Выбравшись из тенистых ущелий, хозяин и слуга прибавили скорость и наконец приблизились к берегу, оставили за спиной, по левую руку, романтический замок Солтвуд с соседним городом Хитом, проследовали дальше по старинной мостовой, пересекли древнюю римскую дорогу, иначе Уотлинг, и снова нырнули в леса, простирающиеся от Лима до Остенхангера.
Когда путники, покинув лиственную сень, выехали на равнину Олдингтон-Фрит – обширное открытое пространство, доходящее до самого «Марша», – солнце успело подняться высоко над горизонтом и люди, а также и лошади стали ощущать гнет полуденного зноя.
Именно здесь, неподалеку, в приходе при часовне, следы которой до сих пор может отыскать какой-нибудь заинтересованный любитель древностей, менее чем за сто лет до времен нашего рассказа началась история Элизабет Бартон, «святой девы из Кента», чьи шалости с «чудесами» в конечном счете уготовили ее голове незавидно высокое положение на Лондонском мосту, и хотя позднее округу выпала удача иметь пастырем человека выдающегося и просвещенного, тезку нашего мастера Эразма, но, по правде говоря, старая закваска, как думали многие, продолжала делать свое дело. За округом закрепилась дурная слава, и пусть папистские чудеса больше не будоражили воображение местных обитателей, но слухи о чарах и заклятиях, творимых не менее диковинным образом, ползли и ползли. Поговаривали, будто здешние дебри сделались излюбленным местом встреч колдунов и прочих нечестивых служителей Сатаны, и в конце концов на эти разговоры обратил внимание не кто иной, как сам мудрейший Мэтью Хопкинс, главный охотник на ведьм, назначенный британским правительством.
Бóльшая часть Фрита – или Фрайта, как произносили тогда и произносят до сих пор, – была прежде заповедником, где право свободной охоты и тому подобное принадлежало архиепископу епархии. После Реформации, однако, земли были отданы в общественное пользование, и Томас Марш с Ральфом застали на лужайке живую сцену, достаточно объяснившую те звуки, которые достигали их ушей еще раньше, в лесу, и об источнике которых можно было только гадать.
Был ярмарочный день: тут и там виднелись балаганы, палатки и прочие незамысловатые принадлежности, необходимые тем, кто явился сюда не только торговать, но и развлекать народ; разносчики с их снаряжением, лошадиные барышники, свиноторговцы, продавцы посуды и столовых приборов – все сновали среди толпы, предлагая свой товар и зазывая покупателей. С одной стороны пестрели ленты, молча взывая к галантности сельских кавалеров, с другой пускала слюнки ребятня при виде конфет с ликером и соблазнительных леденцов на палочке, изготовленных по наилучшим рецептам из «Альманаха истинной аристократки».
Для тех, кто выбрался из своего скромного жилища не столько ради покупок, сколько ради потехи, хватало различных сельских забав и состязаний. В одном углу высился, внушая атлетам ложные надежды, скользкий, блестевший от жира столб с большой головой сыра на вершине. В другом плавало в не слишком чистой воде яблоко, которое, как ни старались юные танталы, неизменно выпрыгивало у них изо рта. Еще где-то отчаянно визжала затравленная свинья, вырываясь из рук очередного сельского молодца, самонадеянно нацелившегося на ее густо намыленный хвост. Приятным отдохновением взгляду от этой суеты служили гримасы ухмылявшихся кандидатов, готовых подставить свою шею под хомут. Все вокруг забавлялись, веселились, объедались, строили куры и чинили проказы.
Не хватало девы Мэриан с ее вассалами, Робин Гуда, Скарлетта и Малютки Джона; отсутствовал Брат Тук, исчез и конь-качалка, но были исполнители моррисданса, которые под веселый трезвон колокольчиков ловко выплясывали среди прилавков, ломившихся от имбирных пряников, волчков и плеток, свистков и прочих шумных пыточных инструментов из домашнего обихода, без коих до сих пор не обходятся такого рода события. Если бы у меня был враг, не простой, а смертельный, я заманил бы его любимого сынка на ярмарку и купил ему свисток и дудочку.
На краю лужайки, где толпа была реже, стоял небольшой квадратный помост высотой примерно до подбородков зрителей, чьи взрывы хохота говорили о том, что там происходит что-то особенно занимательное. Помост был разделен на две неравные части; меньшая, огороженная занавесками из грубого холста, скрывала от глаз профанов святая святых передвижного храма Эскулапа, ибо это был именно он. Внутри, подальше от любопытных взглядов, скрывался до поры шарлатан, занятый, без сомнения, тем, что готовил и раскладывал чудесную панацею, которая должна была вскорости одарить благами здоровья восторженных зевак. Тем временем на авансцене фиглярствовал зазывала, незамысловатые выходки которого, сопровождаемые мелодичным гудением коровьего рога, имели у зрителей поразительный успех. Костюм его мало отличался от того, в каком являлся перед своей «просвещенной и почтенной публикой» покойный (увы, нам горько писать это слово!) мистер Джозеф Гримальди; главная разница заключалась в том, что верх представлял собой длинную белую блузу из домотканого полотна, украшенную карикатурным подобием рафа (он в то время стремительно выходил из моды), на сквозной застежке из крупных металлических пуговиц белого цвета; низ состоял из просторных белых штанов, тоже полотняных; непропорционально длинные рукава спускались ниже колен и хлопали, когда он сопровождал свои шутки разнообразными прыжками и кульбитами. В глазах фигляра, сверкавших на его выбеленном мелом и щедро нарумяненном лице, читались безграничная развязность и некоторое затаенное лукавство, и те же свойства сквозили в шуточках, грубость которых ничуть не отталкивала рукоплескавшую толпу.
Он произносил длинную и страстную речь, объяснявшую высокие притязания его хозяина, из которой его разинувшие рты слушатели узнали, что тот родился седьмым сыном седьмого сына, а такому человеку, как известно, от роду дан талант врачевателя; что он, не удовольствовавшись этим счастливым стечением обстоятельств, еще и много путешествовал; в поисках научных знаний не только обошел весь этот свет, но и побывал за его границами; что им изучены равно и глубины океана, и недра земли; что, кроме замечательных мазей и припарок, он изобрел прославленный бальзам Кракапаноко, который состоит из разнообразных мхов, собранных в море, на глубине в тысячи фатомов; что этот сваренный на лаве Везувия бальзам является надежнейшим средством от всех человеческих болезней и даже, как показало надлежащее испытание, способен едва ли не воскрешать мертвых.
– Подходите ближе! – продолжал зазывала. – Подходите ближе, любезные господа, и вы, любезные госпожи, подходите все. Не робейте перед величием: пусть Альдровандо выше короля и императора, но он нежнее, чем грудное молоко; для гордого он кремень, но для смиренного – мягкий воск; он не спрашивает про ваши болезни, он видит их, едва взглянув, нет – даже не глядя; он распознает ваш недуг с закрытыми глазами! Подходите, подходите ближе! Чем неизлечимей ваша хворь, тем лучше! Записывайтесь к знаменитому доктору Альдровандо, первому целителю пресвитера Иоанна, врачу далай-ламы, придворному хакиму Мустафа-Мулей-Бея!
– А позволено ли будет спросить, не знает ли твой хозяин заговора от зубной боли? – осведомился немолодой селянин, чья раздутая щека свидетельствовала о том, что вопрос он задал неспроста.
– Заговор? Да у него их тысячи, и надежней некуда! Эка невидаль, зубная боль! Я-то надеялся, что у тебя переломаны все кости или вывихнуты все суставы. Зубная боль! Пожалуйте, мой господин, шестипенсовик – за такую ерунду мы больше не берем. Сделаешь, как я скажу, и даже слово такое – челюсть – больше не вспомнишь!
Порывшись в большом кожаном кошельке, селянин извлек наконец шестипенсовик и протянул его фигляру.
– А теперь веди меня к твоему хозяину, пусть заговорит мне зуб.
– Ну нет, любезный; век себе не прощу, если ради такого пустяка побеспокою могущественного Альдровандо: хватит и моего совета, за результат я ручаюсь. Поспеши, дружище, домой, налей холодной родниковой воды, всыпь этот порошок, набери воды в рот, сядь к огню и подожди, пока она закипит!
– Чтоб тебе пусто было, жулик чертов! – вскричал одураченный селянин, но раскаты хохота со всех сторон означали, что толпе эта выходка пришлась по вкусу. Изливая свое негодование в ругательствах, он удалился, а скоморох, убедившийся, что завоевал симпатии слушателей, принялся балагурить еще развязней, а в промежутках прыгал, скакал и извлекал из своего рога нестройные звуки.
– Ближе, господа мои, подходите ближе! Здесь вы получите лекарства от всех земных зол: душевных и телесных, естественных и сверхъестественных! У вас сварливая жена? Вот вам средство, чтобы ее укротить. У вас дымит камин? Миг – и с дымом покончено!
Проявить интерес к первому средству никто публично не решился, хотя некоторые не исключали, что их соседям случалось воспользоваться чем-то подобным. Но на второй из рецептов нашлось не менее дюжины желающих. Серьезно и торжественно Пьеро собрал их даяния и вручил каждому непривычным образом свернутый и прочно запечатанный конвертик, где, как он уверил, содержалось письменное указание, которое нужно в точности выполнить, и тогда целый год не будешь вспоминать о дыме. Те, кто полюбопытствовал насчет этой тайны, узнали, что рекомендованное магическое средство состояло в рябиновой веточке, сорванной при лунном свете, но имелось и дополнительное условие: используя веточку, нельзя было разжигать в камине огонь.
Частые взрывы смеха на этом краю лужайки привлекли в конце концов внимание мастера Марша, благо он как раз проезжал мимо. Марш приостановился у сцены в ту минуту, когда неугомонный балабол, отложив в сторону свой чудовищный рог, взялся поразить «публику» еще больше: он стал глотать огонь! Любопытство, смешанное с удивлением, достигло высшей точки; наблюдая за тем, как из нутра этого живого вулкана исторгаются клубы дыма, зрители, особенно представительницы нежного пола, начали тревожиться. Все взгляды были так плотно прикованы к глотателю огня, что никто не заметил, как на сцене появилось другое лицо. Меж тем это был Deus ex machina