(1524–1585)
«Старухой после медленного дня…»
Старухой после медленного дня,
Над пряжей, позабывши о работе,
Вы нараспев стихи мои прочтете;
Ронсар в дни юности любил меня.
Служанка, голову от сна клоня
И думая лишь о своей заботе,
На миг очнется. Именем моим вспугнете
Вы двух старух у зимнего огня.
Окликнете — ответить не сумею;
Я буду мертвым, под землей истлею.
И, старая, вы скажете, грустя:
«Зачем его любовь я отвергала?»
Вот роза расцветает, час спустя
Ее не будет — доцвела, опала.
Иоахим Дю Белле(1522–1560)
ИЗ КНИГИ «ОЛИВА»
Голубка над кипящими валами
Надежду обреченным принесла —
Оливы ветвь. Та ветвь была светла,
Как весть о мире с тихими садами.
Трубач трубит. Несет знаменщик знамя.
Кругом деревни сожжены дотла.
Война у друга друга отняла.
Повсюду распри и пылает пламя.
О мире кто теперь не говорит?
Слова красивы, и посулы лживы.
Но я гляжу на эту ветвь оливы:
Моя надежда, мой зеленый щит,
Раскинь задумчивые ветви шире
И обреченным ты скажи о мире!
Уж ночь на небо выгоняла стадо
Своих блуждающих косматых звезд,
И ночи конь, вздымая черный хвост,
Уж несся вниз, в подземную прохладу.
Уж в Индии встревожены и рады,
Перекликались сонмы сонных звезд.
Все розовело. Трав был слышен рост.
Туманов плотных дрогнула ограда.
Тогда вся в жемчуге, светясь, горя,
Вдруг показалась новая заря.
И день, пристыжен смутным ожиданьем,
Далекой Индии большой Восток
И пыль анжуйских голубых дорог
Залил своим как бы двойным сияньем.
ИЗ КНИГИ «ДРЕВНОСТИ РИМА»
Увидев Рим с холмами неживыми,
Безмолвствует в смятеньи пилигрим:
Нагромождение камней пред ним.
Напрасно Рим найти он тщится в Риме.
Был пышен Рим и был непобедим,
Он миром правил. В серо-синем дыме —
Обломки славы, щебень. Где же Рим?
Уж Рима нет, осталось только имя.
Он побеждал чужие города,
Себя он победил — судьба солдата.
И лишь несется, как неслась когда-то,
Большого Тибра желтая вода.
Что вечным мнилось, рухнуло, распалось.
Струя поспешная одна осталась.
Повсюду славен, повсеместно чтим,
С поверженными, праздными богами,
С убогим мусором в разбитом храме,
Нам открывается великий Рим.
Был блеск его уму непостижим,
Беседовали башни с небесами,
И вот, расщеплен, он лежит пред нами,
Он нас томит ничтожеством своим.
Где слава цезарей, рабов работа,
Побед кровавых пышные ворота,
Героев рой, бессмертия ключи?
Все унесли века. Страшней нет власти.
Я говорю себе: коль эти страсти
Испепелило время, промолчи.
Пришельца потрясает запустенье:
Те арки, что страшили небеса,
И дерзкий мост, и мрамора леса —
Пожарище, камней нагроможденье.
Но этот прах — источник вдохновенья;
Еще звучат былого голоса,
И зодчий, открывая чудеса,
Возносит к небу дивные строенья.
Не мните вы, что все окрест мертво,
Колонны рухнули, не мастерство.
Обманчивому облику не верьте.
Вот он — веками истребленный Рим,
Он воскресает, он неистребим,
Рожденный страстью, он сильнее
смерти.
ИЗ КНИГИ «СОЖАЛЕНИЯ»
Я не берусь проникнуть в суть
природы,
Уму пытливому подать совет,
Исследовать кружение планет,
Архитектуру мира, неба своды.
Не говорю про битвы, про походы.
В моих стихах высоких истин нет,
В них только сердца несколько примет,
Рассказ про радости и про невзгоды.
Не привожу ни доводов, ни дат.
Потомкам не твержу, как жили предки.
Негромок я, цветами небогат.
Мои стихи — случайные заметки.
Но не украшу, не приглажу их —
В них слишком много горестей моих.
Льстецы покажут нам искусство лести,
Влюбленные раскроют сердца страсть,
Хвастун свой подвиг приукрасит всласть,
Вздохнет пройдоха о доходном месте.
Ревнивец будет жаждать мести,
Ханжа докажет, что от бога власть,
Подлиза скажет, как к стопам припасть,
Вояка бравый помянет о чести,
Хитрец откроет мудрость дурака,
Дурак его похвалит свысока,
Моряк расскажет, как он плавал в море,
Злословить будут злые языки,
Шутить не перестанут шутники.
Я в горе вырос и прославлю горе.
В лесу ягненок блеет — знать,
Овцу зовет. Меня вскормила
Ты, Франция. Кого мне звать?
Ты колыбель и ты могила.
Меня ты нянчила, учила.
Меняют стих, меняют стать.
Но как найти другую мать?
Кому ты место уступила?
Зову, кричу, а толка нет:
Лишь эхо слышу я в ответ.
Другим тепло, другим отрада,
А мне зима, а мне сума,
И волчий вой сведет с ума.
Я — тот, что отстает от стада.
Служу — я правды от тебя не прячу, —
Хожу к банкирам, слушаю купцов.
Дивишься ты, на что я годы трачу,
Как петь могу, где время для стихов.
Поверь, я не пою, в стихах я плачу,
Но сам заворожен звучаньем слов,
Я до утра слагать стихи готов,
В слезах пою и не могу иначе.
Так за работою поет кузнец,
Иль, веслами ворочая, гребец,
Иль путник, вдруг припомнив дом
родимый,
Так жнец поет, когда невмочь ему,
Иль юноша, подумав о любимой,
Иль каторжник, кляня свою тюрьму.
Счастлив, кто, уподобясь Одиссею,
Исколесит полсвета, а потом,
В чужих порядках сведущ, зрел умом,
Ла землю ступит, что зовет своею.
Когда же наконец увидеть я сумею
Мою Луару, мой убогий дом
И дым над крышей в небе голубом?
Я не хочу величья Колизея.
Не мил мне мрамор. Как ни пышен Рим,
Он не сравнится с домиком моим.
На что бы ни глядел и ни был где бы,
Передо мной не боги на горе,
Не быстрый Тибр, а милая Лире
И Франции единственное небо.
Хочу я верить, а кругом неверье.
Свободу я люблю, но я служу.
Слова чужие нехотя твержу,
Который год ряжусь в чужие перья.
Льстецы трусливо шепчутся за дверью,
Вельможа лжет вельможе, паж — пажу.
Не слышу правды, правды не скажу,
Хожу, твержу уроки лицемерья.
Ищу покоя, а покоя нет.
Я из одной страны спешу в другую
И тотчас о покинутой тоскую.
Люблю стихи, а мне звучит в ответ
Все та же речь, фальшивая, пустая —
Святоши ложь, признанья краснобая.
Зачем глаза им? Ведь посмотрит кто-то,
Доложит. Уши им зачем? Для сна?
Они не видят горя, им видна
Доспехов и трофеев позолота.
Кто плачет там? Им воевать охота.
Страна измучена, разорена,
Но между ними и страной стена.
Еще поцарствовать — вот их забота.
Страна кричит. У них свои игрушки:
Знамена, барабаны, трубы, пушки.
Приказ готов. Оседлан быстрый конь.
Так на холме король троянский стоя
Глядел, как перед ним горела Троя,
И, обезумев, прославлял огонь.
Эжен Потье(1816–1887)
ЖАН-НИЩЕТА
Голодных дней не считать,
С жизнью больше не спорить,
Это ты, Жан-нищета,
Свалился пьяный от горя.
Да, да, да.
Это не кончится никогда!
Валит мокрый холодный снег,
Лохмотья мои покрывает.
Значит, это ты — мой конец,
Парижская мостовая.
Да, да, да.
Это не кончится никогда!
Я водил иглой для чужих именин,
Рубашка моя вся в клочьях,
Я — Жан-нищета, я просто один,
Один из многих рабочих.
Да, да, да.
Это не кончится никогда!
У меня был сын Жан,
У меня была дочка Жанна.
Жана убил улан.
Ласкают Жанну уланы.
Да, да, да.
Это не кончится никогда!
Был день, и сердце мое
Забилось жизни под пару:
Я в руки взял ружье
Парижского коммунара.
Да, да, да.
Это не кончится никогда!
Поставили нас к стене
Гвардейцы и драгуны.
Я крикнул драгуну: «Нет!
Да здравствует Коммуна!»
Да, да, да.
Это не кончится никогда!
На каторге землю я рыл,
Могилу себе я вырыл,
А они средь знамен и кадил
По-прежнему правят миром.
Да, да, да.
Это не кончится никогда!