– О, – ответила я и уже подготавливала более осмысленный ответ, когда Дэвид сказал:
– Тедди подумает над этим, не так ли?
Последние три слова он произнес, сверля меня непроницаемыми глазами-озерами, и это прозвучало как предупреждение. Возьми себя в руки, Тедди.
Я ощутила на себе взгляд посла и задумалась: заметил ли он, что я уже не помню, сколько бокалов шампанского выпила, и это если не считать вина за ужином?
Ступни горели; туфли цвета кошачьей мочи не были предназначены для того, чтобы столько времени проводить на ногах. В них я должна была только пройти к алтарю, обрести Новую Себя, – впрочем, этому они гораздо больше поспособствовали на приеме в резиденции посла, нежели в далласской ратуше.
У меня слегка закружилась голова. Я начинала чувствовать себя так, будто перестала быть частью мира или по крайней мере оказалась на один шаг в стороне от него. Так чувствуешь себя на пляже или под феном в парикмахерской. Мне это понравилось. И я испытала прилив смелости.
Как замечательно было чувствовать, что меня окружают вниманием – или хотя бы не устают уверять в том, что я прекрасна, – Волк с женой, голливудские знаменитости, по-настоящему, искренне интересовались мной, и где-то на задворках сознания, наверное, прямо под восхитительным облаком волос, я по-прежнему испытывала страх оттого, что кое-кого из гостей вечеринки не должна была видеть и даже знать. Но эти прекрасные влиятельные люди были так добры ко мне, что я решила: конечно, все будет нормально. Все будет хорошо, никто мне не навредит.
И помимо этого – чувства собственной неприкасаемости – дальше я мало что помню ясно. По понятным причинам я пыталась восстановить в подробностях продолжение той ночи, но помнила лишь отдельные моменты, образы, отголоски.
Помню ярко-алый кончик сигареты, выписывающий арки света в воздухе, рассыпающийся искрами, подобно фейерверку, от моих дуновений. Как держала ее в изящных руках с длинными перламутровыми ногтями.
Дэвид ненавидел курящих. Помню, как посол прикрыл мою сигарету ладонями, чтобы поджечь.
Помню, как спросила Волка про бассейн, о котором была столько наслышана; кажется, я объяснила ему, что у нас в загородном клубе в Далласе был подобный и мне его не хватает. Почти уверена, что он предложил мне пользоваться бассейном на вилле Таверна в любое время, когда пожелаю.
– Пойдем посмотрим, – предложил, кажется, Волк, а может, это была я, а может, я сама себя пригласила, и взял меня под руку. – Поменьше, чем у нас в Монтесито, – вроде бы сказал он, а может, это было уже позднее, – но тоже неплох. Единственное спасение в эту чертову жару.
Я уверена, или мне так помнится, что я вопросительно взглянула на Дэвида, а он ответил «иди», хотя вряд ли был доволен происходящим. Он бы ни за что не стал подрывать авторитет посла, как бы ему ни было отвратительно то, что я выставляю себя на посмешище. Я точно знаю, что Дэвид отправился с нами, потому что позже он сам рассказал мне об этом; как я опиралась на посла, чтобы не упасть, как сняла туфли, чтобы пройтись босиком по газону.
Трава была влажной, может, от вечерней росы, а может, от разбрызгивателей, и я чувствовала грязь ступнями, кажется, даже слышала кваканье лягушек, а может, это монотонно стрекотали цикады – их было едва слышно за звоном фужеров, смехом, пением и робким дребезжанием гитарных струн.
Помню, как мы петляли между группками людей, разбросанными по всей территории виллы Таверна, пробираясь к бассейну, через каждые пару шагов останавливались поздороваться с людьми, с которыми, по словам Волка, я должна была, просто обязана была познакомиться, и мне периодически казалось, что я вижу в толпе кого-то знакомого – смеющиеся ярко-красные губы, запрокинутая голова с блестящими темно-каштановыми завитками, – но, конечно, точно сказать не могу. Зато могу рассказать о людях, с которыми действительно познакомилась в тот вечер, о принцессах, графах, сэрах и кинозвездах, поскольку виделась со многими из них на следующих приемах и все без исключения отмечали, как очаровательна я была той ночью, как мила и жизнерадостна.
Еще бы они так не сказали, считал Дэвид. Просто не хотели показаться грубыми, а потому не признавали, что я вела себя как дура.
Не помню, встретилась ли я с Ага-ханом. Не знаю даже, был ли он еще на вечеринке. Не помню, знакомилась ли с его аристократичной красавицей-невестой. Сомневаюсь, что она была так же пьяна, как я.
Все время, что я жила в Риме, до меня доходили разговоры о знаменитых безбашенных вечеринках Волка. Поговаривали, что люди плавали в бассейне нагишом, когда более консервативные гости расходились по домам. Но в ту ночь, клянусь, я лишь зашла в воду по щиколотку. Зашла по щиколотку и немного расстегнула платье, чуть-чуть, сзади, потому что оно стало слишком тесным после всего выпитого мной шампанского. Или выхлебанного, как выразился Дэвид. Больше я не раздевалась; я не помню многого, но в этом уверена точно.
Тот голубой бассейн и лампочки по периметру – последнее, что я помню. Ноги в прохладной воде, ее чудесный цвет, легкая зыбь и то, как добры были ко мне все гости; как все стояли у бассейна, играла итальянская гитара, звучал смех и сверкали улыбки. В Риме все были так добры, так дружелюбны. Едва ли кто-то мог себе представить, что случится дальше.
Сейчас
– И если вы когда-нибудь услышите другую версию событий, если кто-то вам скажет, что той ночью я плавала у посла в бассейне обнаженной прямо на глазах у почетных гостей и так далее и тому подобное, знайте, что это наглая ложь, – говорю я.
– Это не… Никто не говорит… – начинает Арчи, а потом Реджи перебивает его, почти переходя на крик.
– Миссис Шепард! Все, довольно. Если вы нам все не расскажете, мы сделаем вашу…
Артур Хильдебранд смотрит на него с упреком, и впервые за долгое время я благодарна за то, что дядя Хэл – настоящая акула политики. Наверняка он единственная причина, по которой меня совсем еще не прижали к стенке. Боятся, что с высоты своего поста в Комитете по международным отношениям он может воспротивиться такому неподобающему обращению с племянницей.
На самом деле ничего подобного; скорее всего, при нынешнем положении дел Хэл, напротив, поддержал бы подобные методы, но об этом они узнают лишь минимум через несколько часов, когда смогут с ним связаться.
– Не знаю, видела ли я еще в ту ночь Евгения Ларина, – говорю я, – если вас это интересует. Или других русских. И не помню, обсуждала ли его с кем-то из новых знакомых. Полагаю, об этом вы собирались меня спросить?
Реджи, кажется, потерял дар речи. Не сказала бы, что он побагровел от злости – все же для подобной реакции он слишком компетентен. Но ему явно нехорошо.
Артур Хильдебранд молчит. Мне не слишком нравится тишина.
– М-м-м, – произношу я и гляжу на ногти. Слышу, как Арчи вздыхает, вероятно, от раздражения. Такой звук вполне мог бы издать мой муж.
– Ну что? – говорю я, покусывая кутикулы. На левом мизинце акриловое покрытие немного отходит, и я подцепляю его ногтем другой руки и начинаю отколупывать.
– Что? – откликается Реджи.
– Я рассказала, как познакомилась с Волком. Что еще вы хотите знать?
Арчи снова вздыхает и спрашивает:
– Как часто с тех пор вы бывали в резиденции посла? Или в самом посольстве?
– О, тысячу раз, – отвечаю я.
– Расскажите, – говорит Арчи и ободряюще улыбается.
Мне не нужно обладать опытом Юджина – Евгения – в разоблачении лжецов, чтобы понять, что улыбка фальшивая.
8. Виа делла Скала
Когда я проснулась, голова раскалывалась от боли, Дэвид гладил меня по плечу. Теплая рука, шелест простыней.
Я не помнила, где была прошлым вечером, и, даже когда сообразила, так и не вспомнила, как мы добирались до дома. Как заснула, я тоже не помнила, но резко открыла глаза, а он был рядом, гладил меня.
Жалюзи были закрыты, в темной спальне стояла духота, хотя по часам на тумбочке я поняла, что уже почти одиннадцать и солнце наверняка стоит высоко в небе. Как давно проснулся Дэвид? И было ли у него время увидеть, во что я превратила квартиру в его отсутствие? Единственное, что я разглядела с кровати, – кучу вещей, скинутых на стуле у окна, выглядело это безобразно. На спинке висел бюстгальтер, его лямки сползали вниз как щупальца. Дэвид терпеть не мог беспорядок.
Он ничего не сказал, только прильнул ко мне. Я лежала к нему спиной, и он так и держал меня, быстро скользя ладонью вниз по моей груди, потом медленнее по внешней, внутренней стороне бедер. Дэвиду не нравилось касаться моей груди; наверное, он считал ее слишком большой.
Закончив, он прошептал мне на ухо:
– Доброе утро, Тедди, – а когда я повернулась к нему лицом, понюхав мои волосы, добавил: – Кажется, тебе пора в душ.
– Мы поздно вернулись, – сказала я, будто он не был вчера со мной. – Вечеринка же и… Сам знаешь.
– Ну, для меня, – ответил Дэвид, – это была работа.
– Прости, – сказала я. – Я собиралась вымыться перед сном. Наверное, пахну как пепельница.
– Скорее, как пивоварня, – ответил Дэвид. – Пойду приготовлю кофе, – добавил он, потом встал и начал одеваться. – Принести тебе в постель?
Он делал так в первые недели – носил мне кофе в постель, как будто я хрупкая и нежная и обо мне нужно заботиться. Поначалу я не понимала, что должна была отказываться. Что это я должна была стоять на кухне и варить ему кофе, готовить завтрак, что, оказывается, это нечто само собой разумеющееся. Он никогда не требовал. Не наказывал. Просто со временем давал понять, в чем именно я не оправдала его ожиданий.
– Нет, спасибо, – сказала я, – встретимся на кухне.
Хотелось ответить: «Да, принеси, позаботься обо мне, позволь мне поваляться в постели».
Но я промолчала. Ко мне вспышками начинали возвращаться воспоминания о прошлой ночи – безмятежный голубой бассейн, кипарисы на фоне ночного неба. Струйка дыма из моего рта, нехорошая ухмылочка Волка. Недовольное лицо Дэвида, бледная кожа под веснушками, пристальный взгляд.