Ясно, что Медведев любил свою жену. Он вряд ли заглядывал в чужое декольте, как я сегодня. Даже если там был четвёртый размер, как у Алевтины. Учту. Впредь надо быть осторожнее с женщинами. А мой моральный облик за тридцать пять лет, что прошли после перестройки, изрядно поистрепался.
— Остановитесь, здесь недалеко, пешком дойду, — сказала Светлана, похлопав водителя по плечу.
— Довези до дома. Это недолго, — возразил я.
Я ведь должен знать, где живёт Медведев. Непонятно, получится выудить адрес из его памяти или нет.
Сам же я помнил, что Медведев был телохранителем при Брежневе. Про следующих генсеков ничего не скажу, не помню. А вот при Горбачеве Медведев точно был начальником охраны. Читал статью в какой-то желтой газетенке — там писали о большом скандале, и что Горбачев уволил Медведева из восемнадцатого отделения девятого управления. Потом, в девяносто втором, несмотря на заступничество ветеранов, его совсем уволили из Конторы. Я тогда тоже не смог удержаться и был уволен, как, впрочем, многие. Горбачев знатно почистил КГБ.
Поселок Кратово находился недалеко от Заречья. В основном там были дачи работников аппарата ЦК. Забор по периметру, территория поселка охраняется. Дома для обслуги находились на въезде в посёлок. Четыре двух-трёх этажных дома, так называемые «брежневки» улучшенной планировки. Между ними затесалось несколько двухэтажек, построенных при Сталине. Волга остановилась у одного из них.
Светлана чмокнула меня в щёку на прощание.
— Тебя во сколько ждать?
— Не знаю. Неизвестно, когда освобожусь. Но постараюсь вернуться поскорее, — пообещал я. — Если что, позвоню.
И тут же подумал: а я ведь даже не знаю номер нашего стационарного телефона. Если захочу позвонить домой жене, то придется проявлять чудеса изобретательности.
Из Кратово мы выехали на кольцевую дорогу. Я поразился тому, какая она узкая. На обочинах, там где в двадцать пятом году понастроили человейников в двадцать пять-тридцать этажей, теперь тянулись вполне себе колхозные поля. Ухоженные, с комбайнами и грузовиками, в кузова которых сыпалось золотое зерно. Битва за урожай в полном разгаре!
С МКАДа свернули в Кунцево. С левой стороны увидел новые корпуса института кардиологии. Водитель остался ждать, а я бодро поднялся по ступеням. На входе меня остановил вахтер, в штатском, но с армейской выправкой. Я показал ему корочки.
— Евгений Иванович уже ждёт вас.
— Напомните, в каком он сейчас кабинете?
— Как и раньше, на третьем этаже приёмная, — вахтер нахмурился, а я обругал себя последними словами. Понятно, что директор института не будет сидеть в кабинете с номером на двери.
Чазов оказался энергичным человеком. Меня тут же отправили на электроэнцефалограмму. Прилепили к голове датчики, запустили громоздкую аппаратуру.
— Всё у тебя в порядке, Володя. Кроме ссадины на затылке, никаких повреждений. Даже сотрясения нет, — объявил мне Чазов через полчаса.
Он еще раз глянул на результаты обследования и хмыкнул:
— В рубашке родился.
Вдруг снова ожила память Медведева. Я сидел за столом в гостях у Чазова. Называл он меня без отчества, просто Владимиром, иногда Володей. Я же обращался к нему исключительно Евгений Иванович — Чазов был старше меня почти на десять лет. Вместе с нами за столом сидела и его супруга. Длинноносая женщина в очках. Тут же на диване с книгой устроилась девочка лет двенадцати, их дочь.
— Передавайте привет супруге. Как Лидия Викторовна? — спросил я, радуясь вовремя всплывшему в памяти эпизоду. — Как дочка? Иринка по прежнему не хочет продолжать семейную династию?
— Лидочка в порядке, поехала на конференцию. А дочка пока еще витает в детских фантазиях. Но, надеюсь, повзрослеет — поумнеет. А пока то в артистки собирается, то в армию летчицей. Вчера, представляешь, заявила, что хочет стать крановщицей и работать на стройке. И грустно, и смешно. Но возраст такой, ничего не поделаешь, — Чазов рассмеялся, но тут же серьёзно спросил:
— Как Леонид Ильич? Что с таблетками? По-прежнему принимает ноксирон? И запивает зубровкой?
Память Медведева снова всколыхнулась. Отозвалась на вопрос, который был для него принципиально важным. Я увидел, как разбавляю «Зубровку» водой и заменяю снотворное на безобидный кальций.
— Стараемся помогать, но сон у Генсека плохой. Может проснуться в час ночи и мы с ним разговариваем часа три-четыре, пока не заснет. — я помедлил секунду, потом добавил:
— Нина Александровна тайком подсовывает ему настоящие таблетки. Недавно поймали за этим.
— Плохо, очень плохо. Я уже сто раз пожалел, что приставил к Брежневу Коровякову. Но она такой скромной женщиной показалась. Знающая, опытная медсестра. И рекомендовали ее настоятельно.
— Кто рекомендовал?
— Гвишиани, зять Косыгина. Она очень хорошо показала себя, когда у Алексея Николаевича были проблемы с сердцем. Собственно, я у них дома с Ниной Коровяковой и познакомился, когда навещал Косыгина.
Я постарался обязательно запомнить эту фамилию — Гвишиани. Его связь с Коровяковой мне совсем не понравилась.
Попрощавшись с Чазовым, вышел в коридор. На лестнице не удержался, пустился почти бегом, перепрыгивая через две ступеньки. Уже был на первом, как споткнулся, опрокинул ведро и едва не сбил с ног санитарку.
— Прошу прощения, — начал я извиняться, поддержав женщину под локоть, и осёкся.
Передо мной стояла моя мама. Моя собственная мама! Женщина, родившая того самого Владимира Гуляева, которым я когда-то был!
Волнуюсь о чужой памяти, а с моей-то что стало? Я ведь даже ни разу за день не вспомнил о том, что в этом мире мои родители еще живы! Даже забыл о том, что мать до самой пенсии работала в кардиологическом институте санитаркой. Ездила туда через всю Москву, с двумя пересадками на метро.
— Осторожнее надо, — сердито сказала она. — Возраст у вас не тот. Серьезный мужчина, а через две ступеньки летите. У меня сын так же по ступеням носится, сломя голову.
А я смотрел в её лицо и не мог выдавить из себя ни слова. Вот буквально месяц назад я так же смотрел на это лицо, стоя на кладбище у её могилы. На портрете она тоже была молодой женщиной, лет сорока. Я сам выбрал такое фото для памятника. А здесь она живая, и такая родная, будто не расставались, и не минуло уже двадцать лет после её смерти.
Я молчал. А что бы я мог ей сказать? Медведев для нее чужой человек. Ещё раз извинился и вышел. Настроение испортилось окончательно.
На первом этаже почувствовал манящие запахи и чуть позже заметил вывеску буфета. В животе заурчало от голода. Время далеко за полдень, и единственной за сегодня чашки бульона с сухарями явно недостаточно для поддержки сил крепкого молодого организма. В кошельке имелось семьдесят пять рублей. Солидная сумма для карманных денег!
В буфете было чисто и довольно уютно. Четыре столика оказались свободны, за пятым устроился молодой парень в белом халате. Он читал «Комсомольскую правду» и пил чай из граненого стакана. Прямо над ним, на стене висел большой плакат. Румяная повариха держала в руках поднос с едой. Надпись гласила: «Культурное обслуживание советскому человеку гарантируем!».
Я взял картофельное пюре с котлетой и рассольник. Компот из сухофруктов и коржик. Картофельное пюре с котлетой обошлось мне в 38 копеек, рассольник стоил двадцать две, за коржик и компот отдал ещё восемь.
Я не гурман, не делаю культа из еды, и никогда не делал. Собственно, всегда воспринимал пищу исключительно как топливо для организма. Но, попробовав рассольник, от удовольствия закрыл глаза. Он был настоящим, правильным, как в детстве! Котлета и пюре тоже выше всяких похвал! Мама готовила так же… Сердце скрутило от ностальгии в тугой узел.
Сегодня вечер свободный, на службу только завтра утром, и я решил наведаться к себе домой. К себе молодому, к шестнадцатилетнему Володе Гуляеву.
— Ты так и сидел в машине? Тут буфет отличный на первом этаже, — сказал я шоферу, вернувшись в машину.
— Да пока вы тут ходили, можно пять раз поесть, — отшутился он. — Вас домой?
— Нет. До Киевской подбрось, дела ещё есть. Ждать не надо, сам до дома доберусь.
— Тогда утром за вами подъеду. Рябенко распорядился, чтобы я возил вас, пока вашу копейку починят. Жалко машину, движок зверь, форсированный! Оно понятно, по спецзаказу сделана, итальянская сборка. Под двести разгоняется, да? А по виду и не скажешь… — в его голосе слышалось сожаление и даже зависть.
Прапорщик был молод, явно часто возил Медведева, но я так и смог выудить из памяти его имя. Надо будет что-то с этим делать. Упражнения какие-то или начать медитировать? Можно заняться прямо сейчас, все равно в дороге нечего делать. Я закрыл глаза и, пока ехали до Киевской, усиленно пытался вызвать память человека, в тело которого я попал. Пожалуй, джина из бутылки вызвать проще! Так ничего полезного и не вспомнил.
Завтра предстоит заступить на сутки в охрану Брежнева. Может быть, есть какая-то инструкция, регламент?
Подождал, пока отъедет Волга, спустился в метро. Даже непривычно как-то — нет людских толп, к которым уже давно привык. Нет назойливой рекламы на каждом свободном участке стены. Вагоны тоже без рекламных наклеек. Подсознательно ожидал увидеть плакаты с пропагандой. Например, «Молодой инженер, в цех!» — и сияющий интеллигент облачается в рабочий комбинезон. Или сосредоточенный сталевар у доменной печи и лозунг «Ударный труд — оплот оборонной мощи СССР». Надо же, как замусорили мозги сериалы последних лет. Что не фильм о СССР, то пестрит такими постерами. Даже я, в семьдесят шестом году уже шестнадцатилетний, подзабыл об этом. Что уж говорить о молодых девочках и мальчиках, которые про Советский Союз знают только по рассказам. Но кино снимают регулярно, формируя у зрителей совсем другую картину советской реальности.
Капотня. Рабочий район с видом на Московский нефтеперерабатывающий завод. Район моего детства и юности. Первое, что увидел из окна автобуса — горящие факелы над трубами. В открытую форточку пахнуло характерной гарью. Словами не передать химический запах, накрывавший район. Эх…