Отважным читателям – приятного чтения!
А. Липинская
Ричард Гаррис Барэм
Лекарь из ФолкстонаРассказ миссис Батерби
Случалось ли вам, дорогой читатель, подпасть под чары? Я говорю не о «черном глазе белой лиходейки»[1] и не о любовном напитке с малиновых уст; нет – сталкивались ли вы с настоящими, доподлинными колдовскими чарами, как трактует эти слова Мэтью Хопкинс? Бывало ли так, чтобы вас всего корчило и крючило, чтобы термометр показывал ноль, а с вас потоками лился пот? Чтобы глаза ваши закатились под лоб и на виду остались одни белки? Чтобы вас вытошнило пакетиком гнутых булавок или уайтчеплских игл? Все вышеописанное – самый надежный признак одержимости, и если вам не пришлось испытать ничего подобного – считайте, что «вам выпало счастье!».
Однако же такие вещи происходили и, согласно вполне солидным свидетельствам, происходят и сейчас.
Мир, как утверждают лучшие географы, делится на Европу, Азию, Африку, Америку и Ромни-Марш. И в этой, пятой части света, если тому благоприятствует обстановка, то есть в месяцы бурного ненастья, до сих пор можно увидеть, как ведьма наколдовывает в яичной скорлупе непогоду у Дандженесс-Пойнт или проносится на метле над Димчерчским валом. Иной раз встречаешь корову, которая скачет бешеным галопом с задранным хвостом, а на рогах у нее пара поношенных штанов – верное указание на дом карги, осушившей животному вымя. Однако не припомню, чтобы в последнее время в округе обнаруживали чародеев или чародеек.
В нескольких милях от границы этой забытой богом области находится скопление домов, которое злопыхатели называют рыбацкой деревушкой, а друзья – морским курортом. Примыкающее к одному из Пяти Портов, это поселение имеет собственный муниципалитет и было сочтено достойным того, чтобы одно благородное семейство использовало его название как свой второй титул. Рим стоит на семи холмах; Фолкстон, похоже, был построен на семидесяти. Его улицы, улочки и переулки (различие между которыми скорее произвольное, чем реальное) вполне придутся по вкусу тому, кого не затрудняет постоянная ходьба вверх-вниз по лестницам; не подверженные астме жители не испытывают здесь особых неудобств, разве что свалится в каминную трубу какой-нибудь неосторожный пострел или заглянет в чердачное окошко бесцеремонный прохожий.
На восточной оконечности городка, у самого берега, лишь чуточку выше уровня прибоя, стоял в старые добрые времена ряд домов, называвшийся «Лягушатником». Впоследствии, в согласии с современным утонченным вкусом, название облагородили до «Восточной улицы», но «что значит имя?»[2] – морской прибой давно превратил все строения в сплошную ровную кучу камней.
В начале семнадцатого века жил в этих местах и, несмотря на свою довольно сомнительную репутацию, процветал некий мастер Эразм Бакторн, изготовитель снадобий; лекарственные испарения, сочившиеся из его дома, в совокупности с «застарелым запахом тухлой рыбы»[3] снаружи составляли сладостный аромат, которым была овеяна вся окрестность.
В день, с которого начинается рассказ миссис Батерби, в семь утра, перед дверью зелейщика медленно ходил туда-сюда крепко сбитый саффолкский панч, ладоней тринадцати с половиной в холке, которого вел в поводу тощий, чахлого вида парень, чья внешность вполне оправдывала разделяемое повсеместно мнение, что ему вменена в обязанность не только вся работа по хозяйству, но также испытание на себе хозяйских снадобий и на каждый поглощенный им фунт твердой пищи приходится не меньше двух тройских фунтов настоев и химикалий. Когда городские часы пробили четверть, из лаборатории вышел мастер Бакторн, бережно спрятал в кармане ключ, взобрался на вышеупомянутого массивного коба и степенно, как и полагается при подобном статусе и ремесле, двинулся по бугристым городским дорожкам. Выехав на открытую местность, он пустил коня в легкий галоп, и через полчаса с небольшим перед «конем и всадником его» возник просторный помещичий дом, красивый и основательный, со множеством фронтонов и окнами-фонарями, что свидетельствовало о хозяине как о человеке состоятельном и с положением.
– Ну как, садовник Ходж? – промолвил лекарь, не заботясь натянуть поводья: Панч догадался уже, что достиг места назначения, и остановился сам. – Ну как? Как дела у твоего господина, почтенного мастера Марша? Как он себя чувствовал? Каково ему спалось? Подействовал мой эликсир? А?
– Увы, достопочтенный сэр, неможется ему, и все тут, – отвечал собеседник. – Его высокородие встал с постели, но не спал ни часу. Жалуется, все нутро ему гложет боль. Неможется ему, что уж тут говорить.
– С добрым утром, доктор! – прервал его голос из окна, смотревшего на лужайку. – С добрым утром! Я только о вас и думаю, все глаза уже проглядел. Входите же, пирог с мясом и пивная кружка ждут вас не дождутся.
– Упаси меня бог обмануть их ожидания! – пробормотал лекарь, вручил честнейшему Ходжу поводья, спешился и проследовал за пышногрудой служанкой в столовую, куда подавали завтрак.
Во главе обильного стола сидел мастер Томас Марш из Марстон-холла, йомен, видный представитель сильного и надежного сословия, по рангу следующего непосредственно за эсквайрами (титул изначально военный) и занимавшего в наиболее богатых графствах общественное положение, которое в наши дни принадлежит сельским джентльменам. Он был одним из тех, о ком говорит пословица:
Рыцарь из Кэльса,
Джентльмен из Уэльса,
И к ним еще лэрд с севера
.
Йомен из Кента,
За свою ренту,
Купит таких семеро!
Почетное место на столе было отведено холодному филею, от величины которого француза взяла бы оторопь, пирог с дичью ничуть не уступал ему в размерах, а напротив, прикидываясь скромницей, лукаво улыбалась серебряная фляга с «забубенистым пивом» – крепким элем, способным свалить человека с ног. Буфет ломился от тяжести разнообразных подносов и кубков из чистейшего серебра, и с высоты на все это взирала неодобрительно гигантская красно-желтая оленья голова с ветвистыми рогами. Все здесь говорило о достатке и уюте – все, кроме хозяина, чьи воспаленные глаза и беспокойный взгляд недвусмысленно выдавали тяжкое расстройство – умственное или физическое. Рядом с хозяином имения сидела его супруга, годы юности которой уже миновали, но красота от этого почти не пострадала. По смугловатой коже и «черноте андалусийских глаз» в ней можно было сразу опознать иностранку; собственно, «господин и повелитель» (фиктивный титул, какой в те времена закон по-прежнему присваивал мужу) и взял ее в жены за границей. Будучи младшим отпрыском семейства, мастер Томас Марш в юности занялся торговлей. По коммерческим делам он бывал в Антверпене, Гамбурге и большей части ганзейских городов и успел заключить союз сердец с осиротевшей дочерью одного из офицеров старика Альбы, и тут пришло известие о внезапной смерти старшего и двух средних сыновей рода, что делало его наследником фамильных земель. Он женился и отвез супругу в семейное имение, где она по смерти его почтенного предшественника, чье сердце было разбито из-за потери старших детей, сделалась в конце концов госпожой Марстон-холла. Как я уже сказал, она была красива, но той красотой, которая действует более на воображение, нежели на чувства; такими женщинами скорее восхищаются, чем любят их. Горделивый изгиб губ, уверенная походка, высокая дуга бровей, величавая осанка – все это свидетельствовало о решительном, чтобы не сказать высокомерном нраве; глаза то загорались гневом, то струили нежность, выдавая чередование сильных и противоположных друг другу страстей. Когда в столовую вошел Эразм, хозяйка встала, бросила на лекаря выразительный взгляд и удалилась, оставив его наедине с пациентом.
– Ей-богу, мастер Бакторн! – воскликнул тот, когда лекарь подошел ближе. – Не хочу я больше ваших зелий; жжет и жжет, гложет и гложет; что черт в нутро вселился, что ваши лекарства – никакой разницы. Скажите же, во имя дьявола, что со мной такое творится?
Услышав обращенное к нему заклинание, врачеватель смутился и даже немного покраснел. Когда он отвечал вопросом на вопрос, голос его приметно дрожал.
– А что говорят другие ваши врачи?
– Доктор Физ кивает на ветры, доктор Фаз – на воды, а доктор Баз выбирает середину – солнечное сплетение.
– Все они не правы, – сказал Эразм Бакторн.
– Верно, я тоже так думаю, – кивнул пациент. – Все они настоящие ослы, но вы, дорогой доктор, вы из совсем другой породы. Ото всех вокруг только и слышишь, какой вы ученый, какой искусный, как сведущи в предметах самых мудреных и заповедных; правду говоря, иные на вас из-за этого косятся и доходят до того, что приписывают вам родство с самим Вельзевулом.
– Такова участь людей науки, – пробормотал знаток, – невежественный и суеверный народ вечно на нас ополчается. Но довольно о простаках – позвольте мне осмотреть вашу носоглотку.
Мастер Марш высунул язык – длинный, чистый и красный, как свекла.
– Здесь все в порядке, – промолвил лекарь. – Ваше запястье… нет, пульс ровный, ритмичный, кожа прохладная, упругая. Сэр, у вас все в норме!
– Да как же в норме, сэр аптекарь? Говорю вам, не все у меня в норме… ничего у меня не в норме. Отчего что-то гложет, как будто, меня изнутри?.. Откуда берется боль в печени?.. Отчего мне ночами нет сна… и нет покоя днем? Почему…
– Это у вас нервы, мастер Марш, – заверил доктор.
Мастер Марш нахмурился, привстал, опираясь обеими руками о ручки кресла, и отчасти гневно, отчасти удивленно повторил:
– Нервы?
– Да, нервы, – не смутившись, ответил доктор. – Все, что вас беспокоит, это ваше собственное воображение. Соблюдайте умеренность в питании, чаще бывайте на воздухе, отставьте в сторону флягу и велите подать лошадь; пусть «в седло!» станет вашим девизом. Разве вы не в цветущих летах?