Она является Сибелой,
Съ тiарою среди (?) кудрей,
Съ осанкой царскою и смѣлой,
Богиней гордою морей.
Всѣхъ (?) дочерей ея приданнымъ
Востокъ богатый награждалъ
И перлы (?) ей дождемъ нежданнымъ (?)
Онъ на колѣни (!) высыпалъ (?).
Она подъ пурпуромъ блистала,
Дивила роскошью весь мiръ;
Она къ себѣ на пышный пиръ
Не разъ монарховъ созывала (?)
И каждый царь, какъ самъ народъ (какой?),
Всегда цѣнилъ такой почотъ.
Мы выбрали II-ую строфу каждой пѣсни, но могли-бы выбрать вмѣсто II-ой пятую, десятую, или какую угодно, и все-таки пришли-бы къ тѣмъ-же результатамъ. Если-бы не сыпался дождь, то можетъ быть лился-бы песокъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Вообще «Странствiя Чайльдъ-Гарольда» въ quasi-переводѣ г. Минаева являются «Странствiями присяжнаго поставщика сатирическихъ стишковъ». Фельетонный тонъ, безсмыслица грамматическая и логическая, измѣненiе смысла ради риѳмы, – все это дѣлаютъ «Странствiя» до того утомительными, что врядъ-ли кто дочтетъ ихъ до конца. Намъ случилось слышать отзывы лицъ, нечитавшихъ Байрона въ подлинникѣ, – «ну ужь вашъ прославленный Байронъ! Это просто фельетонный болтунъ!» Таковымъ онъ и является въ переводѣ «русскаго поэта» г. Минаева.
Сей-же «русскiй поэтъ» помѣстилъ въ № 1 «Современника» за нынѣшнiй годъ переводъ первой пѣсни «Донъ-Жуана», переводъ отличающiйся тѣми-же достоинствами, какъ и переводъ Чайльдъ-Гарольда. Здѣсь вы откроете также не мало курьозовъ. Напр. (стр. IХ) про отца Жуана, дона Хозе, названаго Жозе, говорится, что онъ былъ
Готическiй испанскiй дворянинъ.
Вы конечно не сразу догадаетесь, что это такое обозначаетъ «готическiй дворянинъ». У Байрона сказано, что донъ Хозе велъ свой родъ отъ самыхъ настоящихъ «готскихъ» предковъ. Но г. Минаеву неизвѣстно, вѣроятно, какъ Готы попали въ Испанiю, а слово «Gothic» означаетъ также и готическiй. Или въ стр. XVII про мать Жуана говорится:
А нравственность Инессы… здѣсь, казалось,
Лишь масло Макассара съ ней равнялось.
Какъ масло можетъ равняться нравственности? Что за безсмыслица? Дѣло въ томъ, что макассаровое масло называется «incomparable oil», «l’huile incomparable», «ни съ чѣмъ несравнимое масло», и Байронъ въ шутку говоритъ: «ничто земное не смогло превзойти ея добродѣтелей, кромѣ твоего «ни съ чѣмъ несравнимаго» масла, Макассаръ!»
Донъ Жуанъ написанъ октавами и отличается необыкновенной веселостью, неподдѣльнымъ остроумiемъ, всегда нечаянными сравненiями, неожиданными риѳмами, которыя заставляютъ васъ хохотать на каждомъ шагу. Нѣчто въ родѣ того представляютъ октавы «Домика въ Коломнѣ». Донъ Жуанъ, хотя-бы хорошо переведенный, но не октавами, потеряетъ наполовину.
Нечего и говорить, что г. Минаевъ, столь плохо владѣющiй стихомъ, не совладалъ «съ тройнымъ созвучiемъ»; нечего и говорить, что грошовое остроумiе литературнаго надсмѣшника не въ силахъ предать юмора Байроновой поэзiи. Напр. Байронъ шутливо говоритъ про дона Хозе – «всадникъ лучше его никогда не садился на лошадь, а если и садился, то никогда не спѣшивался», а г. Минаевъ передаетъ это такъ:
Онъ на конѣ сидѣлъ какъ властелинъ!
Попоробуемъ опять сличить нѣсколько строфъ. Напр. I. У Байрона:
Мнѣ нуженъ герой: необыкновенное желанiе,
Когда что ни годъ, что ни мѣсяцъ является новый,
Пока, – по насыщенiи газетъ всякой ложью, —
Вѣкъ (нашъ) открываетъ, что онъ не настоящiй;
Такихъ мнѣ не стоитъ воспѣвать,
А потому беру (въ герои) нашего стараго друга Донъ-Жуана —
Мы всѣ видѣли, какъ въ пантомимѣ
Его отправили ко всѣмъ чертямъ, – немного преждевременно.
У г. Минаева.
Герой мнѣ нуженъ. Странно, можетъ быть (?),
Его искать, когда на бѣломъ свѣтѣ
Мы постоянно можемъ находить (?)
Героя дня воспѣтаго (?) въ газетѣ,
Который нынче – лаврами покрытъ,
А завтра человѣчествомъ забытъ;
Въ герои брать такихъ людей не стану,
А прямо перейду я къ Донъ-Жуану.
Почему-же прямо? Вся соль первой строфы такимъ образомъ совершенно утрачена.
Или Х.
Его (Донъ-Жуана) мать была учоная дама, славная
Въ каждой отрасли всякой извѣстной науки,
Названiе которой когда-либо было произнесено на
какомъ-нибудь христiанскомъ языкѣ;
Ея добродѣтели могли сравниться единственно съ ея остроумiемъ;
Она пристыжала самыхъ свѣдущихъ людей
И заставляла рычать добрыхъ отъ внутренней зависти,
Потому что они чувстововали, сколь превзойдены
Въ своихъ спецiальностяхъ всѣмъ, что она ни дѣлала.
Что осталось отъ этого шуточнаго и милаго описанiя въ слѣдующихъ стихахъ г. Минаева?
Жуана мать была посвящена
Во всѣ тогда (когда?) извѣстныя науки,
Строга къ себѣ, солидна и умна.
Отъ зависти ломали[5] жоны (!) руки,
Когда (!) она ихъ стала затмѣвать
И превосходствомъ явнымъ поражать.
Всѣ женщины съ отчаяньемъ шептали,
Что отъ нее во всемъ они отстали.
Возьмемъ черезъ пять строфъ, XV.
У Байрона.
Иныя женщины рѣжутъ языкомъ: она смотрѣла наставленiемъ,
Каждый глазъ – проповѣдь, бровь – поученiе;
Она была во всевозможныхъ вещахъ сама для себя вполнѣ удовлетворительнымъ духовникомъ,
Какъ оплакиваемый покойный сэръ Самуэль Ромилли,[6]
Истолкователь закона, исправитель государства,
Котораго самоубiйство было почти аномалiей —
Еще одинъ грустный примѣръ, что «все суэта»
(А присяжные объявили его сумасшедшимъ),[7]
А у г. Минаева.
Языкъ для женщинъ – средство къ болтовнѣ (?!),
Она-же, имъ владѣя очень строго,
Профессоромъ прослыть могла вполнѣ (sic),
Какъ Ромильи, прославившiйся много,
Законникъ и учоный (откуда сiе извѣстно?) человѣкъ.
Самоубiйствомъ онъ окончилъ вѣкъ,
Въ гробу успокоенiе нашедши (!),
И (?) судъ рѣшилъ, что былъ онъ сумасшедшiй.
Пропустимъ еще пять и возьмемъ ХХ.
У Байрона.
Но донья Инесъ, при всѣхъ ея достоинствахъ,
Была высокаго мнѣнiя о своихъ прекрасныхъ качествахъ;
И въ самомъ дѣлѣ, нужно быть святымъ, чтобы снести пренебреженiе,
И такой (святой) она въ самомъ дѣлѣ и была по своей морали;
Но у нея былъ чертовскiй характеръ,
И часто она смѣшивала дѣйствительность съ фантазiями
И рѣдко пропускала случай
Заставить своего «благовѣрнаго» попасть въ просакъ.
У г. Минаева.
Умѣя высоко себя цѣнить,
Обиды ни передъ кѣмъ не обнаружа (!),
Жена могла (!) съ терпѣнiемъ сносить
Пренебреженье вѣтреннаго мужа,
Но въ ней (у нея) характеръ очень былъ хитеръ (!),
Она, ведя учоный длинный споръ,
Спускалась иногда къ житейсткой прозѣ,
Заставъ въ расплохъ безпечнаго Донъ-Жозе.
– Но довольно, довольно! кричитъ читатель. – Избавьте насъ, ради Бога, отъ этихъ безсмысленныхъ виршей!
И намъ кажется, что довольно. Всѣ строфы отличаются такою-же точностью и такимъ-же смысломъ. Теперь нравоученiе:
Мы понимаемъ, почему «Современникъ» помѣстилъ quasi-переводъ Донъ-Жуана и почему «Русское Слово» помѣщало и Чайльдъ-Гарольда. Сiи два органа русской словесности презираютъ искусство и всяческими словами поносятъ великихъ поэтовъ. Для нихъ quasi-переводъ г. Минаева – кладъ; этимъ переводомъ они вѣроятно думали отвадить россiйское юношество отъ изученiя Байрона, явивъ его пустымъ фельетоннымъ болтуномъ. Но какъ эта безстыжая поддѣлка могла попасть въ изданiе Байрона? Очень просто: г. Гербель вѣроятно на столько-же знакомъ съ Байрономъ и англiйскимъ языкомъ, какъ и г. Минаевъ. Мы совѣтуемъ г. Гербелю издать свои и минаевскiе переводы Байрона, присовокупивъ къ онымъ переводъ 2-й части Фауста г. Овчинникова подъ заглавiемъ «Образцовыхъ переводовъ». Можно впрочемъ и другое заглавiе придумать, болѣе поучительное, напр. «Образцы, какъ не слѣдуетъ переводить. Руководство для борзописателей».
Г. Гербель объявилъ, что онъ издаетъ Шекспира. Что если выборъ будетъ такой-же, какъ и Байрона? Что если самъ издатель вздумаетъ перевести что-нибудь? Что если г. Минаевъ наложитъ руку и на Шекспира? Что до г. Гербеля, то мы вполнѣ увѣрены, что онъ станетъ переводить именно: «Love’s Labour’s Lost» и боимся, что все изданiе можно будетъ назвать «Editor’s Labour’s Lost».