Я думала, что он что-нибудь скажет – мужчина продолжал поглядывать на меня, – но он молча опустошил сперва один, потом второй стакан. Я уже допила оба коктейля, которые собиралась позволить себе сегодня, и понимала, что пора возвращаться в отель, но никак не могла отыскать в сумке кошелек, привлечь внимание бармена, чтобы расплатиться и уйти, тоже не получалось, но мне этого и не хотелось. Я решила, что готова просидеть в этом баре до самого закрытия, выжидая.
В конце концов, после того как я перешла на классический «Олд фешен» и бармен снова принялся похотливо ухмыляться, вероятно, решив, что я все-таки не слишком похожа на вдову, мужчина через два места от меня заговорил.
– Вы кого-то ожидаете?
Произнеся эти слова, он нахмурился, словно засомневался, что задал правильный вопрос. Бармен спрашивал меня о том же, но теперь в эти слова словно был вложен иной смысл.
– Нет, – ответила я, – просто убиваю время.
– Убиваете время, – повторил он и улыбнулся. – Мне нравится.
У меня по-прежнему не получалось определить его акцент, порой звучащий как немецкий, а иногда с элементами британского английского, поэтому я не выдержала и спросила, откуда он родом, и мужчина ответил, что из России, но произнес название как «Ро-ша». «Мос-ко», – сказал он, что показалось мне забавным, ведь я всегда считала, что это слово читается так же, как и пишется: «Мос-коу».
Я знала, что русские наши враги, но рассудила, что, раз он здесь, в этом баре, в этой стране, значит, он не опасен – и вообразила трагическую, романтическую историю, как у бежавшего артиста Нуреева, которого высмеял дядя. Но едва ли незнакомец захотел бы говорить на эту тему, да и спрашивать было бы невежливо, поэтому я промолчала.
Он сел рядом со мной, и я поняла, что мне не показалось: в нем действительно присутствовало некое оживление, пыл, как у скрывающегося животного, как у оленя за секунду до того, как он сорвется с места, или белки, когда она слышит щелчок охотничьего ружья. Мы чокнулись бокалами и заговорили об обычных вещах, которые обсуждают люди, только познакомившись, люди, которым не суждено узнать друг друга ближе; я пожаловалась на холод в Вашингтоне, и Юджин рассмеялся – он представился Юджином, точнее, сперва произнес другое имя, но потом сказал, что будет проще, если я буду звать его Юджином, – и ответил, что если мне холодно здесь, то в Москву ехать точно не стоит.
– Не вопрос, – ответила я, – об этом можете не переживать, – и он рассмеялся.
И все продолжилось в том же духе: заигрывания, шутки. Я чувствовала себя красивой, интересной, желанной, и он, судя по всему, тоже – неуверенность, с которой он вошел в бар, его мнимая дрожь таяли и меркли с каждым выпитым стаканом, с каждым раскатом смеха, и вскоре он дотронулся сначала до моего предплечья, потом колена. Это были мимолетные прикосновения в ходе разговора – ничего конкретного, ничего, что я могла бы принять за нечто значимое.
Но вскоре его ладонь тяжело легла мне на бедро и больше не двигалась с места. А он смотрел на меня, внимательно изучал чарующим взглядом своих звериных карих глаз, а потом спросил, не хочу ли я пойти с ним в номер, и я ответила «нет», и тогда он рассказал мне, как можно поймать человека на лжи, ведь, отказав ему, я отвела взгляд, и так он понял, что я неискренна.
Он оказался прав.
Этого было достаточно; я чувствовала, как – вот так просто – поддаюсь. Мне хотелось прикоснуться пальцами к его коже. Я желала, чтобы его рот, так робко и неуверенно изрекающий слова в начале вечера, прижался к моим губам. Мечтала запустить пальцы в его золотистые волосы.
Поэтому позволила ему заплатить за меня – бесплатные вдовьи мартини закончились, когда у нас с Юджином завязалась беседа и бармен осознал, что я никого не оплакиваю, – и на отделанном деревянными панелями лифте мы поднялись в его номер.
Он нервничал и, когда мы только вошли, не прикасался ко мне, а вместо этого предложил осмотреть занятные вещи в номере: телеприемник, открывающийся из окна вид на городские памятники. Он принес из уборной крошечные куски мыла и шампуни и спросил, не хочу ли я забрать их себе, словно это были подношения, шикарные дорогие подарки, что показалось мне странным и милым, а потом наконец подошел ближе и поцеловал меня.
Я лежала в постели, укрытая одеялом без верхней простыни – позже Юджин объяснил, что убрал ее, поскольку не представлял, зачем она нужна, у него на родине никто такими не пользовался, и он лишь застревал и путался в ткани, – и мне казалось, что это не я. Вот мое тело, оно что-то делало и чувствовало, но я парила над ним, вне его. В какой-то момент я поймала себя на том, что не отрываю взгляда от окна, гляжу на яркую подсветку памятников на фоне ночного неба.
Когда все кончилось, я встала с постели, схватила брошенное на полу покрывало и прикрылась им, чтобы дойти до ванной. Сейчас ополоснусь, думала я, и оденусь, время было позднее, но я надеялась, что сумею поймать такси, и, возможно, водитель меня осудит, но ведь я больше никогда его не увижу. Все должно быть в порядке.
К тому же дядя Хэл наверняка еще не вернулся, так что, если приду в отель к завтраку, он даже не узнает, что меня не было.
Если уйду сейчас, то проснусь в своем номере в «Мейфлауэре» и при удачном раскладе не вспомню, как там оказалась или что вообще уходила, и тогда буду чувствовать себя нормально. Во всяком случае до того, как рассеется туман.
Я встала, завернулась в покрывало, но Юджин только засмеялся.
– Почему убегаешь? – спросил он.
Он потянулся ко мне и снова неловко обнял меня. Трижды поцеловал в затылок, громко, как целуют что-то маленькое и славное – щенка или котенка. Так нежно, что у меня заныло сердце.
И хотя мне было страшно и я знала, что попаду в неприятности, понимала, чего мне это может стоить – или думала, что понимаю, хотя на самом деле даже не догадывалась, – я осталась.
Я позволила ему обвить меня руками и убаюкивать, прижимая к груди, как будто он ребенок, укачивающий плюшевого медведя, позволила громко дышать мне в шею во сне и осталась. Глядела в окно на натриевые уличные фонари, золотые огоньки в синей тьме и в конце концов случайно уснула тоже.
Я проснулась первая, когда желтый свет раннего утра, проникнув через окно, начал постепенно расползаться по комнате, и его лучи под идеальными углами падали на голую кровать и на наши тела.
Знала, что нужно уходить, но не делала этого; я осталась, лежала, слушая его спокойное дыхание – прежде я никогда не проводила в постели с мужчиной всю ночь, но ожидала, что будет больше шума, – и ждала его пробуждения. Надеялась, что он снова прижмет меня к себе теплыми руками, поцелует в плечо, поиграет с моими волосами. Попросит не переживать, скажет, что рад тому, что я рядом.
Потом я снова погрузилась в сон. Хотя знала, что пора идти. А когда проснулась во второй раз, он по-прежнему спал, но перевернулся на другой бок, так что снова, тихо дыша, утыкался лицом в мою шею, в волосы, повторяя форму моего тела. Это было до невозможности интимно – два тела так близко друг к другу, как только возможно. И ничего – ни одежды, ни простыней – между нами.
А затем по тому, как изменилось его дыхание, я поняла, что он проснулся, и теплые ладони легли на мои бока и заскользили по телу.
– Доброе утро, – сказала я. Прошептала.
– Доброе, – пробормотал он мне в шею и развернул меня к себе.
Я ожидала снова увидеть его сверху на себе – даже ждала этого, – но он сел в кровати и не отводил от меня глаз.
– Хочу смотреть на тебя, – сказал он.
Но, очевидно, и трогать тоже, потому что он гладил мои лодыжки, потом голени, колени, двигаясь вверх и время от времени останавливаясь, чтобы спросить: «Что это?», указывая на веснушку или родинку.
Он сказал, что я совершенна; что никогда не встречал таких женщин, как я. И пока он поднимался поцелуями по телу, я радовалась, что он не видит всего того, что скрывается у меня внутри.
И я – глупенькая, бестолковая Тедди – начинала верить в то, что он прав. Что, возможно, то, что у меня внутри, все же соответствовало тому, что снаружи. Что я прекрасна – и ничего больше.
Поэтому, когда позже, пока я одевалась и собиралась уходить, он спросил, увидимся ли мы снова, может быть, поужинаем вечером, я согласилась. Учитывая все обстоятельства, лучше бы я этого не делала – что угодно, только не это, – но тогда я сказала «да».
6. Вашингтон
Когда мы с Хэлом встретились на завтраке в ресторане «Мейфлауэр» тем утром, он был в хорошем расположении духа – снова ругался на Кеннеди. Как оказалось, чертов болван за закрытыми дверями обсуждал планы лично съездить в Берлин, поулыбаться лошадиными зубами, пожать руки, со всеми побрататься и попытаться приободрить население – как будто именно это, а не вооруженное вмешательство смогло бы решить все проблемы.
Я решила заменить свой обычный поджаренный тост с фаршированным яйцом на более плотный завтрак, поэтому заказала панкейки с беконом, и Хэл ненадолго прервал монолог о том, каких дел наворотил Кеннеди, чтобы пошутить, что, если я не буду держать себя в руках, стану размером с дом или домохозяйку.
Поэтому я не испытала больших угрызений совести, когда сообщила, что не смогу составить ему компанию на вечернем приеме – ужине с группой каких-то там сторонников, которые жертвовали деньги на его кампанию, – поскольку неважно себя чувствую. Хэл отметил, что для больного человека у меня отличный аппетит, а я ответила, что у меня разыгралась мигрень, с желудком это никак не связано, и тогда он сказал: «Ладно, медвежонок Тедди, поправляйся».
После я отправилась к себе в номер и до конца дня просидела там, притворяясь больной, что не составило большого труда, ведь прошлой ночью мне не удалось поспать столько, сколько хотелось бы. Я подремала и провела свободные часы, полежав в ванне, сделав укладку и макияж, и, убедившись, что Хэл ушел на прием, ускользнула из отеля по второй лестнице, не пользуясь лифтом, на встречу с Юджином.