У нас дома журналов не держали; Сестрица давала мне почитать старые номера Vogue и Harper's Bazaar, но мама терпеть их не могла. Эта женщина носила то же синее шерстяное пальто, что и до войны, даже в концертный зал в Фэйр-парке, даже когда все остальные потели в новых шубах, слишком жарких для мягкой далласской зимы.
Я мечтала стать одним из прекрасных, совершенных созданий с фотографий, которые видела в тех журналах. Хотела оказаться на развороте в черном шелковом вечернем платье и излучать уверенность, как прекрасная Довима, позирующая со слонами, а не в белом одеянии с бала дебютанток. Я хотела стать женщиной из мира Сестрицы, а не просто чьей-то женой, и остаться ею навсегда, чтобы люди видели мои фотографии и сразу, не думая о том, что могло измениться или случиться со мной позже, понимали: с Тедди Карлайл следует считаться.
В тот день в студии мне показалось, что я могла бы привыкнуть к фотосессиям – к жару ламп над головой, вспышкам, мысли о том, что с каждым щелчком камеры ты становишься элегантнее, невозмутимее, совершеннее.
У меня хорошо получалось позировать.
– Статуя, – сказал фотограф. – Фарфоровая куколка.
– Не позволяй так с собой поступать, – сказала Лина, пока мы шагали дальше по садовой дорожке. – Не дай загнать себя в ловушку.
Я молча раздумывала о ее словах, пока мы шли через небольшой внутренний дворик, где стояли скамьи из травертина, на вид им было не меньше пары сотен лет, с клумб доносился запах лаванды. Лина добавила:
– Но если захочешь, чтобы тебе чуть-чуть помогли… Порой ведь хочется добавить немного свежести и блеска? Есть один хороший врач. Доктор д'Абруццо в университете «Сапиенца». Он все устроит. Исключительно для дней, когда чувствуешь себя немного вялой.
Мы миновали очередную аккуратно подстриженную изгородь, завернули за угол и неожиданно оказались на полянке перед прекрасным голубым бассейном, который я даже смогла вспомнить с прошлой ночи. Кипарисы, высаженные вдоль еще одной изгороди, способствовали некоторому уединению, и явно не зря, потому что в бассейне в одних плавательных шортах с залитым солнцем торсом стоял Волк.
– Что за краса-а-авицы! – протянул Волк, приспустив очки – Persol, как у плейбоев на Капри, – на длинный аристократичный нос, чтобы лучше нас видеть.
– Я чуть не принял вас за две ожившие садовые статуи, – сказал он и подмигнул жене, которая ответила: «Хватит», – и закатила глаза.
Подойдя к Волку и положив ухоженную, украшенную драгоценностями руку ему на спину, Лина спросила:
– Как работа, милый?
Капельки воды стекали по его груди и цеплялись за поседевшие волосы, но рельеф мышц, от разглядывания которых я не смогла удержаться, по-прежнему вырисовывался четко.
– Отлично, – ответил Волк и поцеловал жену в нежно-розовые губы. – Пусто, никого. Благодать.
Я мысленно отметила, что он замочил почти все платье Лины, но ей, кажется, было все равно.
– Дэвид не приходил? – спросила я, не думая, и Волк покачал головой.
– Нет, были только я да охрана за дверью. И пара офисных девиц, но больше никого. Прямо как я люблю.
– А ты и не против офисных девиц, да? – сказала Лина и рассмеялась.
– Молодым парням я сразу сказал, чтобы не приходили в выходные, – продолжил Волк. – Вот еще придумали. Лучше пусть водят жен на пляж и гуляют в парках. Эти юноши совершенно не умеют наслаждаться жизнью.
А потом добавил:
– Кстати об этом, а где твой Дэвид?
Я постаралась промямлить что-то не слишком похожее на «не знаю». Если Дэвида не было в посольстве, то куда он собирался?
И что важнее (или, по крайней мере, казалось мне важным на тот момент), какова вероятность, что он вернется в квартиру в Трастевере и обнаружит, что меня нет? Я оставила записку «Ушла обедать», но сомневалась, что его это успокоит, только не после нашего утреннего разговора.
Волк заложил руки за голову, потягиваясь, – капельки на его загорелом торсе блестели, в них отражались лучи солнца, – потом надел пляжную рубашку из кучи одежды и полотенец, лежащих на кушетке, и шлепанцы. Интересно, выглядел ли так каждый день их, Лины с Волком, жизни в Монтесито, где бассейн был больше – это я тоже запомнила с прошлой ночи?
Дэвид никогда не загорал. Если подумать, он и от Капри не был в большом восторге; считал солнечные ванны пустой тратой времени, что с его кожей, в общем-то, правда – Дэвид только сгорал. На протяжении всего медового месяца его кожа была нежно-розового оттенка, а в Риме приобрела обычную бледность, хотя на носу и плечах остались россыпи веснушек, которые я очень любила.
– Ну что, ты спросила?
Это Волк обратился к жене.
– Еще нет, – ответила она, и оба повернулись ко мне:
– Итак, ты видела предметы искусства вокруг дома, – сказала Лина, и я кивнула.
– Основательная коллекция, – начала я, и Волк рассмеялся.
– Основательная! Мне нравится.
– Так вот, в посольстве экспонатов еще больше, – продолжила Лина, – всяких разных: картины, скульптуры и все, что только можно представить. Кажется, даже антикварная мебель: комоды, столы и так далее. А у посольства попросту нет ресурсов, точнее… Уоррен, скажи, все-таки это твое посольство… – Она взглянула на мужа, приглашая его продолжить.
– Никто ни в зуб ногой, что там вообще есть, – объяснил Уоррен, – а денег на то, чтобы кто-нибудь пришел и все перебрал, не дают, но моя красавица жена, – он ущипнул Лину за предплечье, – считает, что было бы хорошо… для работы с общественностью, если бы мы выяснили, что у нас есть, и рассказали об этом людям.
– Можно было бы организовать какую-нибудь выставку, – добавила Лина. Мысль показалась мне логичной.
А потом она продолжила:
– Знаешь, мы обсуждали это вчера, но я подумала, вдруг ты не помнишь…
Очередной прилив стыда, ведь я действительно ничего не помнила.
– …Так что, – сказала Лина, – раз ты уже работала с коллекцией своей семьи и находишься в Риме, мы подумали: а почему бы не обратиться к Тедди?
Я ощутила, как рассеивается стыд, а ему на смену приходит радостное возбуждение, бурлящее где-то под ключицей, но, прежде чем позволить ему овладеть мной целиком, я желала убедиться, что чувство не мимолетное и не беспочвенное. К тому же в памяти всплыли вчерашние слова Марго о брошюрах и засекреченных досье, поэтому я вынуждена была спросить:
– А ни у кого – я имею в виду, у службы безопасности – не будет претензий к тому, что я нахожусь в здании?
Я уточнила, потому что вспомнила и кое о чем другом, о чем старалась не думать на протяжении всего дня, что на мгновение показалось далеким и неважным, пока я прогуливалась по идеальному саду с идеальной Линой и ненадолго позволила себе представить, что моя жизнь могла бы выглядеть так же, что, возможно, мне выпал шанс что-то изменить.
Вспомнила, что Евгений Ларин, призрак из моего прошлого, настиг меня здесь, в Риме, и был вовсе не русским беженцем, которого я хотела в нем видеть, а советским дипломатом и, возможно, шпионом. И я чего только не наговорила ему за ужином, хотя и не помнила точно, что именно, а хуже всего было то, что я жена служащего в американском посольстве и только что сама получила предложение там работать, в общем, можно было не сомневаться: я совершила нечто недопустимое и даже ужасное – самое настоящее преступление.
И дело совсем не в том, что со мной будет, если Дэвид, Хэл и другие родственники узнают о моих страшных прегрешениях, и не в том, что они обо мне подумают, а в том, что я сделала нечто опасное.
– Я так не думаю, – сказала Лина, – на самом деле все отлично складывается. Раз твой муж уже работает на Уоррена, то и не о чем волноваться!
– Да и с чего бы нам беспокоиться о безопасности? – спросил Волк, склонив голову набок. – У тебя под юбкой спрятаны боеголовки?
– Уоррен! – одернула его Лина, впрочем, тоже хихикая.
И я стала понемногу успокаиваться, ведь в конце концов я действительно не ношу под юбкой никаких боеголовок. Какую я могу представлять угрозу? А то, о чем я переживала до этого, просто пустяк. Правда ведь?
В любом случае, если русские и решат снова ворваться в мою жизнь, разве они смогут мне навредить, пока я в тени этих красивых, богатых и влиятельных людей?
– Мы попросим кого-нибудь из сотрудников ввести тебя в курс дела, – сказала Лина. – Например, Марго. Еще я дала твой номер всем желающим. Для вечеринок и не только. Барб – ее муж юрисконсульт, она точно тебе понравится – должна позвонить сегодня или завтра. Жаль, не могу еще как-нибудь помочь тебе освоиться в Риме, особенно после того, как Дэвид столько тебя прятал…
И мои щеки снова вспыхнули от стыда, но вместе с тем и от гнева – на Дэвида, за то, что не подпускал меня ко всему этому, к жизни, которая была мне уготована в Риме.
– …но, боюсь, завтра я на пару недель уезжаю к друзьям на побережье.
– К семейству Гетти, – сказал Волк. – Большие шишки.
Как будто он сам не был таким.
Своей популярностью Волк был обязан именно этому: избиратели считали его другом, своим человеком. По мнению Дэвида, их сбивало с толку то, что они видели Волка на экранах у себя дома. До «Недели на Рио-Гранде» он снимался в популярном комедийном сериале – «Сладких снов, Бобо», кажется, он так назывался. Это был сериал о служителе зоопарка в Питтсбурге, он делил дом с животными, за которыми ухаживал. Жирафы просовывали длинные шеи в окно над кухонной раковиной, обезьяны в пижамах сладко сопели на двухъярусных кроватях, и все в таком духе. Я никогда не смотрела, но многим нравилось. Людям казалось, что Волк ужинает в их домах вместе с ними, ведь он появлялся у них в телевизорах, и они приводили его к победам на любых выборах, где в бюллетене рядом с ним оказывался холодный безэмоциональный политик, который на своей профессии собаку съел.
Я же, конечно, считала себя совсем другой. После того дня я стала думать, что мы с ними и вправду друзья.