Нет уж, только не в общем зале! Какая может быть молитва, когда у тебя над ухом сопит какой-нибудь грязный нетерпеливый плебей? Благо, некоторые привилегии у ноблей ещё сохранились. Отдельная келья, например.
— Спасибо, ваша святость, но я бы хотел закончить побыстрее.
— Понимаю, — кивнул настоятель, — дела. И даже каталог смотреть не будете?
Ещё бы ты не понимал!
— Благодарю, как-нибудь в другой раз, — собрав остатки любезности, ответил я. — А сегодня — на ваш выбор.
— Я так и думал… — пробормотал себе под нос пастор.
Затем, испугавшись, что проговорился, опустил голову и смиренно добавил:
— Что ж, не смею вам мешать. Вот ваша келья. Там уже всё приготовлено.
Я не ответил. Надоело ломать комедию. Просто повернулся и отправился в келью.
Да простит меня департамент культуры, дверь я открыл пинком, и она с грохотом ударилась о занимавший две трети помещения алтарь. На возвышении, повернувшись ко входу мясистым задом и уткнувшись мордой в блюдо с овощами, на четвереньках стояла самка. Сбоку от алтаря пристроился храмовый служка — совсем ещё пацан, лет тринадцати — и увлечённо шарил рукой у неё между ляжек. Самка удовлетворённо мычала, но от еды не отрывалась. Они всё время жуют, даже во время молитвы. Нужно ли говорить, что и звук открывающейся двери не отвлёк её от важного занятия.
Зато пацан с явным сожалением одёрнул руку и повернулся ко мне.
— Всё готово! — радостно доложил он и уставился на меня, по-дебильному приоткрыв рот.
— Пшёл вон! — любезно поблагодарил я его.
Хотя, собственно, какая разница? Раз уж я попал под подозрение, без присмотра меня не оставят. Так или иначе, но кто-то будет следить, чтобы не отлынивал от молитвы. Но пусть уж лучше подглядывают из-за двери.
Я шумно захлопнул её прежним способом и начал расстёгивать штаны. Но мысли никак не желали настраиваться на торжественность момента.
И чего настоятель каждый раз пристаёт ко мне со своим каталогом? Не вижу разницы, с какой из самок исполнять обряд. Все они одинаковые — раскормленные, вялые и безмозглые. Хотя эта ещё ничего. Обычно груди у самок болтаются так, что достают сосками до алтаря, а живот свисает на бок. И запах от них обычно резкий, неприятный. Некоторые и вовсе не дают себя помыть перед молитвой. А эта — чистая, ухоженная. Даже волосы аккуратно вычесаны и повязаны яркой зелёной лентой. Всё-таки настоятель — не последняя сволочь, постарался выбрать для меня что-нибудь посвежее. Мелочь, а приятно.
Я прислушался к своим ощущениям. Ну, пожалуй, пора начинать. Лучше всё равно не будет. Давай, Луфф, соберись и во славу божию…
Подойдя к алтарю, нацелился, как любят выражаться проповедники, «благословенным жезлом» в покрасневшую и набухшую вагину. Но самка вдруг обеспокоенно хмыкнула и дёрнула задом. Я не успел ничего понять, как жёлтая вонючая струйка прыснула мне на многострадальную левую брючину.
Вот ведь тварь — прямо во время молитвы!
Нет уж, пусть меня потом по префектурам затаскают, но сегодня я пас! Какая нахрен может быть благодать, если творится такое безобразие? Праздничный день, говорите? У меня сегодня, похоже, особый праздник — день вонючей мочи и грязных брюк. Уже дважды отпраздновал…
После такого, я к самкам ещё год не подойду. А ну, посторонись, пацан, всё равно там уже смотреть не на что!
На ходу застёгивая мокрые штаны, я спешно зашагал по тёмному извилистому коридору к выходу. Возле поворота в общий зал оглушил торжествующий рёв толпы, сквозь который с трудом прорывались высокие голоса певчих: «Аллилуйя!»
Топот множества ног по каменным плитам подтвердил догадку: началось! Священник закончил проповедь, и сотни плебеев рванули к алтарю совершать обряд. Я лишь мельком взглянул в их сторону, но и этого хватило, чтобы почувствовать тошноту. Десятка три розовых самочьих задниц в мерцающем свете храмовых свеч казались ещё более рыхлыми, бесформенными и желеобразными, чем на самом деле. И к ним, как мошкара на свет, ломились, спотыкаясь и запутываясь в спущенных портках, потерявшие остатки и без того скудного ума безродные горожане.
Ничего божественного в этом зрелище я не разглядел. И еле успел выбраться наружу, чтобы не наблевать прямо в храме.
Минут через пять желудок очистился. Жаль, что нельзя так же облегчить свою память. Впрочем, есть одно средство, помогающее в любых неприятностях. И я буду не я, если к вечеру не напьюсь так, чтобы забыть не только мерзкую сцену в храме, но даже собственное имя.
Глава 2Хватайся за соломинку
Луфф
Я был пьян. Вдрызг, вдрабадан, до изнеможения. Ноги превратились в камень, а руки с завидным упорством разгребали придорожную пыль.
Я не помнил, зачем это делаю, но был твердо убежден в великой важности собственных действий. Может хотел зарыться поглубже, а может эти загадочные пассы имели какой-то сакральный смысл.
Как не узнали? Это же я — тупая невменяемая скотина, пытающаяся придать опухшей аристократической роже сосредоточенно-задумчивое выражение. Получалось плохо: дело портила идиотская ухмылка, никак не желавшая сползать с расплывающейся физиономии.
— Что-то потеряли? — молодой незнакомый голос донесся откуда-то сверху.
— М-м-м… — довольно лаконично ответил я и почему-то подрыгал левой ногой.
— Я говорю, ищете что-нибудь, сударь? — по-моему, в чужом голосе сквозила неприкрытая насмешка над моим расслабленным состоянием.
Что за наглец смеет приставать к культурно отдыхающему господину и отвлекать его от важного занятия?
— У-у-у… П-пшел с дороги, с…смерд! — гавкнул я, попытавшись изобразить искреннее возмущение.
Нечеловеческие усилия, приложенные, дабы узреть и наказать невидимого собеседника, пропали втуне. Тело отказывалось повиноваться, требуя лишь очистки желудка. На такие жертвы я пойти не мог — гулял ведь не для того, чтоб потом банально блевать.
И тут произошли сразу два весьма странных явления: в хмельном тумане, пред моим гневно пылающим взором, вырисовалась человеческая нога в щегольском замшевом сапожке; одновременно с этим я почувствовал, как чьи-то мерзкие ручонки расстегивают — вернее пытаются расстегнуть — мой драгоценнейший пояс. Он, конечно, как обычно, не поддавался, и злодей наверняка нервничал и очень злился. Я злорадно хихикнул, а потом вдруг дошло: нога и руки определенно связаны между собой… Черт! Это же сапог моего грабителя!
Страшно зарычав, я дернулся, изображая как будто бы отчаянный львиный прыжок. Две мои непослушные, но сильные руки крепко обхватили ненавистную ногу, и я проревел первое, что пришло в голову:
— Именем Короля, вы арестованы!
Издевательский смех был мне ответом. Ах, да! Какого, к черту, Короля? Уже лет сорок в городе правит Магистрат…
Казалось, небольшое усилие — и побежденный грабитель свалится в мои железные объятья. А там уж я покажу ему знаменитую хватку Луффа ди Кальтаре!
Ожидания мои, к сожалению, не оправдались. Вместо этого, опухшая от пьянства аристократическая рожа встретилась с чужой ногой в замшевом сапоге. Силы были не равны — бедная рожа уступила проклятой ноге и разлетелась под ее напором вдребезги. По крайней мере, мне так показалось…
«Вюндер — город контрастов» — ляпнул как-то юродивый Гнель.
И, на мой взгляд, придурковатый старикашка был совершенно не прав. Каких-таких контрастов, если здесь безраздельно царят всеобщее благополучие и вечный праздник? Кто-нибудь видел на улицах Вюндера нищих оборванцев и побирушек?
То-то же. Никогда ещё такого не случалось. В нашем счастливом городе все, без исключения, сыты и довольны.
Родиться здесь — большая удача, жить здесь — великое благо.
Уходят отсюда только абсолютные глупцы или преступники, которым жить в благословенном Вюндере никак нельзя…
Нельзя, черт побери⁈ А воры — они что, не преступники⁈
Ещё три дня назад я смотрел на мир сквозь розовые очки. А сейчас…
Сейчас я понял, что Вюндер — город контрастов.
Когда я пришел в себя и до конца осознал, чего лишился, душу и тело сотряс приступ ужасной истерии.
Три разбитых бокала — это всё, что я успел натворить, находясь в самых расстроенных чувствах. Потом меня схватили за шиворот и выкинули из кабака, как обнаглевшую дворняжку, смеющую лаять на выставке благородных псов.
И только тогда до меня дошло кем я стал, лишившись пояса. Вот этой самой дворняжкой…
На место грубо подавленной истерики приползла дикая тоска. Тяжелым прессом навалившись на плечи, ядовито зашептала в ухо: «Все, сир Луфф. Это конец. Вы больше не аристократ, не нобль, не представитель благородного сословия… Вы уже даже не „вы“, а „ты“. Один из многих в серой массе многочисленных Жителей. Не Высоких Граждан, находящихся под опекой Города, а просто жителей… Тех, кто быстро старится и умирает… Вечность ушла вместе с поясом. Впереди — от силы пять-шесть десятков лет, а потом — смерть и могильные черви».
НЕТ!!! Боже мой, ведь должен же быть какой-то выход⁈
Ноги сами понесли меня к толстяку Норту — теперь члену городского Магистрата, а в прошлом, как и все аристократы, изрядному выпивохе.
Я остановился на полдороги: бросив пить, Норт изменился не в лучшую сторону — о его спеси и высокомерии уже ходили легенды. Да, бывший собутыльник, а ныне надменный жлоб даже пальцем не пошевелит ради простого смертного жителя, вроде меня. Вот влип…
Остается старик Хлофель. Этот вряд ли сможет помочь, за то уж как посоветует…
Вечность древнего мудрого алкоголика Хлофеля подходила к концу. Сколько он прожил — полторы, две, три тысячи лет? Сомневаюсь, что в славном Вюндере кто-то сможет ответить на этот вопрос. Несмотря на то, что все это время Хлофель провел в стенах одного города, жизненный опыт за такой срок он, конечно же, приобрел значительный. Прочитав все книги во всех библиотеках, обсудив все темы со всеми возможными собеседниками, он, как водится, запил. А что ему оставалось, уже перепробовавшему всё из доступного и возможного?