Кравченко заметил, как при этих словах оперативники в штатском быстро переглянулись.
— Что, не первый случай такого рода? — улучив момент, спросил он их.
Они смерили его с ног до головы, потом один, плотный брюнет лет тридцати пяти с родинкой-мушкой на щеке, ответил:
— Нет, убийство пока первое. Иных подобных не зафиксировано. Но…
— Значит, почерк знакомый?
Брюнет явно колебался, отвечать или нет любопытному очевидцу. Кравченко решил склонить чашу весов в свою сторону.
— Я, конечно, не специалист и слабо разбираюсь в вашем кодексе, но сдается мне, — он помедлил, а потом интимно понизил голос, — осмотр места происшествия у вас малость незаконный вышел. Без понятых ведь, а?
— А вы что ж с товарищем, откажетесь в случае чего? — брюнет прищурился.
— Да боже упаси. Только мы ведь до сих пор не предупреждены. Ну в протоколе-то — ответственность там за ложные и тэ пэ… Закорючек-то наших нет там в графе «подпись», а значит, осмотр незаконный, без понятых.
— Да где ж мы в лесу, кроме вас, понятых найдем? Да еще ночью!
Кравченко сочувственно вздохнул: «Ай-яй-яй, но разве это ко мне вопрос, дорогие мои?»
— Ну ладно, друг. — Опер, мгновенно сориентировавшись, положил увесистую длань ему на плечо. — Выручили вы нас, спасибо. Кстати, меня Александром зовут, фамилия моя самая простая — Сидоров.
— Меня Вадимом зовут, а приятеля Сергеем. А фамилии наши в паспорте.
— Да брось ты, «паспорт-паспорт…». — Опер беспечно махнул рукой и улыбнулся — губами, глаза остались настороженными. — Вы на дачу Зверевой едете, так? В гости, что ли?
— В гости.
— Хорошие у вас знакомые. Мне б таких, да вот не приглашают. И долго пробыть там думаете?
— Неделю, может, дней десять. Пока не выгонят.
Опер Сидоров кивнул задумчиво:
— Мда-а, убийство это нехорошее. Вот что я, Вадим, тебе скажу. И есть кое-какие соображения насчет его.
Кравченко поймал его быстрый взгляд: искорка вспыхнула и угасла. Недобрая искорка.
— Ищете кого-нибудь, что ли?
— Ищем.
— Психа?
Опер снова смерил его взглядом, потом наклонился и шепнул, вроде бы доверяя, а там уж…
— Из областной спецбольницы был побег. Три дня назад. У сбежавшего диагноз — язык сломаешь. А упекли его в дурдом за покушение на убийство, тяжкие телесные одному причинил. А потом уже, в больнице, тоже история была с кровянкой. Признали невменяемым. А он, видишь ли, дал деру. А теперь вот и кумекай: он — не он? К нам, что ли, этот полудурок подался? Или это наши гаврики по пьянке своего зашибли? Я это все к тому говорю, во-первых, ты — гость, а гостей беречь надо. А во-вторых, нам помог от души. А мы это ценим в людях. Так что гляди в оба в случае чего.
— Ладно. Телефон свой дай на всякий случай.
— Записывай. И пойдем, заодно подмахнете нам с дружком бумажку. Валентина Алексеевна, они нам в протоколе распишутся. Понятые — лучше и не найти, с полуслова все понимают!
Вот так, неожиданно для себя, Кравченко и Мещерский попали в понятые по делу об убийстве. Агахан Файруз попытался было протестовать: "Офицер, но как же это?
Вы же просто помочь просили, а теперь надо подписывать какие-то документы". Но его никто не стал слушать.
Наконец их отпустили. Файруз развернулся, и они двинулись по темному шоссе.
— Начали мы круто, — подытожил Кравченко. — Агахан, и часто у вас тут такие вещи приключаются?
Секретарь пожал плечами — то ли труп еще не мог позабыть, то ли еще что, но говорить беззаботно, видимо, ему было еще не под силу. Потом он несколько собрался с духом:
— Прошу великодушно простить — это я виноват. Из-за меня вы попали в столь неприятную историю. Я не представлял, что они потребуют что-то подписывать.
— Да бросьте извиняться, Агахан. Время сейчас такое — едешь на свадьбу, попадешь на похороны. Зато, как говорится, выполнили свой гражданский долг в кои-то веки. Это почти полузабытая обязанность сейчас на Руси-матушке. Реликт.
— На Руси-матушке? — Файруз поднял темные брови. — А, понял, извините. Русь, Россия, да.
— Шабашника хряпнули топором или чем-то вроде этого, когда он возвращался к сотоварищам с добычей. Эх, бедняга, не донес. И помянуть теперь корешам его нечем, — разглагольствовал Кравченко, нимало не заботясь о том, что собеседников мог покоробить его жаргон. — А тот, кто его так вот приутюжил, — не стяжатель, прямо бессребреник какой-то. На денежки-то ноль внимания.
Псих, говорят, у вас тут появился, Агахан, вот радость-то, а?
Иранец кивнул, а Мещерскому стало ясно: он не понял и половины из этого разухабистого «спича».
Дорога свернула и неожиданно уперлась в высокий бетонный забор с железными воротами, освещенными мощным прожектором. Файруз посигналил. И через минуту одна из створок плавно поехала вбок. За воротами оказалось нечто вроде сторожки-будки в одно окошечко с трубой и палисадничком. На крыльце застыли два дюжих молодца в камуфляже. Увидев «Хонду», успокоились и вернулись в будку.
— Ого, да у вас тут своя личная гвардия, Агахан, — удивился Мещерский.
— Территория охраняется. По периметру ограждения все просматривается камерами. У сторожей — машина, лес объезжать, даже собаки есть, — пояснил секретарь. — Тут и раньше был забор. Но с тех пор, как на озере начали строить новые дома…
— Мы знаем, кто в таких благословенных местах замки с медной крышей сейчас возводит. И богатые люди, Агахан?
— Да, Сергей Юрьевич. Очень. Поэтому и охрана такая. Марина Ивановна, как и другие, платит за услуги. Они каждый месяц цены повышают. Настоящие гангстеры!
За чернильно-черной стеной леса приветливо мелькнули оранжевые огоньки, и вот машина остановилась у невысокой чугунной ограды. На этот раз Файруз собственноручно открыл кованые ажурные ворота и загнал «Хонду» на подстриженную лужайку. За соснами виднелись контуры массивного дома с ярко освещенной стеклянной верандой.
— Марина Ивановна, наверное; уже отдыхает, думаю, увидитесь с ней завтра. Я провожу вас в вашу комнату, там все приготовлено, — секретарь повел их к дому.
И тут из кустов им навстречу с придушенным глухим рычанием метнулось какое-то белое приземистое существо.
— Мандарин, пошел прочь! Егор, да убери же его немедленно! — закричал Файруз. — Егор, ты слышишь меня?! Мандарин, фу! Назад, я кому сказал!
Существо по имени Мандарин оказалось бультерьером, нацелившимся прямо на ноги Мещерского. Тот ойкнул и трусливо ретировался к машине.
Следом за собакой из кустов появился молодой человек в синем фланелевом спортивном костюме «Рибок», облегавшем его крепкую фигуру точно лайковая перчатка.
Он наклонился и схватил бультерьера за ошейник.
— Спокойно, свои. Проходите, он вас не тронет.
— Вот, Егор, пожалуйста, познакомься, — Агахан назвал имена приятелей.
— Шипов Георгий, — буркнул парень. Он держал рвавшегося бультерьера, поэтому руки не подал.
— Вы брат Андрея Шипова? — спросил Мещерский, с любопытством оглядывая незнакомца: надо же, у странного существа, поющего женским голосом, — вполне нормальный брат. Юный, правда, щеки вон еще по-мальчишески розовые, гладкие, однако плечи ого-го, будущего атлета, грудь в буграх накачанных мышц, стрижка — светлый бобрик, и глаза — холодноватые, слишком близко посаженные, что немного портило черты его в общем-то красивого и по-настоящему мужественного лица.
— Брат. А вы кто Марине — дальние родственники?
— Знакомые, — ответил Кравченко. — Послушайте, Георгий.., это в честь Победоносца имя-то у вас?
— В честь Жукова Георгия Константиновича. Маршала Советского Союза.
— А, похвально. Собачка какая злая, а? Кобелек породистый Сколько ему?
— Полтора года.
— Призы будете брать.
— Надеемся, — на лице Шипова-младшего появилось что-то вроде бледной улыбки.
— Егор, ты не поверишь, мы оказались свидетелями убийства! — с жаром возвестил секретарь Зверевой. — Пойдем, проводим гостей в дом. Я тебе по дороге все расскажу.
Марина Ивановна у себя?
— Да. У нее голова болит. Таблетки горстями глотает.
— Поди скажи, что все в порядке, они приехали. Нет, подожди, лучше я сам. Андрей?
— В душе, кажется. Я его позову. Потом.
— А остальные?
— Кто где, — Шипов неопределенно пожал плечами.
— Ну хорошо. Надо немедленно насчет ужина что-то сообразить.
— Тетя Шура телевизор смотрит. Я сейчас ей скажу. , — Будь добр. Проходите, проходите, Вадим, Сергей, не стесняйтесь. Вещи я отнесу наверх. Куртки можете оставить в холле. Вот так.
— Мы бы хотели сегодня же переговорить с Мариной Ивановной, — сказал Мещерский. — Вы понимаете, мы приехали специально для того, чтобы…
— Я сейчас все узнаю, — быстро перебил его Файруз. — Когда у нее недомогание, она обычно не… Ну, женщины не любят выглядеть не в форме. Сейчас все решим.
Мещерский так вымотался за этот длинный день, что ему даже не хотелось разглядывать дачу мировой знаменитости — к черту, если Зверева их сегодня не примет, тем лучше. И вообще вся эта история с бабкиными «предчувствиями», дурацкими снами, их с Кравченко приездом — неизвестно зачем в совершенно незнакомое место к совершенно чужим людям — показалась ему глупейшей авантюрой. «Вадька насчет оплаты пока ни слова не спросил, и я тоже. Но если она нас каким-то образом нанимает, то ведь надо как-то.., черт, неудобно! Пусть это он спрашивает».
А о трупе на обочине шоссе он вспоминал все с той же брезгливостью, к которой теперь еще примешивалось и раздражение: столько времени потеряно. И ради чего?
Какое к ним это имеет отношение?
Из глубины дома донеслись звуки рояля. Кто-то наигрывал мелодию из «Шехеразады» Римского-Корсакова — подбирал по слуху и ошибался. Мещерский вздохнул: что ж, к музыке в этом доме, видимо, придется привыкать.
Комната, куда привел их Файруз, располагалась на втором этаже в конце длинного коридора, застеленного синей бельгийской дорожкой.
— Уютно, евродизайн, — Кравченко отодвинул зеленую штору и выглянул в темное окно. — Ну и что будем делать дальше?