ксении Николаевне, он узнал, что его разыскивает по школе Наталья Николаевна, студентка-практикантка.
Наталья Николаевна преподавала ботанику в 5-м «Б». Именно после ее урока Хмелика избили. Наталья Николаевна проводила его домой. Она пыталась узнать, с кем Хмелик подрался, но он молчал, а она, внимательно присматриваясь к этому так не похожему на задиру мальчику, догадалась, что драки и не было. Когда перед уроком она заходила в биологический кабинет, Хмелик и другие ребята сосредоточенно разглядывали новые пособия, развешанные по стенам, – цветные изображения васильков, тюльпанов, одуванчиков, окруженные мелкими циферками и тоненькими, исходящими, как лучики, стрелочками. Настроение у всех было мирное.
Нет, драки не было – было избиение. В драке не бывает одного пострадавшего. И она не обходится без шума. Наталья Николаевна не сомневалась в этом. Хотя Леня ничего не подтверждал, ничего не отрицал, она не повторяла одних и тех же вопросов, а задавала всё новые и наконец сказала, что ей неясно одно: от кого ему досталось. Но Хмелик и тут промолчал.
А Наталья Николаевна стала горячо говорить ему, что не должна несправедливость остаться безнаказанной; что ее педагогическая практика в школе заканчивается, но она не может расстаться с 5-м «Б», пока не накажут тех, от кого пострадал Леня. Если она, Наталья Николаевна, не сумеет сейчас восстановить справедливость, то как же через год сюда придет на постоянную работу?.. (Она договорилась с директором, что, наверное, кончив институт, будет учительницей у них в школе.)
Произнося слово «справедливость», Наталья Николаевна чувствовала неловкость: понятно ли пятикласснику это слово, сталкивался ли он уже с ним?
Но на прощание Хмелик ей сказал:
– Если вам нужно будет выбирать, лучше не идите в нашу школу работать...
Это был угрюмый, однако добрый совет. Лишенный простодушия.
Наталья Николаевна любила детей. Ей нравилось доходчиво и бодро растолковывать им непонятное, журить, незаметно любуясь их наивностью, жалеть, когда они, нескладно ответив, грустили из-за троек. Ей нравилось испытывать разнообразные и новые чувства. Ребячья жизнь казалась ей большой игрой со множеством забавных правил, к которым надо относиться серьезно, чтоб не оказаться чужаком в детском мире.