кой грани, за которой — гибель, самоубийство, небытие.
Книга «Темные аллеи» — итоговая в творчестве Бунина; она как бы вобрала в себя все, о чем писал, размышляя о любви, он ранее.
Тридцать восемь новелл этого сборника дают великое разнообразие незабываемых женских типов — Руся, Антигона, Таня, Галя Ганская, Поля («Мадрид»), героиня «Чистого понедельника»... По сравнению с ними мужские характеры здесь менее разработаны, подчас лишь намечены и, как правило, статичны. Они характеризуются скорее косвенно, отраженно — в связи с физическим и психическим обликом женщины, которую любят и которая занимает в рассказе самодовлеющее место. Даже когда «действует» только «он», например, влюбленный офицер, застреливший вздорную красивую бабенку («Пароход «Саратов»), все равно в памяти остается «она» — «длинная, волнистая», и ее «голое колено в разрезе капота».
В «Темных аллеях» мы встретим и грубую чувственность («Барышня Клара»), и просто мастерски рассказаный игривый анекдот («Сто рупий»), но сквозным лучом проходит через книгу тема чистой и прекрасной любви. Дорожное приключение или дачный роман перерастают в редкостную и благородную ошеломленность души, потрясение, которое силой слова передается читателю. Правда, взятые сами по себе иные эпизоды «Темных аллей» могли дать повод для упрека автора в излишнем «эротизме». (Предвидя это, Бунин, передавая рукопись в американское издательство, сказал: «Есть в этой книге несколько очень откровенных страниц. Что же, Бог с ними, если нужно — вычеркните...»[5])
Однако на самом деле все обстоит гораздо сложнее. В чистом пламени высокой любви не просто поэтизируются самые «стыдные» подробности — без них сокращено, урезано путешествие души, громадность ее взлета. Именно естественный сплав откровенно чувственного и идеального создает художественное впечатление: дух проникает в плоть и облагораживает ее. Любовь делает жизнь бунинских героев значительной. Но не оттого только, что наполняет ее радостью и счастьем, а прежде всего — от неизбежности собственной гибели, что придает трагическую значительность и ценность переживаниям.
Перипетии любви, ее приливы и отливы, ее неожиданности и капризы — таков один мотив в рассказах сборника «Темные аллеи», но за ним (как основа) находится еще и другой, существующий независимо от любовной фабулы. Он-то и определяет конечную тональность повествования. Героиня «Чистого понедельника» ушла в монастырь, на «великий постриг», но она могла покончить с собой (как Галя Ганская) или быть застреленной влюбленным (как в рассказе «Пароход «Саратов»). Нечто внешнее, что даже не требует объяснений, готово вторгнуться и пресечь происходящее, если сама любовь не в силах исчерпать себя. Это не просто рок (наподобие античного), написанный «на роду» героям, — гибель и крушение не вытекают из любви, вторгаются извне и независимо от нее.
Так отражается бунинское представление об общей катастрофичности бытия, непрочности всего того, что доселе казалось утвердившимся, незыблемым и, в конечном счете, — звучит отраженно и опосредствованно, как эхо великих социальных потрясений, которые принес человечеству двадцатый век. Общественные катаклизмы ломают судьбы героев столь же неожиданно, как и смерть от родов Натали («Натали») или кончина старого генерала в метро («В Париже»). Написанные в эмигрантском «далеке», бунинские рассказы не могли иметь «счастливые» завершения. Поэтому они, обращенные к событиям чуть ли не начала века, сохраняют тем не менее современность, немемуарность звучания. Мы ощущаем в них отдаленное и непрямое следствие тех потрясений, через которые прошел писатель, оказавшись отторгнутым от любимой России.
Эта немемуарность проявилась в форме своеобразного преодоления времени, смещения временны́х пластов, образующих единый «поток сознания», в котором, погружаясь в разновозрастные воспоминания, путешествует рассказчик.
Болезненно восприимчивый к текучести времени, его загадочной необратимости, Бунин стремится найти в нем «окно», возможность прорыва в причинно-следственной цепи событий. Героиня «Холодной осени» (1944), проводив на германскую войну, на скорую гибель своего жениха, много потом мыкала горя: торговала в восемнадцатом подержанными вещами на Смоленском рынке в Москве, зимой двадцать первого отплыла в ураган из Новороссийска в Турцию, побывала в Болгарии, Сербии, Чехии, Бельгии, Париже, Ницце. Но она убеждена, что вся дальнейшая карусель событий, безостановочный «бег» — это лишь дурной сон, от которого нужно проснуться к «настоящему», к встрече с погибшим женихом. Рассказами-снами, рассказами-виде́ниями, разрушающими самую структуру времени, выглядят некоторые произведения из книги «Темные аллеи».
Когда происходит действие рассказа «Поздний час», быть может, одного из самых показательных в этом смысле? «Ах, как давно я не был там, сказал я себе. С девятнадцати лет <...> И шли и проходили годы, десятилетия. И вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо, час поздний и никто не встретит меня». У рассказа точная дата: «19 октября 1938». Именно тогда, из далекого Грасса, отправляется «он» в свое странное путешествие. Однако разве это только путешествие в прошлое, в «пятьдесят лет назад»? В июльской ночи все кажется знакомым, прежним — «одно было странно, одно указывало, что все-таки кое-что изменилось на свете с тех пор, когда я был мальчиком, юношей: прежде река была несудоходная, а теперь ее, верно, углубили, расчистили...». Сон наяву продолжается. Неземным холодом веет от призрачного города, где уже умерли все — отец, мать, брат любимой, пережившие ее, но дождавшиеся своего срока, все родные, приятели и друзья самого рассказчика. А он продолжает идти мертвым городом, выходит к кладбищу, к «ее» могиле, на которую «дивным самоцветом» глядит «невысокая зеленая звезда».
Время остановилось. Сюжет развивается «в пустоте», произвольно переходя из одной временно́й плоскости в другую, разворачиваясь как бы в «неэвклидовом» пространстве. Убежденный отрицатель всяких «новых» веяний, Бунин неожиданно сближается с «крайними» представителями западного реализма XX века, продолжавшими заветы своих учителей и уже изменявшими им в направлении модернизма.
В чрезвычайно трудных условиях эмиграции бунинский талант не закостенел в отчаянии и тоске, но и, стесненный, отрезанный от родины, продолжал поиски нового. Можно даже сказать, что именно в зарубежье личное, идущее непосредственно от Бунина, стало прорываться в его произведениях сильнее и явственнее, чем прежде. За годы одиночества, воспоминаний, медленного, но, как могло казаться тогда, надолго окружившего его забвения, в бунинском творчестве произошла концентрация внимания на нескольких коренных проблемах — любви, смерти, памяти о России.
Книга «Темные аллеи» — ярчайшее тому доказательство.
Передавая ее журналисту Андрею Седых для публикации в США, Бунин сказал:
— Это книга о любви с некоторыми смелыми местами. В общем, она говорит о трагичном и о многом нежном и прекрасном. Думаю, что это самое лучшее и самое оригинальное из того, что я написал в жизни...
Часть первая
Темные аллеи
В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый.
Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы.
— Налево, ваше превосходительство, — грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево.
В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом; ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи; из-за печной заслонки сладко пахло щами — разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом.
Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове — седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило кое-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сенцы:
— Эй, кто там!
Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой.
— Добро пожаловать, ваше превосходительство, — сказала она. — Покушать изволите или самовар прикажете?
Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил: