оряжаться, следить за расходами, видеть, сколько, где и зачем я трачу. Если бы я не была замужем, то могла бы обращаться с этими деньгами как вздумается, но я бы не получила их, если бы не вышла замуж, ну и, само собой, если бы я не вышла замуж, то мне и не пришлось бы ни о чем переживать, ведь тогда то, что я позволила Волку поцеловать меня, не повлекло бы за собой таких больших проблем.
Хотя не знаю – наверное, мне все равно не хотелось бы увидеть ту фотографию в газетах. Свой похотливый взгляд, обнаженную ногу. Не хотелось бы, чтобы люди увидели ту Тедди, которую я всю жизнь пыталась запрятать поглубже. Душила, пока та не задохнется под свитерами и закрытыми плотными платьями, под действием таблеток, придающих легкости моей походке, под чистыми волосами, свежим макияжем и широкой, блистательной улыбкой. Но она снова и снова высовывала свою светлую голову и говорила: «А вот и я». Говорила: «Покорми меня».
– Мне жаль, – сказала я Мауро, не став уточнять, чего именно. Да всего: жаль его мать, стыдно за всех нас, безмозглых богатых американцев, за мои дорогие сумки и дорогие волосы. – Вот, – сказала я и указала на чек, по-прежнему лежавший на столе.
Мауро посмотрел на меня, как обычно делала Марго, так, будто я дура, будто у него на глазах я говорила: «Да, вот они, твои деньги, я плачу по счетам», но он не верил этому и, более того, испытывал ко мне жалость и презрение. Но ничего этого он вслух не произнес и не помешал мне дать обещание, которое, как ему казалось, я не способна была сдержать, – выписать чек на сумму, которой, как он думал, в банке не окажется.
Он сказал, что отнесет чек в банк в понедельник утром, позвонит мне, как только получит деньги, и после этого уже придет ко мне домой с негативами. Я дала ему свой адрес.
Еще он сказал, что, если что-то не получится, снимок окажется в газетах.
В ту секунду мне захотелось ответить: «Давай. Пожалуйста».
Я чувствовала, как подкрадывается, наваливается усталость, а нужно было еще сделать уборку в квартире к завтрашнему приезду Дэвида, раз уж я собиралась убедить его в том, что ничего не случилось, что я становлюсь лучше, к тому же Марго напомнила о моем дне рождения во вторник, и нужно было подготовить образ к вечеринке, а потом начнется волокита с наследством, и каждый раз будет происходить что-то новое, сначала одно, потом другое…
И лишь на миг, на одно маленькое мгновение, я подумала: может, позволить Мауро продать фотографию? Пусть ее напечатают, пусть я исчезну. В голове зазвучал шум волн, и на секунду дышать стало легче.
Впрочем, я допустила эту мысль лишь на миг, а потом оставила Мауро сидеть за столом в квартире с чеком, а сама на кровоточащих, сбитых ногах отправилась пешком до дома.
Когда я подошла к дому, Беппо не вился у входа, тунец стоял нетронутым, и теперь протухшая рыба была облеплена мухами. Я надеялась, что он нашел себе местечко получше, что с ним не случилось ничего плохого – вспомнился Дэвид и его шутки о том, что он отравит всех кошек в районе. Я понимала, что он этого не сделает, так он лишь хотел показать, что считает их вредителями, но я не могла избавиться от мысли, что могло произойти что-то страшное, представляла пушистое тельце Беппо окоченевшим, истерзанным в предсмертных страданиях, и застывший крик на его прелестной мордочке.
В квартире было пусто, тот же затхлый воздух, но прежний мир ничем не отличался от нового – теперь я это понимала. Точнее, нового мира и не было, лишь ядовитый миазм, затхлый зловонный воздух, полный секретов, которые, как я думала, мне удалось оставить позади.
Я прошла на кухню и достала бутылку вина, купленную Дэвидом, открыла, заполнила бокал до краев и выпила жадно, как воду. Направилась к гардеробу и стала перебирать платья. Отыскала черное коктейльное платье-футляр и надела его с чулками и туфлями на высоком каблуке. Провела свежие черные линии поверх подводки, которая уже начала осыпаться, щедро наложила месиво туши на ресницы. Губы накрасила помадой «Розовый сфинкс» из ограниченной серии Revlon; высохшие и потрескавшиеся хлопья помады, покрытые новым слоем холодного розового, придали мне более взрослый и болезненный вид. При помощи лака я снова уложила волосы в высокую прическу и, заколов, выпустила нежные пряди у лица. Пока собиралась, я допила бутылку вина, почистила зубы и сплюнула в раковину темный лиловый сгусток – снова того же цвета, что и присоски осьминога. Вытерла рот, оставив на полотенце пятна светло-персикового и темно-лилового, и, поглядевшись в зеркало, решила, что выгляжу удовлетворительно.
Я никуда не собиралась идти. Не знаю, зачем я все это делала.
Я понимала, что не смогу уснуть, пока не услышу от Мауро утром, что чек удалось обналичить; пока не буду держать в руках фотографию и негативы и не увижу, как они превратятся в пепел; пока Волк не сообщит, что деньги переведены на счет; пока я не буду уверена в том, что Дэвид ничего не заподозрит.
Наверное, тогда я еще до конца не осознавала, что проблемы не закончатся никогда; что, как только я избавлюсь от фотографии, нужно будет решать что-то с Евгением Лариным, а потом случится еще что-нибудь, всплывет очередной секрет, а потом еще и еще.
Я не понимала этого, потому что после всего, что рассказала мне Марго, еще надеялась, что Дэвид может быть хорошим шпионом на работе и никудышным – дома. Иначе почему он всегда оставляет меня одну в квартире? Как мне удалось бы так легко внушить ему, что я счастлива и что у меня все хорошо?
На том этапе я еще отказывалась верить, что он знает, где и как я провожу дни и ночи, просто ему плевать, что в конечном счете я служу ему лишь для одной цели.
Еще я понимала, что, наверное, умру, если не прилягу хотя бы на пару часов, поэтому подошла к тумбочке и выдвинула ящик. Нашла шкатулку из лиможского фарфора с декоративной таксой – какая прелесть, подумала я, увидев ее на полке антикварного магазина недалеко от Пантеона, – в которой хранила другие таблетки, те, что для сна. Зеленые, шероховатые, маленькие, как яйца ящерицы.
Сначала я приняла всего одну, но, когда через пару минут ничего не произошло, выпила вторую. Проспала около трех часов на нерасправленной кровати, в черном платье и чулках, и не помню, снилось мне что-нибудь или нет.
20. Трастевере
Проснувшись, я лежала в постели, пока не начало светать, не погружаясь в сон, но и не в силах заставить себя встать и начать новый день – или даже встать и откопать бутылек с таблетками, которые помогут начать новый день.
Наконец, пересилив себя, выбравшись из-под одеяла, почистив зубы, сменив вечернее платье на нечто более будничное и засыпав кофе в кофейник, чтобы поставить его на плиту, я опустилась на диван, стоявший ближе всего к телефону, и стала ждать.
Почему Мауро все еще не позвонил? Во сколько открываются итальянские банки? Он сказал, что утром первым делом зачислит сумму с чека себе на счет и позвонит мне, чтобы договориться о передаче негативов; было очевидно, что ему тоже хочется покончить с этой историей.
Дэвид наверняка уже ехал в поезде. Сидел в купе бизнес-класса в выглаженной белой рубашке – не влажной, ведь я не была рядом и не могла ничего испортить, – черных брюках и отполированных до блеска туфлях. Перед глазами у него наверняка была развернута газета – как я надеялась, без моей фотографии, – а рядом стоял одноразовый стаканчик с кофе. Он ехал домой, чтобы увидеться со своей прекрасной женой, представлял себе новую, улучшенную Тедди с убранными волосами и накрашенными ногтями, со счастливой улыбкой дожидающуюся его в красивом чистом платье. Что ж, по крайней мере я попыталась причесаться. И на длинных ногтях по-прежнему был лак цвета розовых лепестков.
Быть может, Мауро вскоре позвонит и сообщит мне, что все прошло успешно, и принесет пленку, и я успею уничтожить ее до того, как Дэвид вернется домой после полудня, и тогда я смогу дожидаться его как идеальная супруга, поцелую, когда он придет, и мы сходим поужинать в «Джиджи Фаци» или «Цезарину» на мой день рождения, и выпьем за нас, и обсудим наше совместное будущее, как он и обещал.
Должно быть, предавшись мечтам, я уснула на диване, потому что в испуге соскочила от того, что в замочной скважине поворачивается ключ. Тяжелая деревянная дверь, ведущая с лестничной клетки в гостиную, медленно распахнулась.
Дэвид стоял в дверном проеме с букетом роз. Накрахмаленная белая рубашка не влажная. Глаза, моргающие за очками в роговой оправе, улыбка, обнажающая зубы, уши, порозовевшие от удовольствия, когда он вручил мне розы и длинную узкую коробочку, обернутую в белую бумагу.
Мне знакомы все футляры, в которых дарят украшения. Маленькая квадратная коробочка – для кольца, квадратная, но пошире – для браслета или часов, в форме куба – для пары сережек.
Плоский прямоугольный футляр – для ожерелья.
– Из Милана, – сказал он. – Это тебе.
Я подцепила пальцем краешек бумаги и отклеила скотч. Развернула бумажную обертку, пригладила и сложила в несколько раз, не разорвав. Отложила в сторону.
– Ты так аккуратна, – заметил Дэвид и положил руку мне на спину. – Из тебя выйдет замечательная мать.
Я чувствовала, что он улыбается и что фраза не была брошена случайно – Дэвид намекал на то, что принял решение в отношении меня, – но я не смогла насладиться моментом, потому что почуяла неладное и, сняв обертку, поняла, что не ошиблась.
Передо мной была кожаная коробочка цвета «шампань». Bulgari. Я знала, что внутри украшение, но все равно ахнула, приподняв крышку.
Двойное жемчужное ожерелье, нежно поблескивающее на бархатной подушечке. Бриллиантовая застежка. Настоящий жемчуг, как будто наделенный собственным светом. И такие сияющие бриллианты, что от одного взгляда на них заслезились глаза.
Дэвид принял мою реакцию за восхищение и взял меня за руку.
– С наступающим днем рождения, медвежонок Тедди, – сказал он.