(Мерзость!) Ладно, все это лирика.
Никому он, понятно, ее не показывал. Но Иерусалим-то не Москва. Город маленький, нигде здесь не спрячешься. Углядели их, доложили раву. Рав вызвал Сашу к себе. Ничего такого, просто поговорить. Понятно же, человек холостой, к тому же бааль тшува, нравственные устои не привиты, не он первый, не он последний. Но ведь лучше же, чем безобразия разводить, все-таки кошерно жениться. Даже если проблемы есть, всегда находятся способы.
Саша сперва вроде даже не понял, о чем речь. «Женщина? Какая?» Беса ведь не всякий видит, вы, наверное, сами уже заметили. Вот Саша и надеялся проскочить. Но только не у нас, не в нашей среде! У нас с этим без вариантов. Кто Тору учит, тот этих тварей не то что видит – носом чует.
Рав тоже, хоть и мудрец, не сразу сообразил, с чего такая реакция. Глупо ведь отрицать, раз все видели. По-хорошему попросил привести женщину к нему. Он, мол, с ней поговорить хочет.
– Что, в ешиву?! И Аграт пришла?
– Не в ешиву, а к раву в офис. А что? К нему многие по галахическим (религиозным) вопросам приходили. Он ведь у нас не хухры-мухры был, а светоч поколения. Пришла. А чего ей? У них же ни стыда ни совести, ни даже понятия об таких вещах. Святость их привлекает, летят они на нее как мухи на мед, но сущность святости остается от них сокрыта. Темные потому что, не зря их Бог в сумерки сотворил.
Последние слова звучали чем-то вроде цитаты, и я подумала, что надо будет потом погуглить.
– Бекицер (короче), пришли они тогда с Сашей, зашли к раву и долго не выходили. О чем уж он их расспрашивал, что они ему отвечали – не знаю и гадать не возьмусь. Однако после этого разговора собрал нас всех рав и велел оставить Сашу в покое. Сказал, что так будет лучше. Считайте, говорит, он женат. Нет, жена не гойка и не мамзерит (незаконнорожденная), но ситуация сложная. Просил никаких вопросов Саше не задавать и вообще, по возможности, делать вид, что ничего такого не происходит.
Вопросов мы Саше и раньше не задавали. Не такой был человек. Но между собой, конечно, говорили об этом немало. На улице тоже, если встретим, смотрели на них хоть и издали, но во все глаза. Примечали всякие странности. То Аграт перышко из-под кисуя (из-под платка) уронит, то копыто у нее из-под юбки высунется, то вдруг вообще она на углу в воздухе растает.
Когда такое раз произойдет на твоих глазах, еще можно убедить себя, что показалось. Но когда в другой раз и в третий? Когда ты не один идешь и спутник твой видит то же самое? Ну и на то, что тени у Аграт нет, все рано или поздно обратили внимание.
Но посудачили и постепенно привыкли. Отца вашего у нас очень уважали. Учился он много, вел себя скромно, не высовывался, цдоку (пожертвование) на ешиву давал большую. Проблемы если у кого какие, всегда посочувствует, совет даст хороший, а то и деньгами поможет. Ну живет человек с бесом. У всех, как говорится, свои недостатки. К тому же алаха[4] на этот счет твердого мнения не имеет. Это ж не в субботу спички зажигать. Бекицер, расслабились мы, а зря. Хотите знать, отчего он умер? – Мендель-Хаим сделал театральную паузу. – Она его убила.
– Что?! Да с чего вы взяли?! – Не то чтоб я симпатизировала Аграт. Просто само предположение звучало бредово. Что Аграт – вампир, что ли? К тому же я видела медицинское заключение. Опухоль была неоперабельная, он поздно обратился к врачам, химиотерапия не помогла.
– Да врачи вам еще не то напишут. Откуда им знать? А мы все видели. Как он стал худеть, и бледнеть, и таять на глазах, в то время как она рядом с ним расцветала и хорошела. Пусть даже она и не пила из него кровь в прямом смысле, но жизнь из него по капле цедила, за это я вам ручаюсь.
– А ваш рош ешива (глава ешивы) тоже так думает?
– Рош ешива, к сожалению, умер. А сын его в этих делах ничего не смыслит. Хотя во всем остальном вполне достойный продолжатель династии.
– Что, и рава бесы замучили? – съязвила я.
– При чем тут бесы?! Не придирайтесь к словам! Раву было сто восемь лет. Умер он в здравом уме, твердой памяти, в своей постели, окруженный детьми, внуками, правнуками, учениками. Смертью праведника, потому что время его пришло. На похороны его чуть не полмира хасидов собралось, на улицах черным-черно было, ни пройти ни проехать! Дай бог всем нам такую смерть! Хотя вы, если не поостережетесь, сильно рискуете до ста двадцати не дотянуть.
– Честно говоря, я так далеко и не загадывала. Спасибо за ваш трогательный рассказ. Если можно, я хотела бы забрать ключи. Они ведь у вас с собой?
Мендель-Хаим помолчал. Мне тоже не хотелось с ним говорить, так что я просто протянула руку ладонью вверх.
Мендель-Хаим широко улыбнулся и заговорил отеческим тоном:
– Послушайте, я все понимаю! Вы сейчас растеряны, испуганы, сбиты с толку. Одна, в чужой стране, наедине с этим существом. У меня к вам предложение. Я тут, пока ездил, переговорил кой с кем на эту тему. Понимаете, изгнать полубеса из квартиры, с которой он кровно связан, не так-то просто. Раньше люди такого вообще делать не умели. Но сегодня у нас, слава богу, не Средние века, алаха, как говорится, не стоит на месте. Сделаете, как скажу, и избавитесь от этой напасти навсегда.
– Да не хочу я избавляться от Тёмы!
– Для чего вам вешать этот кошмар на себя?! Молодая девушка, красавица, умница, с квартирой, с образованием, еврейка по маме…
Он что, меня сватать собрался?!
– Знаете, откровенно говоря, главный мой кошмар – это вы. Или вы немедленно отдаете ключи и мы с вами расходимся по-хорошему, или я обращусь в миштару (в полицию) с заявлением, что вы ко мне пристаете!
Мендель-Хаим потер пальцем переносицу.
– Зачем вы так, Соня? Мы же с вами взрослые люди. Давайте так: вы мне пишете ваш телефон, я позвоню, и мы все обсудим, когда вы успокоитесь.
– Нечего обсуждать. Отец перед смертью просил меня позаботиться о своей квартире и том, что в ней. Иными словами, он поручил мне Тёму. Мне все равно, что она такое. Будь даже я с вами согласна – а я не согласна! – в голову б не пришло обмануть папино доверие.
– Соня, да ведь ваш отец умер! И она убила его!
– Ключи?
Он достал их из кармана и швырнул мне. Улыбнулся, дескать, ничего личного – алаха, шмират нагия (религиозные предписания запрещают прикасаться к лицам противоположного пола). Швырнул нарочно чуть в сторону, как собачонке. Надеялся, небось, что я буду наклоняться, искать, поднимать, а он – стоять, любоваться зрелищем.
Не мог же он знать, что у меня первый юношеский по гандболу.
– Соня, боюсь, вы горько раскаетесь, что сейчас меня не послушались.
– Да пошли вы! – Ключи были у меня, и терпение мое кончилось.
Чтобы успокоиться, я по дороге домой читала все объявления подряд. Не слишком это мне помогло. Фонари причудливо выхватывали из тьмы вместо извещений о распродажах и приглашений на разные курсы главным образом некрологи.
«Барух даян аэмет (благословен Судия праведный). С глубокой скорбью сообщаем о безвременной кончине нашего дорогого отца, тестя, дедушки и прадедушки Владимира (Зээва), сына Бейлы». «Барух даян аэмет. После тяжелой болезни получил избавление от страданий…» «Барух даян аэмет… Скорбим о потере нашей возлюбленной мамы и бабушки, Ривки бат Леи…», «об утрате дорогого сына и брата, Аарона (Арнольда) бен…» «Семья сидит шиву по адресу…»[5]
Почему столько людей умирает?! В Москве я об этом никогда не задумывалась. Разве вот глянешь иногда в интернет… А здесь все это так и лезет в глаза со всех стен.
Ключ не желал поворачиваться в замке, как я его ни вертела из стороны в сторону. Потом неожиданно замок щелкнул сам собой, хотя ключ по-прежнему торчал, намертво застрявши. От порыва ветра дверь так резко распахнулась, что я чуть не упала от неожиданности. Еле удержалась на ногах, уцепившись за косяк.
В квартире все окна и двери отворены были настежь и ветер гонял по полу фантики, банковские распечатки, целлофановые пакеты, разноцветные страницы, безжалостно вырванные из книг.
– Тёма, зачем ты разорвала «Карлсона»?! А «Сказки» Андерсена зачем?!
При виде царящего вокруг разгрома мне захотелось плакать.
Но жаловаться было некому, равно как и не на кого ругаться. Электрический счетчик аж потрескивал, совершенно сойдя с ума. В плите внезапно вспыхнули все четыре конфорки, пламя от одной взметнулось аж к потолку, но, к счастью, тут же погасло.
– Тём, ну ты что? Можно подумать, я сама его сюда позвала!
Из кухонных кранов хлынула вода, выплескиваясь через край, растекаясь по полу, заливаясь в трещины между плитками.
– Тём, ну перестань! Давай мы с тобой по-человечески поговорим.
С потолка дождем посыпалась штукатурка. Один особо увесистый кус чирканул меня чувствительно по затылку.
Чертыхаясь, я обошла комнаты, заглядывая во все щели и углы. Она ж могла забиться куда угодно!
Тёма обнаружилась в папиной спальне. Она так распласталась там по стене, слившись с тенью от шкафа, что я заметила ее далеко не сразу.
Коснувшись острого плеча, я почувствовала, что она вся дрожит.
– Ну чего ты, ну что?
Судорожные всхлипывания. С трудом выцарапав Тёму из-за шкафа, я подхватила ее на руки, прижала к себе. Несмотря на жару, ладошки и стопы у нее были совсем ледяные. Вдвоем мы забрались на кровать, закутались в одеяло и плед, и я долго гладила ее по вздрагивающей спине, пока всхлипывания не затихли.
Потом я пересела на край кровати, достала сигареты и закурила.
Обычно я при Тёмке не курю – не здорово это, да и пример для ребенка нехороший. Но тут уж мне приспичило, а оставлять ее одну не хотелось.
– Расскажешь мне, в чем дело?
– Он гад! Это из-за него ушла мама! Когда папа умер, все пришли к нам на шиву. И этот со всеми. Все-все тогда к нам пришли. И соседи снизу, и соседи сверху, и другие еще, из дома напротив. И с нашего этажа пришли, не Дани с друзьями, а которые здесь раньше жили, Вольховские, ты их не знаешь. Папины родные из Кфар Сабы приехали. Из ешивы каждый день кто-то приходил. Один раз раввин с женой. Она меня обняла, сказала: «Бедное ты мое дитя!» Конфету мне французскую подарила, кошер на Песах, я потом тебе фантик покажу. Папины друзья из кибуца приезжали, где он сперва жил. И все были вежливые, с мамой здоровались и со мной. Ну, кто нас видел, конечно. Рассказывали, какой был папа хороший. И этот тоже здоровался и рассказывал.