Когда рыдания Джульетты стихают, я наклоняю голову и шепчу, почти касаясь губами ее виска:
– Хочешь сесть?
Шмыгнув носом, та энергично мотает головой:
– Не рядом с ней.
– Ладно. Тогда сюда. – Я отвожу ее на несколько шагов в сторону, к старой могиле, которую за все время, пока я тут работаю, никто не навещал.
Сев, мы прислоняемся к камню.
Она все еще стискивает в пальцах мою рубашку. И когда мы садимся, льнет ко мне, согревая своим теплом. Легкий дождик холодит лицо и смешивается со слезами Джульетты.
– Поговорим об этом? – спрашиваю я.
– Нет. – Она вытирает лицо.
– Понял.
Я смотрю на нее сверху вниз. Собравшиеся в ее волосах капли дождя посверкивают на свету. По щекам течет тушь. Тяжесть ее прижавшегося ко мне тела – самое прекрасное и самое мучительное ощущение, которое я испытывал в своей жизни. Я провожу пальцем по дорожке туши на ее щеке.
Джульетта со вздохом закрывает глаза.
– Лучше бы я этого не делала. – Ее голос срывается, и она снова начинает плакать.
– Тсс, – тихонько прикасаюсь я губами к ее виску. Вечность бы ее так обнимал. – Чего бы ты лучше не делала?
Джульетта слегка выпрямляется и откидывает с лица влажные волосы. У нее дрожат руки. Она вся дрожит.
– Моя мама была фотографом. Я проявила снимки, которые она сделала перед смертью. Лучше бы я этого не делала.
Точно. Она говорила мне об этом.
Первый порыв – продолжать вести себя как раньше: делать вид, будто я понятия не имею о том горе, которым Джульетта делилась со мной в своих письмах. Но я не могу поступить так. Не тогда, когда моя рубашка пропитана ее слезами.
Я убираю прядь волос с ее глаз.
– Что ты там обнаружила?
Ее лицо горестно морщится, и она утыкается им в мое плечо. Сейчас она снова заплачет.
Вздохнув, Джульетта слабым голосом говорит мне в рубашку:
– Она изменяла.
– Что?
– Она изменяла. Моему папе. Она прилетела на три дня раньше, чем мы ее ждали.
Ни фига себе!
– И на ее фотографиях…
– Я не знала, что найду, понимаешь? Думала, может, она делала снимки по работе или фотографировала чем-то заинтересовавших ее людей. Она поступала так иногда. Не для публикации снимков этих людей в «Нью-Йорк таймс». Просто мама считала, что они этого заслуживают.
– Но нашла ты совсем другое?
– Угу, – полуфыркает-полувсхлипывает она. – На фотографиях она в постели со своим редактором.
– В постели? – Мои брови взлетают чуть не до кромки волос. – Как…
– В постели. Обнаженные. Так что тут все ясно.
– Обнаженные?
– Обнаженные.
– Вау.
– Ненавижу ее.
Слова острыми кинжалами срываются с ее губ. Ее тело напрягается. Тоску и боль сменяет все возрастающая ярость.
– Ты проявила фотографии в школе?
Джульетта натянуто кивает.
– Рядом с учителем?
– Нет. Он пошел выпить кофе, чтобы я могла сделать это сама.
– Вот бы он перетрусил, увидев такое.
Она удивленно смеется. Приятный звук. Я на что угодно готов, лишь бы рассмешить ее снова. Особенно сейчас.
– Да уж, – соглашается Джульетта.
Она выпрямляется и серьезно смотрит мне в глаза. Мы сидим, окутанные туманом, вдыхая запахи дождя и скошенной травы. Мне хочется опять притянуть ее к себе. Но нельзя. Я не знаю, догадывается ли она о том, что я – Мрак, и сомнения убивают меня.
Скажи ей. Скажи ей. Скажи.
Прежде чем я успеваю это сделать, Джульетта отстраняется и прислоняется спиной к надгробному камню. Нас разделяют сантиметры, но они кажутся мне километром.
– Боже! Не знаю, что скажу папе.
– А тебе обязательно ему все рассказывать?
– Не знаю. – Она поворачивается ко мне. Ее губы всего в нескольких дюймах от меня. – С одной стороны, несправедливо обрушивать на него такое, а с другой… несправедливо позволять ему горевать по женщине, которая этого не заслуживает.
– Жизнь вообще несправедлива, Джульетта, – качаю я головой, думая об Алане. – Несправедлива.
– Знаю, – тихо отзывается она. В ее глазах печальное смирение.
– Я знаю, что ты это знаешь.
– Будь ты на моем месте, рассказал бы об этом отцу?
Она так близко сидит и так открыта со мной – наше общение похоже на переписку между Девушкой с кладбища и Мраком. Закрыть бы глаза, забыть о реальной жизни и говорить с ней вечно.
– Да, – отвечаю я.
Фыркнув, Джульетта отводит взгляд.
– Конечно бы рассказал. Ты никому ничего не боишься рассказывать.
Я застываю, не понимая, оскорбление это или комплимент, действительно ли она так считает или поддела меня.
Рэв обозвал меня мучеником из-за того, что я не позвонил его семье, когда сидел в прошлом мае в полицейском участке. Я был тогда в ужасе – полицейские сказали, что до следующего дня меня никто не заберет. Но когда тебя долгое время игнорируют и отвергают, ты в конце концов сдаешься и бросаешь попытки привлечь к себе внимание.
Хотя… может, именно такие мысли делают из меня мученика?
Джульетта, глядя на меня, вытирает щеки.
– Прости за мой нервный срыв.
Она с ума сошла?
– Не нужно извиняться за такое.
– Я знаю… – она умолкает, затем находит в себе смелость продолжить: – Знаю, ты не хочешь больше со мной общаться.
Я смотрю ей в глаза. Она говорит со мной или с Мраком? Я все так запутал, что теперь ни черта не могу понять.
Скажи ей.
– Ох, Джульетта, – шепчу я, зарываясь пальцами в свои волосы. – Все совсем не так.
Она поворачивается ко мне:
– Тогда как?
– Мы идем разными путями, – говорю я. – И твой выведет тебя из этого хаоса. А мой явно приведет меня за решетку.
Джульетта замирает. Между нами пробегает дующий на кладбище холодный ветер.
– Как ты узнал, что я здесь? – спрашивает Джульетта, прищурившись и внимательно глядя на меня.
– Я и не знал. Я тебя увидел. – Щеки заливает жар, и я указываю на газонокосилку. – Я здесь работаю. В каком-то роде.
– Обязательные работы. – В ее голосе нет осуждения.
– Да. – Я ловлю ее взгляд. Мне хочется, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось.
– Джульетта! – по кладбищу, оскальзываясь на влажной траве, бежит мужчина. – Джульетта!
– Папа! – вскакивает она на ноги.
Мужчина еще далеко, но даже отсюда видно облегчение на его лице.
– Слава богу! – кричит он. – Слава богу!
– Что случилось? – спрашивает его Джульетта. Она снова готова заплакать.
Добравшись до нас, он стискивает ее в объятиях.
– Твой учитель сказал, что ты убежала, оставив в классе беспорядок. Мы так волновались! Я собирался звонить в полицию.
Он крепко сжимает плачущую Джульетту.
– Прости, пап. Прости.
– Все хорошо, – отвечает он. – Все хорошо. Я тебя нашел. Мы можем возвращаться домой.
Я поднимаюсь и отхожу. Не хочу подглядывать за ними. Передо мной самая настоящая семья. Отец Джульетты, приведя ее домой, не наляжет на пиво… и не станет говорить ей, что считает минуты до того дня, когда она окажется за решеткой.
Я наклоняюсь за упавшими на землю перчатками. В любую минуту объявится Болвандес и начнет орать, что скоро стемнеет.
– Подожди! – Джульетта высвобождается из объятий отца и смотрит на меня. – Деклан.
Я держусь отстраненно. Волшебство прошло.
– Джульетта.
Она сама сокращает разделяющее нас расстояние. Хватает меня за рубашку и дергает к себе. На секунду мой мозг взрывается. Сейчас она поцелует меня, прямо как в каком-то кино. И это произойдет при ее отце. Но нет, она лишь притягивает меня к себе, чтобы что-то сказать. Ее дыхание – теплое, приятное, нежное – касается моей щеки.
– Мы ошибались, – шепчет она. – Ты сам выбираешь свой путь.
Затем она отворачивается, берет за руку отца и уходит.
Улицы окутаны сумерками, когда я еду с кладбища к Рэву. Дороги пусты из-за непрекращающейся мороси. Сердце никак не может найти ровный ритм и то сладко трепещет в груди, то пьяно спотыкается. Бешеные волны адреналина хлестнули по венам. Я в полном эмоциональном раздрызге – пытаюсь разобраться в обуревающих меня чувствах, но лишь сильнее запутываюсь в них.
«Ты сам выбираешь свой путь», – сказала она.
Я размышляю над словами Джульетты с той минуты, как она ушла. Бесконечно прокручиваю их в голове вместе с фразой Рэва о том, что корчу из себя мученика. «Мы ошибались».
Впереди на обочине стоит машина, в тумане светят горящие фары. Меня пронзает дежавю: на этом самом месте я помог Джульетте.
И тут я узнаю машину. Это претендующий на оригинальность серебристый седан, владелец которого хотел купить BMW, но осилил только «бьюик».
Я знаю это, потому что это машина Алана. Он стоит возле нее с мобильным в руке, глядя на капот. На долю секунды у меня возникает желание его переехать. Ну ладно, может, и на целую секунду. По правде говоря, мне приходится приложить усилия, чтобы удержать машину между двух полос. Из-под капота седана идет пар.
При моем приближении Алан поднимает взгляд. Должно быть, он ждет эвакуатор. Вижу, что он узнал мою машину и хочет посмотреть, остановлюсь ли я. У меня же перед глазами маячит большая мишень в штанах цвета хаки и застегнутой на все пуговицы рубашке. Его утренние слова всплывают в памяти, оставляя на душе синяки, как пули из пневматики – на коже.
Мне вспоминается, как я извинялся, а они ничего не ответили. Ничего не сделали. Стиснув задрожавшими пальцами руль, я проезжаю мимо.
И вдруг, ни с того ни с сего, в голову приходит строка из дурацкого стихотворения: «Благодарю я всех богов за мой непокоренный дух».
Резко затормозив, я разворачиваюсь на следующем же повороте. Сердце в груди делает сальто. Я не уверен, хочу ли помочь Алану или свалить его ударом и добить ногами.
Подъезжаю и останавливаюсь позади седана. В глазах Алана мелькает удивление. Он прижимает к уху мобильный и, когда я выхожу из машины, машет мне рукой.
– Я в порядке, – говорит он. – Уезжай.
Вот придурок. Все равно иду к нему. Из-под капота продолжает клубиться пар. Этот идиот даже мотор не вырубил.