13. Вилла Таверна
Едва дождавшись возможности отлучиться, я почти бегом бросилась по лужайке, а потом по садовым дорожкам, по которым всего пару недель назад гуляла с Линой. Наверное, сбежала даже неприлично рано, но мне нужно было, потому что я просто не могла держать себя в руках. Мне нужно было остаться одной, прежде чем потеряю контроль и разоблачу себя; я понимала, что в любую минуту у меня могут затрястись руки. Казалось, меня вот-вот стошнит.
Он притворился, что мы не знакомы, но я знала: он меня увидел. Увидел, кто скрывается за этим платьем от Valentino, за личиком, сияющим от дурацких таблеток, и нескончаемой ложью.
Дорожка убегала далеко вперед по территории виллы, и я шагала быстро, огибала многовековые статуи и фонтаны, которых не видела раньше. Решила зайти так далеко, насколько смогу, стараясь сосредоточиться на успокаивающем звуке собственных шагов по гравию и мысли, что, может быть, к моменту, когда я вернусь на праздник, что-нибудь изменится. Может быть, все уйдут. Или мир станет другим; может, мое прошлое каким-то образом исчезнет, будто его и не было.
Раньше я мыслила именно так, откладывая проблемы в долгий ящик, живя одним днем. Как я уже говорила, это одна из причин, по которым я всегда попадала в беду.
В моей руке по-прежнему был бокал шампанского, и он покрывался влагой, и капли конденсата падали мне на платье, окрашивая яркую ткань в более глубокий алый цвет, пока я проходила мимо очередного фонтана, статуи Нептуна или бюста Цезаря.
За пределами вечеринки, под кронами деревьев, было темно, но статуи вдоль дорожки подсвечивались снизу, отчего их силуэты искажались. Я на несколько секунд остановилась перед венчавшей колонну бронзовой скульптурой la Lupa Capitolina – Капитолийской волчицей. Той самой, что выкормила основателей Рима, Ромула и Рема, когда они еще детьми были брошены на берегах Тибра. Я представила, каково это – обнаружить младенца и испытать звериный инстинкт покормить его. Каково это – быть матерью.
Я начинала понимать, что мне не суждено этого узнать. Не теперь. Особенно если это будет происходить со мной снова и снова – если мертвецы, которых я вроде бы похоронила, продолжат восставать из-под земли, куда бы я ни пошла.
В Риме все должно было сложиться иначе. Это был мой шанс стать новой, лучшей версией себя, но теперь я понимала, что той версии никогда не существовало и не будет существовать.
И в какой бы безопасности я ни ощущала себя в Волчьих лапах, это была лишь иллюзия. Может, он и приглашал на вечеринки русских дипломатов, но никто не потерпит того, что жена американского госслужащего состояла в любовной связи с одним из них. Вспомнились слова Барб: «Разве они все не шпионы?», а потом история, рассказанная Анной при нашей первой встрече, – о женщине в Берлине, передающей секретные сведения любовнику из Союза. И уже неважно будет, что так получилось ненамеренно, – вряд ли мне кто-нибудь поверит.
Вдруг я услышала хруст гравия за спиной и, обернувшись, увидела приближающегося мужчину. Не случайного гостя, а Волка. Его ковбойскую самодовольную походку я узнала бы везде. Он выглядел так, словно ввязался в перестрелку, а я его злейший враг. Сомнений не было: Евгений все ему рассказал, и Волк пришел, чтобы увести меня.
– Жуткая, да? – сказал он, поравнявшись со мной и подняв взгляд на статую Капитолийской волчицы с набухшими сосками и странных маленьких человечков под ней, которые выглядели зловеще из-за подсветки.
– У тебя все хорошо? – спросил он, когда я так и не ответила.
Я кивнула – сил говорить не было, – и он сказал:
– Теперь все на вечеринке обсуждают, какая ты образцовая американка: «Тедди Шепард, похоже, всей душой ненавидит коммуняк», – так и говорят после того, как ты сбежала. Мы думали, тебя вырвет!
Кажется, я сумела выдавить слабый смешок, а потом Волк добавил:
– Либо так, либо тебе поплохело по другой причине.
Он сверлил меня холодным взглядом голубых глаз, и я почувствовала, как что-то цепенеет внутри, глубоко сидящий страх, что он меня раскрыл, но он спросил:
– Ты же не беременна? Не хотелось бы терять тебя сейчас, когда мы только о тебе узнали, – вряд ли мы найдем еще кого-то, кто будет так же хорошо разбираться в искусстве.
Когда я покачала головой и ответила: «Нет, не беременна», он ухмыльнулся, дотронулся до моего предплечья, после чего его рука скользнула на мою талию, и сказал:
– Знаешь, мне кажется, я буду скучать, если тебя не будет рядом.
А потом я услышала пальбу, череду выстрелов, и небо над верхушками деревьев внезапно озарилось, треск и гул становились громче, ближе, и я, должно быть, подпрыгнула, а может и закричала, потому что Волк обнял меня и, поглаживая по спине, сказал: «Фейерверки, милая, это всего лишь фейерверки».
Я собиралась ответить, что понимаю, меня просто застали врасплох, но не смогла, потому что он прижался губами к моим. Я попыталась шагнуть назад, но он обхватил мои бедра под платьем. В небе ослепительно разрывались огни. Фейерверки вспыхивали слишком близко – ничего не было видно, – и я почувствовала, что перестала быть Тедди, которой должна была быть, и власть надо мной захватил кто-то другой.
– С Днем независимости, Тедди, – прошептал Волк мне на ухо, удерживая в объятиях, а потом отстранился и пошел прочь со словами: – Надо показаться перед гостями. Все талдычат, что я виновник торжества.
Пройдя чуть дальше по дорожке, он обернулся, чтобы встретиться со мной взглядом, и добавил, ухмыльнувшись:
– Закончим позже.
Меня пробрала легкая дрожь, хоть на улице и стояла жара. Пот расплывался под мышками некогда безупречного красного платья, оставляя на ткани полумесяцы цвета темной, запекшейся крови.
Волк скрылся из виду, вернулся к прохладному воздуху вентиляторов у ослепительно белых шатров, к толпе гуляк, улыбающихся и аплодирующих вспышкам в небе.
В саду же было темно, лишь слабая зловещая подсветка статуй указывала мне путь, так что я, наверное, и не заметила бы мужчину за кипарисами, если бы их внезапно не осветили фейерверки.
Но во всполохах красного и синего я разглядела вытянутую фигуру в темном костюме, крадущуюся по траве к главным воротам виллы, сторонясь гравийной дорожки.
На шее у него поблескивал серебряный фотоаппарат-гармошка, в котором отражались небесные огни.
И я снова перенеслась в вагонетку на американских горках. Но на этот раз оказалась не у салуна-гостиницы, где должно было свершиться последнее падение перед финишем, а была лишь на втором подъеме – у каменоломни. Я едва испытала второе падение, а теперь меня ожидало третье.
14. Вилла Боргезе
Я проследила за фотографом до самых ворот виллы Таверна, держась в стороне от вечеринки, духового оркестра и шатров, чтобы никто не увидел и не окликнул меня и не заинтересовался тем, куда я направляюсь.
На прощания времени не было – я решила, что позже сообщу всем, что мне стало нехорошо. Вот поэтому я сбежала в самом начале, а вовсе не из-за того, что увидела человека из прошлого – теперь у меня не было времени переживать о нем.
Вообще-то мое плохое самочувствие не было выдумкой – в животе поднималась паника, и она ощущалась как тошнота, готовая вот-вот вырваться наружу.
Ведь не было способа выяснить, успел ли он заснять нас, я не была уверена, что именно меня ослепило – его фотоаппарат или один из фейерверков, – и теперь рисковала узнать это, когда будет уже поздно. Завтра или через два-три дня, когда фотографии всплывут в газетах и бульварной прессе.
Вот получите, американский посол с неизвестной женщиной. Но пройдет всего ничего, прежде чем меня идентифицируют, и что тогда?
Я проследовала за мужчиной в костюме и с фотоаппаратом через главные ворота виллы Таверна и на секунду понадеялась, что морпехи его остановят, пока не вспомнила, что, конечно же, они ничего не знают.
Мы, мой фотограф и я, быстрым шагом спустились по виа Джоаккино Россини до ворот виллы Боргезе и завернули в парк.
Прошли через ворота знаменитого «Биопарка» с несчастными изможденными слонами, которые за деньги катали детей по субботам, облезлыми волками и равнодушными ламами – их огромные темные глаза всегда казались мне влажными, словно животные едва сдерживали слезы.
В обычный вечер красота ночного парка Боргезе успокоила бы меня. Платаны, лавры и каменные дубы, зеленый полог листвы на фоне глубокого темного неба. Сами масштабы этого сочного живого пространства. Сладкий аромат, напоминающий запах хвои, и цвет. Я знала людей в Далласе, которые каждое лето распыляли краску на захирелые выцветшие газоны, настолько там было жарко и сухо. В сравнении с этим парк Боргезе в июле выглядел как настоящее чудо. Но в ту ночь при виде пышной зелени мне начало казаться, что деревья сжимаются вокруг меня плотным кольцом, а в воздухе стоит тошнотворный сладковатый запах разложения. Вспомнился лес злобных деревьев из «Удивительного волшебника из страны Оз», в одно время, когда я была маленькой, это был мой любимый фильм. Я представила, что шишковатые древние дубы Боргезе наблюдают за мной, ненавидят меня.
Я продвигалась по парку за фотографом, держась на некотором расстоянии, шагая так тихо, как только позволяли каблуки моих серебряных туфель от Dior. Старалась бесшумно идти по траве, а не по пешеходной дорожке, и не запнуться на неровной почве. Мы прошли мимо «Казина Валадье», где еще шумели гуляки, ресторан светился, как домик феи в мрачном лесу, и манил. Все, чего мне хотелось, – быть среди этих людей, сидящих на террасе прекрасного здания, и, нежно держась с мужем за руки, слушать музыку оркестра Армандо Дзингоне.
Я понимала, что если не исправлю все сегодня, сейчас, то ночь, проведенная на этой террасе с Дэвидом, останется в памяти единственным нашим счастливым моментом. Меня подгоняла мысль о том, чего я могу лишиться – жизни, о которой мечтала, которую почти поймала за хвост.