ми. Были, конечно, моменты, когда открывались глубокие смыслы или когда им владела безумная страсть, но и они вспоминались с трудом – как будто происходили с кем-то другим. Сравнение себя прежнего с собой нынешним со всей очевидностью было в пользу последнего. Та, земная, судьба нравилась ему куда меньше, ведь здесь была сила, опасность, действие, чистота… И всё-таки подлинной перемены не произошло: в сущности, он остался тем же, кем был, и по-прежнему не знал того, что единственно надо бы знать. Хотя эта новая судьба тоже многого лишена, ближе всего к самому важному, пусть недоступному, он безусловно был именно теперь. Никогда так остро не чувствовал он близости тайны, пробуждения духа и внутренних сил, такой отстранённости от себя.
Мысль о том, что он переживает высший момент своей жизни, вызвала скорее смятение, страх. Даже не потому, что прошлое и будущее теряли смысл, главное заключалось в том, что «здесь и теперь», которое предлагалось взамен, не было совершенным. Присутствие тайны преображало мир, открывало его беспредельность, но всё же не могло быть вершиной вершин, поскольку сама тайна оставалась непонятой. Он старался себя убедить, что понять тайну – вовсе не значит, её разгадать, надо просто принять тайну как тайну и быть рядом с ней, однако не мог донести эту мысль до собственных чувств. Было бесконечно жаль, если красный закат, тёмные скалы, резкие белые пики, первые звёзды над замками гор и необъяснимая тоска по ним найдут разрешение и пропадут, но одновременно он почти с ужасом думал, а вдруг всё так и останется навсегда.
В следующую секунду и ностальгия, и ужас внезапно сменились другим сильным чувством. Сначала он даже не понял, что произошло: порыв ледяного ветра принёс что-то чуждое, затем – беспричинный панический страх. Только немного спустя он увидел тень. То есть смотрел на неё он давно, но увидел только теперь. Чёткая тень на жёлтой скале, на первый взгляд, ничем не примечательная. Похоже, от скалистых отрогов, которых сколько угодно вокруг. Однако именно тень вызывала страх: чем дольше он вглядывался в неё, тем очевиднее это становилось. И вдруг он узнал эту тень: альпинист! Тень и в самом деле напоминала альпиниста: накинутый капюшон, ледоруб, стоит вполоборота и смотрит вдаль. Возможно, это лишь игра воображения, но, вероятно, где-то поблизости действительно находится альпинист. Правда, скала далеко, и вряд ли человек может отбросить такую огромную тень, с другой стороны – чего не бывает. Так или иначе, отчётливый силуэт на жёлтой скале вызывал резкий страх, похожий на детский классический страх темноты или каких-то невидимых взрослым чудовищ. К тому же вспомнились ходившие среди альпинистов слухи об этой тени.
Собственно, вся-то история – несколько фраз, случайно услышанных очень давно. Однако запомнились они поразительно хорошо. История довольно банальная: когда-то в этих безлюдных местах то ли погиб, то ли пропал альпинист, и с тех пор многие видели его тень или даже встречали его самого. Такая встреча, все утверждали, без сомнения, – знак. Кто этот альпинист, когда он пропал и что предвещал такой знак, толком никто не знал. Никто не встречал даже тех, кто якобы видел его. Одним словом, слухи и вымыслы. Тем не менее они не выходили из головы.
Только когда солнце зашло за горы и силуэт на скале поблек, а затем и вовсе исчез, страх постепенно прошёл. Быстро темнело. Он достал фляжку, опустил в ручей и, наполнив до половины, глотнул ледяной воды. Потом медленно встал и отправился спать. Когда он закрыл глаза, пронеслась вереница видений, ярких и мимолётных: белые облака над зелёным холмом, чёрные реки под толщами льда, небо в кольце вершин, луна в лабиринтах угрюмых скал. Затем всё пропало, осталась лишь тишина в безграничном пространстве… И уже не сознавая себя, он погрузился в эту тишину.
Утром, когда в вышине меж зубцов красно-жёлтой скалы блеснуло солнце, он уже проделал изрядную часть пути. До скалы было совсем близко: гигантская каменная стена, заслонившая половину неба и освещённая сверху бесчисленными золотыми лучами. Грандиозная симфония света. От этого зрелища трудно было отвести взгляд, и он ненадолго остановился, заодно отдохнул. Теперь, ясным искрящимся утром, не оставалось сомнений: вчерашний силуэт на скале был тенью горных отрогов.
Снежник, по которому он шёл, поворачивал вправо, затем влево и обрывался у нагромождения валунов, где начинался каменный кулуар, довольно крутой, на самом верху терявшийся среди остроконечных скалистых вершин, всё ещё пребывавших в глубокой тени и лишь кое-где затронутых солнцем. Выше открывалась сияющая синева. Он направлялся туда.
Кулуар потребовал больше усилий, чем представлялось: то угловатые камни легко разбирались руками и скатывались из-под ног, то приходилось карабкаться по уступам обширных каменных плоскостей, почти вертикальных. Только во второй половине дня он наконец достиг черты горизонта и, преодолев последние метры, увидел ледник, окружённый цепью вершин: так называемый амфитеатр, или цирк – самый верх.
Погода испортилась: белёсое небо, низкие серые тучи со свинцовым отливом, лишь где-то сзади внизу – узкий просвет в синеву. Угрюмый пейзаж, чёрно-белый. Огромная чаша. На дне – полный хаос: моренные насыпи, разломы серого льда, мутные озерца, полосы грязного снега, трещины в кромешную тьму, а по бокам – невысокие чёрные скалы, местами в снегу. Мысль о том, что это и есть пики гор, разочаровывала: они не поражали.
Однако это унылое место было пронизано какой-то опасной, безвременной красотой, чуждой всему человеческому, вообще всякой жизни, но притом завораживающей и притягательной. Это и нравилось, и заставляло держаться настороже. Дул сильный ветер. Серые облака цеплялись за чёрные скалы, срывались, проносились над хаосом каменных насыпей, цеплялись за скалы на противоположной стороне амфитеатра и наконец исчезали из виду. Где-то там, ближе к левому борту, у пирамидальной скалы – перевал. Замкнутый однообразный ландшафт искажал пространство: казалось, будто всё рядом – и скалы, и облака, однако он знал, что до перевала ещё идти и идти.
Только к вечеру из последних сил он добрался до перевального взлёта. Собственно, взлёт – пустячная осыпь, низкая и даже не крутая. Небо немного поднялось и стало рельефным. Над цирком, однако, по-прежнему мчались рваные облака. Сильный холодный ветер со шквальными порывами ни на секунду не утихал. Скалы протяжно гудели, иногда то с одной, то с другой стороны доносился странный печальный стон. Основательно промёрзший, он подтаскивал камни для защиты от ветра и ставил палатку, которую то и дело вырывало из рук. Из-за усталости не помогала и работа – холод пробирал до самых костей. К тому же донимал свист в ушах. Хотелось тепла и побыть в тишине, пусть даже недолго.
В палатке было гораздо лучше, почти хорошо. Надев пуховку и сверху закутавшись в спальник, он понемногу пришёл в себя. Удачно, что остановился не на самом перевале, как предполагал, а несколько ниже: ветер на гребне ураганный. Но стоило только согреться и слегка отдохнуть, как пробудился голод, на этот раз особенно сильный. Последние дни голод не проходил никогда: ни после еды, ни во сне, но напряжение, риск переходов смещали его на второй план. Внизу относительно просто неделю не есть, но здесь, на высоте, когда в запасе больше нет сил, опасен и день без еды. Если впасть в забытьё, наслаждаясь теплом, предаться далёким мечтам, а то и заснуть, чего больше всего и хотелось, голод отступит, ощущение тела ослабнет и пропадёт, затем хлынут ярчайшие грёзы, всё более грандиозные и роскошные, пока наконец даже идея открыть глаза, пошевелиться, вернуться в сей мир не представится подлинным ужасом – горная болезнь, фатальный исход.
Преодолевая себя, он медленно протянул руку, подтащил рюкзак и высыпал содержимое на дно палатки. Провизии, при экономии максимальной, осталось на три дня, бензина – на полтора. Но этого хватит: завтра он спустится на ледник, послезавтра пройдёт его весь, а там уже скоро альпийские луга. День без огня и день или два без еды, но уже более или менее внизу, в общем-то, пустяки.
Достав примус, он лёг на спальник лицом ко входу, подложил под локти пустой рюкзак, откинул полог и выполз слегка наружу. Всё так же тянулись длинные тучи, под ними, касаясь камней, проносились беспрестанно меняющие форму серые облака и клочья густого тумана, но в атмосфере появилось странное напряжение и неопределённость, кружились снежинки. В горле возник неприятный комок: похоже, будет пурга. На час или два, а может, и на неделю. Насколько известно, с той стороны перевал не очень-то сложный, главное – не сбиться с пути, особенно в самом начале. Но при отсутствии видимости его не пройти. Дня три, ну, допустим, четыре он выдержит здесь, а если пурга затянется, спуститься не хватит сил. Вернуться обратно можно рискнуть и в пургу, но далеко всё равно не уйти: гряды хребтов и горные реки, будь даже припасы, не преодолеть одному.
Ветер или же странный характер места виной, но примус не разгорался. Он потратил битый час, укрывая и прочищая его, пока не добился успеха, однако теперь не закипала вода. Израсходовав двойной рацион бензина, он оставил попытки что-нибудь сварить и ограничился сладким чаем на незакипевшей воде, последним огрызком бастурмы и двумя сухарями. Ужин прибавил сил, и захотелось немного пройтись, тем более что ветер перед закатом несколько стих. Десять минут ходьбы – и откроется ландшафт по ту сторону хребта.
Поднявшись на гребень, он остановился. Собственно, гребня и не было: на самой вершине камни кончались и вдаль простиралось безбрежное снежное плато, сначала пологое, но чем дальше, тем круче забиравшее вниз и наконец терявшееся из виду за линией изгиба, из-за которой вздымались вершины скал. Затем начиналось пустое пространство перед черневшим гигантским хребтом на противоположной стороне ущелья. За ним виднелись другие хребты, а дальше – белые пики и бесконечные облака. Слева снежное плато ограничивалось скалистой стеной, начинавшейся от пирамидального пика на гребне. Справа хребет просматривался довольно далеко. Рассечённое грядами скальных пород и камней, снежное плато быстро набирало крутизну и обрывалось, открывая склоны хребта. Гребень там был действительно гребнем: отвесные стены с обеих сторон. Проследить петлявшую линию хребта было непросто: от высоты и средоточия бездн опасно кружилась голова, устойчивость и равновесие нарушались, склон под ногами шатался, хотелось лечь и прижаться к камням, чтобы не упасть. Медленно забирая вверх, хребет плавно сворачивал влево. Внизу открывался заснеженный ледник: циклопический серпантин у подножия гор, по центру – чёрно-коричнево-серый моренный тракт. Километрах в десяти ледник уходил круто влево, скрываясь за тёмной горой на той стороне ущелья; где-то там был гигантский цирк, отсюда виднелись лишь две выступавшие колоссальные вершины, пологие и совершенно белые.