Она больше не могла откладывать это. Нужно продумать, что сказать.
Привет, я – Фрейя. Новенькая. Меня прислала Кристин…
Новенькая? Господи, нет. Звучит так, словно она пришла в детский сад.
Тогда – новый репортер?
Лучше, но, наверное, слишком официально. Стоит ли упоминать, что раньше она писала для «Геральд», или это примут за хвастовство? Но если умолчать об этом, не сочтут ли ее тщеславной, как будто она пытается скрыть сей факт, поскольку находит работу в «Геральд» куда более престижной, чем в местной газете вроде «Оркадиан»? Черт возьми, вот почему она терпеть не могла разговоров с людьми; ее порядком изматывали усилия, которые требовались лишь для того, чтобы понять, что хотят от нее услышать, каких слов и интонаций ждут.[3]
Троица у ленты оцепления все еще таращилась на нее. Фрейя сделала глубокий вдох, сильнее надавила на пусеты.
Сглотнув подступившую к горлу желчь, она вышла из машины.
3
Шагнув навстречу пронизывающему ветру, Фрейя снова подумала о Томе.
– Знаешь, здесь все будет по-другому, – сказал он, когда она выходила из дома тем утром. – Другое место, другие люди. У тебя все сложится, обещаю.
Луна прижалась к ее ногам, оказывая моральную поддержку и оставляя на джинсах шлейф из черных шерстинок. Знак истинной любви лабрадора, как шутил Том. Небольшой коттедж, который они купили, располагался на собственном участке земли близ деревни Орфир, на берегу Скапа-Флоу. В доме было тепло и уютно, тогда как снаружи окна все заволакивала удушающая темнота. Фрейе не хотелось уходить.[4]
Том крепко обнял ее, поцеловал в макушку, и на краткий блаженный миг между ними все стало как раньше.
– Они будут совсем не похожи на тех придурков из «Геральд», вот увидишь, – добавил он.
Но – и в этом состояла главная загвоздка – даже придурки из «Геральд» поначалу не были придурками.
Дверца машины захлопнулась, как только ее отпустили, и этот звук вырвал Фрейю из размышлений. Три пары глаз таращились на нее. Она подняла руку в неуверенном приветствии и направилась к троице у ленты оцепления. Она чувствовала, как холодный воздух проникает сквозь пальто, посылая острую боль в левое бедро, еще не зажившее полностью. Она сунула руку в карман, придерживая слабое место, стараясь не хромать. Тщательно подобранные слова выстроились на языке четкими рядами, и она сделала глубокий вдох.
– Вам не положено здесь находиться.
Она резко остановилась.
Что сказала эта женщина?
Последовало молчание. Больше никто не проронил ни слова. Словно все ждали от Фрейи чего-то вроде: «Прошу прощения?» Как будто она сделала что-то не так.
– Вам не положено здесь находиться, – перекрикивая шум ветра, повторила женщина в фиолетовом пальто. Она указала в сторону оставшихся на парковке машин экстренных служб. – Произошел инцидент. Этим утром туристический центр закрыт для посетителей. Вход только для прессы и полиции. Извините, дамочка.
Фрейя ничего не ответила, и злобный рой пчел громче зажужжал в голове.
– Пожалуйста, садитесь в свою машину и уезжайте.
На этот раз высказался один из полицейских в форме. Женщина. Фрейя почувствовала себя настолько сбитой с толку, а просьба прозвучала таким властным тоном, что она почти подчинилась.
– Нет, вы не поняли. Я – Фрейя. Фрейя Синклер. Новенькая. – Три лица перед ней исказились в замешательстве, и Фрейя мысленно отругала себя за то, что ляпнула глупость. – Все в порядке, я должна находиться здесь.
– Это кто сказал? – поинтересовалась женщина-полицейский.
– Кристин.
– Кто?
– Мой редактор.
– Кристин Флетт из «Оркадиан»? – спросила дама в фиолетовом пальто, все еще хмурясь.
Фрейя кивнула.
– Вы Джилл?
– Да, это я.
– Кристин прислала меня к вам. Я новенькая.
Фрейя в отчаянии зажмурилась. Какого хрена она продолжала это повторять? Когда она снова открыла глаза, Джилл уже покинула свой пост у ленты оцепления и направлялась к ней по гравийной дорожке. Фрейя чувствовала, как от хруста приближающихся шагов напрягается каждая клеточка ее тела. Джилл остановилась всего в нескольких дюймах от нее, так близко, что Фрейя могла разглядеть плохо растушеванные границы тонального крема по краям щек и следы губной помады на подпорченных никотином зубах. От женщины дурно несло сигаретами и несвежим кофе, отчего Фрейю замутило. Джилл положила руку ей на предплечье, и даже сквозь желтый дождевик и толстый флис под ним прикосновение казалось грязным. Заразным.
– Кристин ничего не говорила о том, что этим утром мне придется поработать нянькой.
И что, черт возьми, она должна сказать на это?
Фрейя не знала, что ответить, поэтому промолчала.
– Пойдем, – Джилл кивнула в сторону белой «Ауди». – Поговорим там.
Джилл ухватила Фрейю за плечо, потащила за собой, и они сели в машину. Салон «Ауди» сам по себе смахивал на место преступления; все казалось липким, а в нос била такая вонь, что Фрейя невольно чувствовала на языке привкус остатков газировки в раздавленных банках «Айрн Брю», валявшихся на полу, и чипсов из пустых пакетов, устилавших заднее сиденье.[5]
– Ну, и кто ты такая? – спросила Джилл, когда дверца машины захлопнулась, запирая их внутри. На вид женщине было лет пятьдесят пять, а то и все шестьдесят, если отбросить всякую любезность. Короткие каштановые волосы обрамляли круглое лицо, которое даже в тепле отливало нездоровым фиолетовым оттенком, еще более глубоким, чем ее пальто.
– В каком смысле?
– В том смысле, что я хочу знать, с кем мне придется иметь дело. Насколько сильно я должна тебя баловать? Ты новичок на этой работе? Или не первый год? Не похоже, что ты давно окончила школу, цыпочка.
Фрейя почувствовала, что нахмурилась еще сильнее. Ей тридцать два года, и вряд ли ее можно назвать вчерашней школьницей. Она решила ответить кратко.
– Последние десять лет я периодически работала репортером. – С некоторым опозданием она вспомнила, что нужно добавить: – А что насчет вас?
Выражение лица Джилл изменилось. Она выпятила грудь. – Я работаю в этой газете уже тридцать лет. Начала сразу после школы, никогда ничем другим не занималась.
Фрейя кивнула, не зная, что сказать. Она жалела, что не спросила Кристин, можно ли ей прийти в редакцию этим утром, как они изначально договаривались. Первый день на новой работе – то еще испытание, но изменение плана выбило ее из колеи, и теперь она изо всех сил пыталась прийти в себя. Вдобавок ко всему резкая манера общения этой женщины, атака мерзких запахов и назойливое шуршание полицейской ленты, соединившись, превратили ее мозг в кашу.
Мысленно Фрейя вернулась к разговору с психологом, к которому ее направили после несчастного случая. Тогда впервые прозвучало предположение, что она, возможно, страдает аутизмом. Фрейя понятия не имела, что это значит, но психолог описала один из аспектов этого состояния как ощущение, будто все чувства включаются одновременно и обостряются до предела.
– Часто бывает так, что малейший шум превращается в невыносимый грохот, – объяснила психолог. – Самый тонкий аромат становится невыносимым зловонием.
Фрейя понимала это. По-настоящему хорошо понимала. Именно так она чувствовала себя в эту минуту. И отчаянно боролась с собой, силясь игнорировать все навязчивые звуки и запахи. Заставляла себя поддерживать зрительный контакт. Изображать заинтересованность.
– Они много тебе рассказали? – спросила она, кивая поверх плеча Джилл на полицейских у кордона. Она старалась сохранять непринужденный тон. Насколько она могла судить, у нее это получалось. Новая коллега, казалось, не замечала ее дискомфорта.
– Эти, что ли? От них ничего не добьешься.
Джилл проследила за взглядом Фрейи, устремленным в окно. Двое полицейских смотрели на машину и, судя по движениям губ, что-то обсуждали. Фрейя была почти уверена, что прочла по губам произнесенное женщиной слово «дурында».
– Это констебль Флинн. Кейт, – сказала Джилл. – Прослужила в полиции всего двенадцать месяцев и думает, что она тут всем заправляет. Упивается властью. А это Джим, или констебль Брэнниган. Скорее всего, он просто пьян.
Констебль Флинн выглядела молодо, лет на двадцать с небольшим, со светлыми волосами, убранными под полицейскую фуражку, и выражением рвения на лице, свойственным новичкам. В это же время ее коллеге, констеблю Брэннигану, казалось, давно пора на пенсию. Его темные с проседью волосы явно нуждались в стрижке, а на морщинистом лице лежала печать апатии, выдавая в нем служаку, который насмотрелся всякого и теперь плевать на все хотел.
– И кто же дал нам наводку? – спросила Фрейя.
– Мне.
– Прошу прощения?
– Наводку дали мне, а не нам. – Джилл снова повернулась к Фрейе, обдавая ее очередной порцией никотинового дыхания. – Кристин сказала тебе, что кто-то слил информацию в газету?
– Кристин ничего не говорила об этом. Потому и спрашиваю.
– Да, это я получила наводку. Сегодня утром мне позвонил на мобильный мой надежный источник, Майкл Таури. Он – фермер, живет неподалеку, в Нортдайке. Сказал, что часов в семь видел синие огни и лучи фонариков у берега. Мы с Майклом давно знакомы – на этих островах многие знают меня по работе в газете, как знают и то, что мне можно доверить конфиденциальную информацию, а я уж сама разберусь, как ей воспользоваться.
Фрейя задумалась: если этот Майкл увидел огни около семи, во сколько же он позвонил Джилл? Как долго она стояла на ледяном ветру, пытаясь разнюхать, что к чему?
– Я сразу же направилась сюда, – продолжила Джилл. – Сказала Кристин, что выясню, что происходит, прежде чем об этом узнают все любопытные ублюдки по нашу сторону Пентленд-Ферта.[6]