Так что я сказала самое умное, что смогла придумать.
— Тогда почему именно я?
— Вот блять… Ну представь, что ты купила пару тыкв на пирог и суп. И тут Хэллоуин. И ты берешь одну тыкву, сушишь ее там, вырезаешь, вставляешь свечку и типа украшаешь ею что-нибудь. На работу относишь. А тыква тебе такая — а почему именно я? Да похуй. Попалась по пути.
Вампир сегодня был намного более словоохотливым, чем вчера. Мягко сказать. Вчера он разве что прорычал что-то, когда мы ударились о землю. Я помню. Я все отлично помню, хотя вампирам, наверное, положено стирать память своим жертвам.
— Но не просто же так? — не отрекаться же от веры в свою исключительность только потому, что первое в моей жизни чудо отказывает мне в ней.
— О, вы представляете себе, сколько малых вероятностей должно сбыться, чтобы сформировалась Земля, чтобы она была именно на таком расстоянии от Солнца, не ближе, не дальше, чтобы вовремя что-то еще там случилось, чтобы никто из ваших предков не умер в младенчестве, не сломал ногу накануне свадьбы и зачал вас именно в нужный момент, ни раньше, ни позже… — вампир раскачивался на стуле и смотрел в потолок, явно кого-то цитируя. — Как говорил Ричард Фейнман: «Вчера мне приснилась машина с номером 274 KWJ — вы представляете, какова вероятность того, что это случится»? Короче! Не ты, так другая. Похуй.
Возразить было нечего. С чудом еще можно поспорить, а с нобелевским лауреатом по физике — не смею.
— Кстати… — я покосилась за окно. — А ничего, что сейчас день?
— Ничего.
— Ээээ…
— Предлагаешь устроить лекцию по физиологии и мифологии вампиризма? Ох, отъебись ради бога! Говори да или нет, или приз переходит другому участнику.
— Нет.
О, я и не знала, что человеческие брови могут так высоко забираться по лбу. Наверное, особая вампирская способность.
— Кстати, как тебя зовут? — если уж он не представился вчера. Хотя, в самом деле, как часто вы представляетесь своим макаронам с котлеткой?
— Ты охуела? Тебе предлагают шанс всей твоей жизни, о котором, судя по всей этой вампирской херне в компе, ты только мечтала, а ты воротишь морду?
— Всякое бывает. У нас, знаешь, традиция такая в семье. Предлагают какой-нибудь шанс, а мы думаем — а вдруг не получится? И отказываемся. Зато потом можно всю оставшуюся жизнь рассказывать случайным попутчикам, как чуть не стал звездой кино или личной помощницей красавца-миллионера.
— Ебанутые… — пробормотал безымянный вампир, встал со стула, накинул ветровку, отпер дверь, вышел и захлопнул ее за собой.
И все. Вот так я обрела великолепную историю о несбывшемся, которую не расскажешь даже попутчикам, только лечащему психиатру.
02. Хороший был психотерапевт. Но недолго
О, кто-нибудь наверняка подумал, что про психиатра это была шутка. Почти. Психиатру я сказала только то, что стала бояться темноты. Больше, чем раньше. Чистая правда, между прочим — последние две недели я даже перестала задерживаться на работе и еще избегаю той станции метро. Про фобию метрополитена я рассказывать не стала, просто получила свои ежемесячные три рецепта на колеса и спустилась на первый этаж к психотерапевту. И вот ему-то все рассказала.
Даже самую захватывающую историю можно рассказать как историю болезни.
О том, что ты не веришь в хорошие чудеса — только в плохие.
О том, что боишься будущего и настоящего.
О том, что получив предложение, в реальность которого еще вчера не верила, отказываешься и пытаешься исключить его из памяти.
Ничто не должно нарушать гармонию картины «Неудачница». Скучная история, думаю, в подробности таких перестают вслушиваться уже на первом году консультационной практики. То, что предложение было о вступлении в вампиры, а не о феерической карьере, сути не меняло.
— А вы этого на самом деле хотели? — спросил терапевт, выслушав мою сказку. — Или это было бы социально одобряемым выбором?
Я хихикнула. О да. Социально одобряемый вампир. Мечта мамаш старшеклассниц. А потом сработала привычка быстро находить в себе честные ответы, когда я в этом кабинете. Вероятно, работает сумма, которую я выкладываю за возможность часик посидеть среди развешанных картинок водопадов из стандартных клипартов.
— Да, хотела. Хочу, — тут же поправилась я, уловив энтузиазм в глазах терапевта. — Но… Боюсь, конечно же. Это изменит всю мою жизнь. Причем сразу. Все-таки к изменениям, которых долго добиваешься, относишься спокойнее. А тут внезапно так. А вдруг я передумаю, а пути назад нет?
— Останетесь и станете править долго и справедливо, — улыбнулся доктор. Это я месяц назад как раз ныла про чудо. Мол, мечтаю найти Нарнию в шкафу.
— Боюсь, я уже отказалась. И теперь не знаю, что делать. Такие шансы второй раз не даются.
— Вы уверены?
— Хм, — я снова задумалась. — Похоже, нет. Мне кажется ужасно грустным выиграть в лотерею миллион и больше не играть, потому что второй раз подобное не случается.
— Значит вам просто нужно принять то, что пока у вас нет внутренних ресурсов на новую жизнь. Они уходят на что-то другое. На что? Возможно, если высвободить их, ко второму шансу вы отнесетесь иначе.
— Мне кажется, они уходят именно на мечты. Предложение должно было высвободить их автоматически.
— Вот вам домашнее задание: подумайте, почему ресурсы, уходящие на мечты, не освободились при появлении шанса на их исполнение.
Я кивнула и потянулась за ежедневником, чтобы записать задание. Движение воздуха рядом с моим лицом и странный звук заставили меня поднять глаза…
— Бубубубубу… Уныние, ебаное уныние, — с отвращением проговорил светловолосый вампир, вытаскивая когти из распоротой шеи моего психотерапевта. Густая темная кровь лилась на сиреневый ковролин. Вампир лизнул палец и скривился:
— Не жалей. Он был фиговым терапевтом, к тому же, все равно скоро умер бы — ты посмотри, кровь прямо на лету сворачивается. Спорим, у него уже пара тромбов была на пути к сердцу?
— Ты типа второй шанс? — я хихикнула. Ну, в конце концов, если я не стану вампиром прямо сейчас, то без терапевта мне будет грустно жить. Второго такого хрен найдешь. Остальные-то заставляли меня вообразить, что на соседнем стуле сидит мой страх близких отношений или требовали обращаться вслух к моему несуществующему брату. Кому еще я буду рассказывать про вампиров?
— Я, типа, последний шанс, — вампир спихнул тело терапевта на пол и сам сел в кресло. — Или как сейчас принято говорить — крайний. Крайний такой срок. Последний такой шанс. Я просто подумал, что был слишком жесток. Надо было тебя убить, а не оставлять жить твоей унылой жизнью. Но потом я подумал тебя все-таки наказать за твои сомнения. Короче, разорвался на части. Можно еще обратить насильно, но это слишком вкусно.
Он замер на минуту, зачитавшись чем-то в ежедневнике врача.
— О, тут стооолько про тебя интересного.
Я молчала. У меня вообще-то звенело в ушах и кружилась голова. Мне хотелось плакать или упасть в обморок. Никак не могла решить. Или я вдруг поняла, что со мной все-таки произошло чудо и мне не нужно от него отказываться, чтобы остаться хорошей девочкой. Я просто могу согласиться и больше никогда не вернуться домой. И насрать на маму, работу, друзей.
— Кусай, — спорим, он расслышал мой сиплый шепот только потому, что был вампиром со своими обостренными чувствами?
— Ха!
Он отбросил ежедневник и наклонился ко мне. Кресла всегда стояли чуть ближе, чем мне было комфортно и любой высокий… вампир, придвинувшись к краю и наклонившись ко мне, мог почти касаться моих губ. Своими. Сухими, чертовски сухими и бесцветными. Плотно сжатыми, искаженными клыками, что скрывались за ними…
Он положил мне руку на затылок и надавил, приблизившись еще немного. Настолько, что губы я уже видеть не могла. Я вынужденно смотрела в его черные глаза, в которых нельзя было отличить радужку от зрачка. Все было единой черной дырой.
— Нет, милая… — прошептал он, задевая при каждом слове своими губами мои, обдавая меня ледяным дыханием. — Нет. Ты потеряла свое право на выбор. Я тебе не ебаный Дед Мороз и даже не золотая рыбка. Когда тебе предлагают такой дар, нехуй отказываться. Нужно визжать и писаться. Гордость тут не при чем. Гордость тут — проигрыш. И ты проиграла. Ты теперь станешь моей игрушкой. Я покажу тебе то, от чего ты отказалась — мой мир. А потом — если ты будешь себя хорошо вести — я тебя убью. А если будешь плохо — верну в твою убогую жизнь. И счастье, если ты после этого сойдешь с ума… Потому что при твоем анамнезе остаться в здравом уме и трезвой памяти, живой и снова обыкновенной — это много, много хуже смерти…
На последнем слове его губы так и остались рядом с моими. Сухой обжигающий лед. Он сделал еще одно крохотное движение и ледяные губы приникли к моим, раскрывая их, позволяя острому ледяному языку прорваться и превратить замораживающее дыхание в огненное. Он целовал меня так, что я не представляла, бывает ли такое на свете или я все-таки умерла посреди этой безумной беседы. Страстно, крепко, так, будто только этот поцелуй может спасти его жизнь. Или мою. Это не шло ни в какое сравнение даже с самым лучшим сексом в моей жизни — это было горячее, сильнее и безумно-безумно возбуждающе.
Когда он оторвался от меня, я хотела его до судорог и зуда в коже. Мозг? Какой мозг? Думать было невозможно, я только дернулась вслед за ним, когда он отстранился, желая только трахнуть его немедленно и… ммм… какое и? А, наплевать!
Он рассмеялся, удерживая меня на расстоянии одной рукой.
— Ух ты, какая наркоманочка. Тем веселее. Заодно ты лишилась и этого — неужто я бы отказал в паре перепихов собственному созданию? А теперь — неа. Знаешь, целовать шоколадное пирожное это еще куда не шло, но ебать жареную курицу можно только в анекдотах. Я с едой не совокупляюсь, извини.
Я застонала от разочарования. Вот если бы он меня так поцеловал в ту ночь, я бы согласилась вообще не думая. На что угодно. Такие поцелуи нужно патентовать как гарантированное средство от приступов гордости.