Тень деревьев — страница 15 из 18

(Род. в 1902 году)

«Полковники из терракоты…»

Полковники из терракоты,

политиков темный лай,

булочка с маслом и кофе.

Гитара моя, играй!

Чиновники все на месте,

берут охотно на чай

двести долларов в месяц.

Гитара моя, играй!

Янки дают нам кредиты,

они купили наш край —

родина всего превыше.

Гитара моя, играй!

Болтают вовсю депутаты,

сулят горемыке рай,

а за всем этим сахар и сахар…

Гитара моя, играй!

«Чтоб заработать на хлеб…»

Чтоб заработать на хлеб,

трудись до седьмого пота,

чтоб заработать на хлеб,

трудись до седьмого пота.

Хочешь того или нет —

работай, работай, работай.

Сахар из тростника,

чтоб кофе послаще было,

сахар из тростника,

чтоб кофе послаще было.

Горче желчи тоска

жизнь мою подсластила.

Ни дома нет, ни жены —

куда идти, я не знаю,

ни дома нет, ни жены —

куда идти, я не знаю.

Никто мне не скажет «вы»,

собак на меня спускают.

Говорят: «У тебя есть нож,

мужчина ты, не чеченка».

Говорят: «У тебя есть нож,

мужчина ты, не чечетка».

Я был мужчиной — и что ж?

Сижу теперь за решеткой.

За решеткой теперь умирай.

Что тут дни или годы?

Это и есть мой рай,

это и есть мой рай —

свобода, свобода, свобода.

«Они убивают, когда я работаю…»

Они убивают, когда я работаю,

и когда я не работаю, они убивают;

работаю я или не работаю —

все равно они убивают.

Вчера я видел человека —

он глядел, как солнце всходило,

он глядел на солнце уныло,

своими заботами полный,

он глядел, как солнце всходило,

но он не видел солнца.

Вчера я видел, играли дети —

один убивал другого;

вчера я видел, играли дети —

один убивал другого.

Когда они вырастут, кто им скажет,

что взрослые — это не дети?

Когда они вырастут, кто им скажет,

что солнце для каждого светит?

Они убивают, когда я не работаю,

и когда работаю, они убивают;

работаю я или не работаю —

все равно они убивают.

ХОСЕ РАМОН ПОЕТ В БАРЕ

Я пел исправно,

но песен хватит,

скажу им правду,

пускай не платят.

Пришли незваны,

а ты, хоть тресни,

тащи стаканы

и пой им песни.

У них весь свет,

а у меня и крыши нет,

и крыши нет.

Рыжие янки

вы здесь как дома,

в каждом кармане

бутылка рома.

Вы здесь в почете,

вас развлекают,

едите, пьете,

вы здесь живете —

я умираю.

Вас ждет обед,

а у меня и хлеба нет,

и хлеба нет.

У вас загадки,

вам негр ответит:

не все в порядке

на белом свете,

но есть механик,

он все поправит,

он все расставит

на белом свете —

и вас не станет

на белом свете.

Вы здесь в почете,

вы песен ждете —

вы их не ждите.

Идите к черту!

Сюда пришлите

всю голь Нью-Йорка,

всех без жилья,

таких, как я,

таких, как я.

Я дам им руку,

споем мы вместе

про ту же муку

все ту же песню.

МОЯ РОДИНА КАЖЕТСЯ САХАРНОЙ

Моя родина кажется сахарной,

но сколько горечи в ней!

Моя родина кажется сахарной,

она из зеленого бархата,

но солнце из желчи над ней.

А небо над ней — как чудо:

ни грома, ни туч, ни бурь.

Ах, Куба, скажи мне, откуда,

ах, Куба, скажи мне,

откуда взяла ты эту лазурь?

Птица прилетела неживая,

прилетела с песенкой печальной.

Ах, Куба, тебя я знаю!

На крови растут твои пальмы,

слезы — вода голубая.

За твоей улыбкой рая —

ах, Куба, тебя я знаю —

за твоей улыбкой рая

вижу я слезы и кровь,

за твоей улыбкой рая —

слезы и кровь.

Люди, что работают в поле,

похоронены в темной могиле,

они умерли до того, как жили,

люди, что работают в поле.

А те, что живут в городах,

бродят вечно голодные,

просят: «Подайте грош», —

без гроша и в раю умрешь.

Они бродят вечно голодные,

те, что живут в городах,

даже если носят шляпы модные

и танцуют на светских балах.

Была испанской,

стала — янки.

Да, сударь, да.

Была испанской,

стала — янки.

Для бедных — беда,

земля родная и голая,

земля чужая и голодная.

Если протягивают руку

робко или смело,

на радость или на муку,

черный или белый,

индеец или китаец —

рука руку знает,

рука руке отвечает.

Американский моряк —

хорошо! —

в харчевне порта —

хорошо! —

показал мне кулак —

хорошо!

Но вот он валяется мертвый —

американский моряк,

тот, что в харчевне порта

показал мне кулак.

Хорошо!

КОГДА Я ПРИШЕЛ НА ЭТУ ЗЕМЛЮ

Когда я пришел на эту землю,

никто меня не ожидал.

Я пошел по дороге со всеми

и этим себя утешал,

потому что, когда я пришел на эту землю,

никто меня не ожидал.

Я гляжу, как люди приходят,

как люди уходят

в славе и в обиде.

Я иду по дороге.

Нужно глядеть, чтоб видеть,

нужно идти по дороге.

Некоторые плачут от обид,

а я смеюсь смело:

это мой щит,

мои стрелы —

я смеюсь смело.

Я иду вперед,

нет у меня посоха.

Кто идет — поет.

Я иду вперед,

я пою досыта,

я иду вперед,

нет у меня посоха.

Гордые меня не любят:

я простой, а они — знать,

но они умрут, эти гордые люди,

и я приду их отпевать,

они меня потому и не любят,

что я приду их отпевать.

Я гляжу, как люди приходят,

как люди уходят

в славе или в обиде.

Я иду по дороге,

нужно жить, чтоб видеть,

нужно идти по дороге.

Когда я пришел на эту землю,

никто меня не ожидал.

Я пошел по дороге со всеми

и этим себя утешал,

потому что, когда я пришел на эту землю,

никто меня не ожидал.

ЭЛЕГИЯ

Дорогой моря,

добыче рад,

дорогой моря

пришел пират;

он улыбался

чужой тоске,

держал он палку

в сухой руке.

Забыть не может моя тоска

о том, что помнят и облака.

Он ствол надрезал,

он смял луга,

он вез железо

и жемчуга.

Дорогой моря

и черных слез

на запад горя

он негров вез.

О том, что помнят и облака,

забыть не может моя тоска.

Увез он негров,

чтоб негры шли,

чтоб рыли недра

чужой земли,

и хлыст, чтоб щедро

рабов хлестать,

и смерть, чтоб негру,

уснув, не встать.

Дорогой моря

идем одни;

здесь я и горе

моей родни.

Ты не забудешь, моя тоска,

о том, что помнят и облака.

ВЕНЕСУЭЛЬСКАЯ ПЕСНЯ

Пой, Хуан Бимба, пой!

Гитара моя с тобой.

   — На Кубе гитара — трес,

   в Венесуэле — куатра.

   О том, как горька моя нефть,

   знает кубинский сахар.

Пой, Хуан Бимба, пой!

Гитара моя с тобой.

   — Я видел твой флаг на Кубе,

   флаги мои я знаю,

   их держат чужие люди,

   нами они управляют,

   Британцы и янки всюду

   делают темное дело,

   взяли зеленую Кубу,

   взяли и Венесуэлу.

Пой, Хуан Бимба, пой!

Гитара моя с тобой.

   — Нет у меня жилища,

   нет у меня покоя,

   они меня всюду ищут,

   следом идут за мною.

   Ночью темен мой голос,

   ночью пою я тихо,

   но только выглянет солнце,

   я петь не буду — я крикну.

Встань, Хуан Бимба, идем,

будем кричать вдвоем.

ВЕНЕСУЭЛА

Она — как сало,

белее мела,

луна большая

Венесуэлы.

И тот же голос

поет усердно

про тот же голод

того же негра

и про рубашку —

она из пепла,

про печь без углей —

она ослепла.

Земля — и койка

и одеяло.

Как это грустно!

Начнем сначала:

она устала

и побледнела,

луна большая

Венесуэлы.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Илья ЭренбургСТИХИ О СМЕРТИ

Раздумья о тщете и мимолетности жизни в средние века были присущи всем. Страх смерти неизбежной, неумолимой вел людей либо к отрешению от жизни, либо к упоению легкими радостями бытия. В Германии и на севере Франции слагались «пляски смерти», и часто охваченные безумием люди разыгрывали их на кладбищах. Художники изображали и на монастырских стенах и на фасадах домов торжество смерти, и на мрачных фресках Кампо-Санто в Пизе она до сих пор страшит посетителя. Величайший поэт Франции — «Бедный школяр» Франсуа Вийон — с грустью спрашивал о прекрасных дамах былых времен — где они?