Нацепив кошки, он поднялся, перехватил ледоруб и начал осторожно спускаться. С каждым шагом за склоном всё больше и больше открывалась зияющая пустота… Наконец он заглянул вертикально вниз. Ничего! Бездонная мгла! Он почти на краю козырька! Под ногой неожиданно поехал снег, он попытался перенести вес на другую ногу, но и она заскользила вниз. Дальнейшее он наблюдал как бы со стороны. Время замедлилось настолько, что мысли, казалось, остановились, возникла полная тишина. Падая на спину, неимоверным усилием он начал медленно переворачиваться на грудь. Пальцы соединились за головой, сомкнулись на ледорубе. Снова усилие, и ледоруб стал смещаться вперёд, пока накрепко не вошёл в фирн, по рукоять. Это случилось через долю секунды после того, как грудь коснулась поверхности склона и тело немного проехало вниз. Мощный тупой удар, резкий рывок, остановка. Движение прекратилось. Провал в черноту…
Когда пробудилась мысль, он несколько раз в деталях припомнил падение, пока окончательно не осознал, что не сорвался, а закрепился и лежит на склоне. Затем он увидел искрящийся снег: море снежинок перед лицом – разных, красивых. Не хотелось решительно ничего, лишь смотреть и смотреть… Только холод из бездны сковывал ноги… Затаив дыхание, он осторожно согнул колено, вдавил кошку в фирн, опёрся и, одновременно подтягиваясь руками к ледорубу, медленно пополз вверх.
Скоро уже стоял в безопасном месте. Страха он не испытывал, пребывая в непонятной уверенности, что иначе, чем получилось, и быть не могло. В общем, он не ошибся: спуск всё-таки здесь, но на всякий случай стоило ещё раз как следует оглядеться по сторонам. Справа, совсем рядом, из снега, а дальше из холодной мглы поднимались скалы, ближе маленькие и приземистые, но чем ниже, тем более внушительные. Где-то там находился и спуск. Слева петлял нависший над бездной небольшой козырёк, вдали растворявшийся в белом тумане. Кое-где на изгибах чернела отвесная каменная стена с редкими снежными пятнами. На ум пришёл альпинист, он вздрогнул и, всматриваясь вдаль, прислушался, заставляя себя думать, что, вероятно, всё обошлось. Однако повсюду – мёртвое молчание, нигде не ощущалось ни малейшего присутствия. Потом показалось, что, может, и не было никого… Повернув направо, он начал пробираться к темнеющим выступам скал.
Всё оказалось точно таким, как он думал. Причём до мельчайших подробностей. Но вместо того, чтобы обрадоваться безукоризненности собственного анализа местности, ему сделалось как-то не по себе: слишком уж точное совпадение… идеальное… Впереди был обрыв глубиной метров двадцать, внизу – снежный выступ, на котором валялись несколько крупных камней. За выступом ниспадающая далеко-далеко белая полоса. Со всей очевидностью – спуск.
Он снял рюкзак, вынул верёвку и отрезал от неё метр, потом отвязал кошки. Пальцы замёрзли и гнулись с трудом, ног он не чувствовал вообще, дыхание то и дело сбивалось. Не придумав ничего лучшего, взялся за ледоруб и ценой долгих усилий закопал в фирн ненужную больше каску, привязав к ней петлю. Держало вроде бы хорошо. Прицепив карабины, пристегнул рюкзак и благополучно спустил его на снежный выступ. Втащив обратно верёвку, сложил её пополам, засунул изгиб в карабин на петле и сбросил оба конца вниз. Отдохнув пять минут, пропустил двойную верёвку под правым бедром, через грудь, левое плечо, вокруг спины и зажал её в правой руке, затем развернулся лицом к склону и, упираясь ногами в скалу, почти в горизонтальном положении начал спускаться в бездну.
Серое небо в вышине исчезало в хаосе снежинок, с гребня срывалась позёмка, и её белые вьюжные вихри стремительно уносились в пространство. По мере спуска, оставляя всё меньше неба, всё выше и выше вздымалась холодная каменная стена. Вниз он предпочитал не смотреть, разглядывая замысловатую, в трещинах, выбоинах и разломах, мрачную плоскость стены. Каждой клеткой он чувствовал высоту. И вовсе не бездна за спиной придавала этому чувству особенную остроту, а стена перед глазами и гребень вверху.
На снежном выступе он задержался, чтобы стащить вниз верёвку, свернуть её, убрать в рюкзак и опять прикрепить кошки. Спускаться пришлось лицом к склону, используя ледоруб, но вскоре почти отвесный склон несколько выровнялся, и он перешёл на серпантин. Особенных сложностей не было – лишь бы не сделать неверного шага. Сосредоточенно вбивая кошки в белеющий фирн, отрешённый от себя, он потерял ощущение времени и просто спускался. Тёмные горы справа и слева сближались и росли ввысь, ущелье становилось всё уже и уходило внизу в непроглядную мглу. Он не испытывал никаких чувств, разве что иногда вдруг казалось, что всё это он уже знает, может быть, видел во сне.
Мгла надвигалась со всех сторон, поглощая пространство. Горы постепенно растворялись, всё короче становилась белая полоса под ногами, и скоро исчезло вообще всё: началась пурга. Ветер дул сверху, и вихри снежинок один за другим проносились вниз. Всё потерялось в сплошной белой тьме, рук не было видно от локтя, лишь время от времени мелькали тёмные контуры ног, белый склон. Казалось, отсюда не выбраться уже никогда. Шаг за шагом, нащупывая фирн, он продвигался вниз. В его положении выбора и не было – только спускаться, пока хватит сил…
Должно быть, прошло часов пять, а может, и десять, но пурга понемногу утихла и превратилась в порывистую метель. Уже проступали контуры скал. А затем и сама белая мгла потемнела: близилась ночь. Когда склон окончательно выровнялся и сделался горизонтальным, он даже не понял, что произошло. Он вообще больше ничего не понимал. Но под ногами был ледник: он всё же спустился! Осознав этот факт, он остановился, сбросил рюкзак и рухнул в снег. Хотелось лишь одного – не двигаться и заснуть. Снег набился везде: в карманы, за ворот, в рукава и ботинки – и медленно таял, но влага была теплее снега и не так обжигала. В заледеневших ногах начинала пульсировать кровь и постепенно пробуждалась невнятная боль, но будто не своя, а чья-то чужая. С невероятным усилием он дотянулся до ледоруба и стал разгребать снег.
Начались провалы в памяти. Всё вдруг переставало существовать, в том числе и он сам. Ни времени, ни пространства – вообще ничего. Он не обратил бы внимания на эти провалы, если бы не очевидный разрыв каузальности: вот он стоит и держит в руках штангу палатки, а потом сразу сидит на снегу и роется в рюкзаке. Но больше всего поражало, что он, как ему стало ясно, продолжал что-то делать и во время провалов, при полном отсутствии «я». «Интересно бы взглянуть на себя в подобный момент. Кто, собственно, это такой – жесты, лицо, выражение глаз?» – маячила мысль. Но сейчас эта страшная мысль вызывала лишь пассивное любопытство. Чернота разрасталась, всё короче становились эпизоды присутствия и наступали всё реже. Последнее, что, очнувшись на миг, он зафиксировал в памяти – в тёмной палатке, закутавшись в спальник, он пытается разжевать очень твёрдый сухарь. Потом наступила кромешная тьма, без единого проблеска…
Утром шёл мокрый снег – редкие крупные хлопья. Вверх по леднику всё занесло снегом: и хребты, и вершины вдали, и небольшие холмы. Только местами темнели отвесные стены и острые скалы. Длинные серые облака вереницей тянулись с вершин и плавно спускались в долины. Внизу белого было значительно меньше: свежий снег лежал лишь на недавно зелёных вершинах.
Медленно, в полубреду, часто замирая, чтобы перевести дух, он засовывал вещи в рюкзак, небрежно, вперемешку со снегом и льдом: как бы то ни было, надо идти. Спрессовав вещи ногой, наконец затянул ремни. Сидя в снегу, подтащил рюкзак, накинул на плечи лямки, со страшным усилием встал. В глазах потемнело, бешено колотилось сердце, в горле пересохло, невыносимо хотелось пить. Как только смог, сделал шаг – те же последствия. В следующий раз он сделал три шага, потом целых пять. Но десять шагов – через час. Быстро идти не получалось.
Только к полудню выработался какой-то ритм. Снег то ли закончился, то ли растаял, и он шёл по камням. Моросил дождь. Чем дальше, тем выше и круче становились моренные насыпи: циклопический лабиринт. Груды камней, ледяные откосы, колодцы и трещины в никуда. На подъёмах и спусках камни под ногами то и дело соскальзывали, обнажая открытый лёд. Всюду сочились грязные ручейки. Из бездн подо льдом, о которых не хотелось и думать, доносился глухой и невнятный рокот, что-то там рушилось, обваливалось, плыло. То с одной, то с другой стороны раздавались хлопки, следом – эхо: трескался лёд. Короткий и резкий щелчок – упал одиночный камень, нарастающий гул и внезапная тишина – оползень мелкого щебеня, грязи и льда. Где-то журчала вода, то тише, то громче. В этой какофонии явственно различались человеческие голоса, иногда даже пение, но было не до них.
Среди дня хлынул ливень. Он решил отсидеться, даже достал защитную ткань и завернулся в неё, хотя давно уже промок насквозь. Блеснула молния, на миг осветив бесконечные пирамиды чёрных камней электрическим светом, прогрохотал гром. Новая вспышка и снова раскатистый гром… Он пробовал думать о солнце – не получалось: воображаемые картины тут же смывало дождём, казалось, весь мыслимый мир – это ливень, холодные мокрые камни и серая мгла, а чего-то другого не было, нет и не будет уже никогда…
Тем не менее гроза прошла. Минуя многометровые разломы льда, поднимаясь на насыпи, огибая озёра, он пробирался вперёд. Воды сильно прибавилось, из-под камней сочилась скользкая глинистая слизь, которая забивалась в подошвы и мешала идти. Небо, однако, светлело, серая мгла собиралась в отдельные облака. Ближе к вечеру, поднявшись на насыпь, высокую и крутую, он не поверил своим глазам: конец ледника.
Внизу из чёрного грота вырывался бурный поток и, устремляясь вниз, пропадал за отрогами гор. Справа, у скал, тянулись ниспадающие моренные холмы, а ниже виднелся тёмно-зелёный откос – трава! Как можно скорее туда!
Холмы никак не кончались, но к сумеркам он добрался до склона. Настоящая почва, земля, хотя и каменистая; редкая, невысокая трава. Он сел, освободился от рюкзака, откинулся на спину и растянулся. Ни звука, лишь рёв ледяного потока. Призрачные белёсые облака в угасающем небе, совершенно недвижные; сквозь бледную дымку – яркие звёзды…