Тень на занавеске — страница 9 из 46

О беглецах ничего в точности не удалось выяснить. Той ночью видели, как покидает бухту лодка одного старого рыбака, промышлявшего в водах близ города, и, по словам некоторых, на борту была не только обычная команда – Карден с сыном; а когда после шторма суденышко нашли кверху килем у зыбучих песков Гудвин-Сэндз, был сделан вывод, что его прибило туда ночью и все, кто находился на борту, погибли.

Из малышки Мэриан, брошенной блудодейкой-матерью, выросла милейшая и очень красивая девица. Вдобавок она сделалась наследницей Марстон-холла, и через ее брак с одним из Инголдсби имение перешло к этому семейству.

Тут рассказ миссис Батерби подходит к концу.

И вот загадка: во времена моего деда, когда старый Холл сносили, среди обломков обнаружили человеческий скелет. В какой именно части здания его нашли, я так и не узнал, но останки были завернуты в истлевшую ткань, которая на воздухе сразу распалась на куски, и прежде, по всей видимости, это был ковер. Кости сохранились отлично, однако не хватало одной руки и был сильно поврежден – возможно, киркой работника – череп. Рядом лежал замшелый ствол старомодного пистоля и ржавый кусок железа, в котором один из работников, более сведущий, чем остальные, распознал деталь замка, но ничего, что хотя бы отдаленно напоминало оружейный ствол, найдено не было.

В галерее Таппингтона до сих пор висит портрет красавицы Мэриан, и рядом другой, изображающий молодого человека в цвете лет – ее отца, как уверяет миссис Батерби. Лицо у него кроткое и немного печальное, лоб высокий; бородка клинышком и усы соответствуют моде семнадцатого века. Мизинец левой руки, где принято носить печатку, отсутствует, и при внимательном изучении можно заметить, что его записал какой-то позднейший художник. Не исключено, что это дань традиции, которая, по свидетельству миссис Батерби, утверждает, что фалангу пальца у него пришлось ампутировать из-за гангрены. Если на портрете действительно тот самый джентльмен, то написан он явно до его женитьбы. На картине нет ни даты, ни имени художника, но справа, чуть выше головы, имеется герб, разделенный на четыре поля, червлень и серебро; в первом поле, по червлени, серебряная лошадиная голова; внизу надпись: «Ætatis suæ 26»[7]. На обратной стороне видно следующее клеймо, принадлежащее, как считает мистер Симпкинсон, торговцу шерстью и, согласно его же догадке, являющееся монограммой, куда включены все буквы имени ТОМАС МАРШ из МАРСТОНа.

Шарлотта Ридделл

История Диармида Читтока

Глава первая

С начала нынешнего века цивилизация двигалась вперед такими гигантскими шагами и скачками, что невольно спрашиваешь себя, где мы в итоге окажемся.

Меньше чем за сто лет мы научились плавать по морям без парусов и ездить по земле со скоростью, от которой у наших предков волосы встали бы дыбом. Подобно Ариэлю, мы опоясали мир, так что ныне любое послание, отправленное даже с края света, приходит за считаные часы, а экзотические дары Востока доставляют нам прямо к двери. В наши дни простой селянин пользуется комфортом, который не снился королям былых эпох. Но парадоксальным образом все умопомрачительные достижения, вся роскошь, весь комфорт оборачиваются тем, что так называемый настоящий мужчина – сильный, смелый, крепкий духом, словом, мужчина до мозга костей, столь неотразимый для наших сердец, – постоянно пытается выскользнуть из объятий цивилизации.

В предыдущие эпохи он искренне любил и пышные балы, и тихие вечера в уютных гостиных; любил принарядиться и в компании таких же франтоватых джентльменов фланировать по Бонд-стрит и посиживать в кафе. Теперь подобное времяпрепровождение наводит на него смертельную скуку.

Теперь он предпочитает мешковатый твидовый костюм и шляпу в форме опрокинутого горшка; на пятичасовой чай его не заманишь, и хозяйки светских салонов вечно ломают голову, где найти партнеров для всех своих «очаровательных девушек».

Ну а девушки… Девушкам зачастую приходится самим обхаживать кавалеров (сплошь и рядом безуспешно): «настоящий» мужчина только и думает, как бы сбежать от них и попытать счастья с океанской волной, поохотиться на крупную дичь, приобщиться к обычаям заморских стран, где о цивилизации слыхом не слыхивали: спать в шалаше, есть что попало и вообще вести жизнь как можно более примитивную и суровую.

Прекрасный пол не разделяет этих устремлений – лишь в редких случаях женщины бегут от мира.

Бегут, как правило, не одни, а с единомышленниками, то есть с теми, кого влечет стезя настоящих мужчин. Из солидарности дамы какое-то время с энтузиазмом гоняются за быстрыми оленями и выслеживают пугливых косуль, карабкаются по скалам и покоряют горные вершины… но не испытывают ни малейшего желания проводить дни и ночи наедине с собой, тогда как мужчины не только готовы мириться с одиночеством, но сами ищут его. Вероятно, это различие лишний раз доказывает правоту магометан, полагающих, что у женщин нет души.

Что же влечет современных мужчин в дикие края? Быть может, страшные мысли, столь часто обитающие в глубине мужского сердца? Не так ли в стародавние времена жестокие муки чрезмерно отзывчивой или нечистой совести влекли в отшельнические кельи и святых, и грешников, побуждая анахоретов истязать свой дух и плоть с беспощадностью, которую нам сегодняшним трудно представить?

Так или иначе (возможно, рассказчик не вправе строить догадки), доподлинно известно одно: в 1883 году от Рождества Христова мистер Сирил Дансон, хорошо известный всему лондонскому свету, почувствовал неодолимое желание сменить обстановку.

Ему все надоело – надоели мужчины, а еще больше женщины, надоели разговоры, улицы, газеты, надоело все и вся!

По своему общественному положению он принадлежал к прослойке тех, кто безнадежно застрял между раем и адом: не настолько богат, чтобы как сыр в масле кататься, но и не настолько беден, чтобы побираться. Молодой человек происходил из хорошей семьи, имел небольшой доход, который за отсутствием деловых способностей не мог приумножить: пост в совете директоров коммерческой компании ему не светил, заняться биржевыми спекуляциями ему даже в голову не приходило; его не привлекали ни шахты, ни лошади, ни азартные игры, ни концессии, ни политика, – словом, он был просто добропорядочный английский джентльмен и жил сообразно своим представлениям о чести, а надоело ему все только оттого, что цветок, пленивший его в прекрасном саду под названием «лондонский сезон», был сорван каким-то новоиспеченным лордом – рантье с баснословными доходами.

Мистер Дансон любил прелестную деву и наивно считал, что она его тоже любит.

На современном жаргоне, он «получил по мордасам» – да так, что от удара голова пошла кругом.

Однако по прошествии нескольких недель мистер Дансон мог уже видеть вещи в их истинных пропорциях и сумел прийти к закономерному выводу, что такая девица не стоит сожалений. Но мысль удалиться «в пустыню» тем не менее посетила его и, в отличие от переменчивого чувства любви, уходить не собиралась, наоборот, прочно срослась с ним.

Да, он удалится в пустыню – это решено, – однако далее следовал отнюдь не праздный вопрос: где та пустыня, куда он удалится?

У него не было возможности искать свою пустыню в Африке, Индии и даже Америке.

Ему хватало денег на скромную жизнь джентльмена в родной Англии, но эти средства не позволяли возомнить себя новым апостолом и разъезжать по белу свету. Мир уже не тот, что был во времена святого Павла, и, кроме того, достославный апостол язычников в своих посланиях не уточняет, насколько «незначительны» его дорожные расходы – в каких конкретно суммах они выражались.

Мистер Дансон мог сколько угодно желать объехать весь земной шар – побывать на рассеянных в морях малоизученных архипелагах, провести лето на Южном полюсе, пересечь Внутреннюю Африку, своими глазами увидеть Сибирь… Но поскольку обстоятельства принуждали его усмирять желания (так отнятое от материнской груди дитя должно смириться с неизбежностью), он решил по крайней мере отряхнуть лондонский прах с ног своих и, взяв себе в товарищи единственно свою душу, потолковать начистоту с полузабытым старым другом – совестью, как только отыщет какую-никакую «пустынь» где-нибудь в Уэльсе, Шотландии или… На худой конец всегда есть Блэкстонский замок, имение Читтока.

Эврика! Это именно то, что надо. Вне всякого сомнения, дом пустует: почти три года назад Читток, тоже схлопотавший по мордасам, покинул фамильное гнездо и уехал в Лондон, рассудив, что лондонская пустыня не хуже любой другой пригодна для исцеления больной души.

Блэкстонский замок был хорошо знаком мистеру Дансону. В ранней юности он провел там незабываемый месяц, и воспоминания о тех днях отзывались в нем далекой сладостной музыкой.

Более уединенное и дивное место нельзя вообразить. Блэкстонский замок стоит на скале, откуда до ближайшего континента – если мерить по прямой, через море, – добрая тысяча миль.

Вокруг простираются великолепные охотничьи угодья; о сказочных возможностях для озерной и речной рыбалки нечего и говорить. А какой там песчаный пляж, какие болота, и лиловые от вереска горы, и широкие долины, где легендарный Финн Маккул, должно быть, веками играл со своими детьми «в шары» гигантскими обломками гранитных скал…

Да, Блэкстонский замок, расположенный практически на краю света, был бы идеальной кельей отшельника для Дансона, если никто его не опередил. С этой мыслью мистер Дансон прямиком направился в клуб «Кашел», где надеялся встретить хозяина поместья.

По воле случая он столкнулся с Читтоком в дверях клуба, и они вместе проследовали в Сент-Джеймсский парк. Несмотря на упадок духа, мистер Дансон в общем и целом выглядел как обычно, чего нельзя сказать о мистере Читтоке. Трехлетнее пребывание в большом городе, крутая перемена в образе жизни явно не пошли ему на пользу, и его приятель втайне ужаснулся, насколько может измениться человек за сравнительно короткое время.

Еще недавно это был красивый, жизнерадостный, открытый малый. Как весело и сердечно звучал его голос, как умел он для каждого найти доброе слово!

А ныне… Худой, изможденный, в потухших голубых глазах печаль и отстраненность, словно он разом состарился лет на двадцать.

Любовь творит со своими жрецами странные штуки. Одних обгладывает до костей, других раскармливает, как индюшек к Рождеству!

Мистер Дансон коротко изложил свою просьбу, и мистер Читток еще короче сообщил ему, что усадьба отдавалась внаем всего на один охотничий сезон и теперь пустует, – словом, добро пожаловать.

– Разумеется, – прибавил он после секундной заминки, – я только рад, если ты снимешь Блэкстон, но имей в виду: это место – воплощение одиночества. Ни одной живой души в радиусе двенадцати миль. Лично я ни за что не вернусь в свой старый дом. Ты хорошо подумал?

Мистер Дансон не намерен был отступать: у него нет больше сил, ему нужен покой, он устал от людей и жаждет одиночества.

– Разве всего этого нельзя найти в Лондоне? – спросил мистер Читток с мрачной улыбкой.

– Нет… Мне нужно уехать! – прозвучало в ответ.

– Все так скверно?

– Именно! Ты же не захотел остаться в Ирландии, Читток, вот и я не могу оставаться в Лондоне. И дело вовсе не в разбитом сердце, – зачем-то пояснил он, поддавшись минутному порыву, – мне просто необходимо уехать куда-нибудь подальше, где никто не будет смотреть на меня так, словно на мне крупными буквами написано: «отвергнут».

Мистер Читток кивнул: хотя его самого не отвергли, он понимает, каково это чувствовать.

– Я хочу изменить всю свою жизнь, – продолжал мистер Дансон, слегка смущаясь оттого, что его вдруг прорвало. – Хочу быть мало-мальски полезным… знать, что сделал кого-то счастливее. Вот умри я завтра, ни одна живая душа, за исключением, может быть, моего камердинера, не пожалеет обо мне. Эх, мне бы твое поместье! Но роскошь не для бедняков.

Мистер Читток не спеша прошел еще с десяток шагов, словно ничего не слышал – а если слышал, то в смысл не вникал. Потом каким-то вялым, меланхоличным тоном, так непохожим на его прежнюю речь, произнес:

– Все не так, как было, и я уже не тот… Пожалуй, я мог бы уступить тебе Блэкстон за почти символическую сумму. Случайному человеку не продал бы… разве только попадется миллионер, вроде твоего соперника-лорда! – прибавил он с деланым смехом. – Что ж, поезжай, поживи. Посмотрим, как тебе понравится сидеть одному в моем старом бараке. А если испытание пройдет успешно и ты не передумаешь покупать, я сброшу цену больше чем наполовину.

В голосе и манере мистера Читтока сквозило что-то странное, недоступное пониманию мистера Дансона, но тот оставил свое недоумение при себе и ответил:

– Отлично, старина, назови свою цену. Пусть юристы подготовят бумаги, и если я сдюжу… Как бы то ни было, для начала я арендую Блэкстон на год. А кстати…

– Что – кстати?

– Твоя юная леди тоже вышла замуж за лорда?

– Нет!

– Пусть не за лорда, но вышла? Иначе… как она живет?

– Она не замужем. Работает гувернанткой, насколько мне известно.

– Предпочла хлеб гувернантки?

– Не слишком лестно для меня, да? – уязвленно заметил мистер Читток. – Но факт есть факт. Ах, Дансон, я любил ее! Она бедна, и мне ничего не надо было от нее, только она сама, и родители ее хотели, чтобы она вышла за меня, но она наотрез отказалась. – У него на миг перехватило дыхание. – Вероятно, во мне есть что-то противное женской природе. Так или иначе, она не желает иметь со мной ничего общего – ни за какие сокровища.

– Сочувствую! Она, верно, очень хороша собой?

– Да нет, не сказал бы… Не знаю. Для меня она хороша, и я любил ее. Довольно, не будем больше говорить об этом.

Мистер Дансон прекратил расспросы. Тут пахло трагедией – чем-то таким, чего сам он даже близко не пережил и не мог постичь, а потому не имел никакого права любопытничать.

– Дорогой мой Читток, если бы я только мог добыть для тебя Галаадский бальзам! – воскликнул он.

– Если бы мог – добыл бы, не сомневаюсь, – прозвучало в ответ. – Но смертному это не под силу – нет в мире бальзама для меня.

Глава вторая

Несмотря на звучное имя, Блэкстонский замок представлял собой довольно скромное жилище. Давным-давно на этом месте стоял замок-крепость, чему есть живописное подтверждение в виде остатков старых стен и примыкавшей к дому башни. Однако теперешний Блэкстонский замок – обычный, квадратный в плане загородный особняк, достаточно вместительный для семьи с кучей детей или для приема веселых, шумных компаний – когда повзрослевшие дети начнут влюбляться и думать о замужестве или женитьбе.

В пору «телячьей юности» – в золотую, самую чистую и отрадную пору жизни, пору незрелой утренней свежести и смутно-сладостных ожиданий торжествующего полдня, – мистер Дансон получил приглашение «чувствовать себя как дома» в Блэкстонском замке, прибыв туда в год окончания школы вместе со своим однокашником Диармидом Читтоком.

Мистер Дансон навсегда сохранил в памяти ту минуту: старый мистер Читток встречает их у парадного входа, приветствуя сперва товарища своего внука, а затем, чуть ли не со слезами на глазах, и самого внука…

От одной мысли, что учтивый старосветский джентльмен никогда больше не встретит любимого внука, у мистера Дансона, совсем не склонного к сантиментам, на глаза навернулись слезы.

Прекрасный был человек – один из лучших представителей славной породы джентри, таких теперь днем с огнем не сыскать, ибо порода эта перевелась, канула в небытие вместе с невозвратным прошлым. Да, былого не вернешь, но какая потрясающая картина встает перед глазами при воспоминании об ушедшей эпохе – какой богатый колорит, какие нежные полутона, и мрачные тени, и злодеяния – увы! – невообразимые…

Едва вступив под своды просторного холла (свидетеля тех времен, когда в Ирландии всякий аристократ строил дом с размахом), мистер Дансон ощутил себя на редкость удачливым отшельником, внезапно осознав, что вожделенное одиночество не обязательно требует сурового аскетизма. Вот его дворецкий, словно все идет своим чередом и мистер Дансон просто вернулся домой из своего клуба на Пэлл-Мэлл; и лошади его стоят в конюшне, а слуги хлопочут на кухне… Конечно, обстановка не слишком изысканная, с точки зрения современных эстетических предпочтений, но разве эстетические изыски вместе со многими другими вещами не надоели ему до крайности? Он заранее знал, что Блэкстон – не передний край цивилизации, тем и хорош; однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это и не самые ее задворки.

Было начало лета, и пока мистер Дансон наслаждался тишиной, покуривая после ужина сигару и глядя вдаль на бескрайние просторы океана, его охватило блаженное чувство, словно чья-то заботливая рука легла ему на сердце и незаметно забрала часть скопившейся горечи.

Устав с дороги и уверовав, что достиг желанной цели, он уснул под ласковое бормотание Атлантики глубоким, здоровым сном молодости.

На следующий день к нему пожаловал с визитом приходский священник, на другой день – местный священник, на третий – доктор.

Иными словами, его ирландская «пустыня» не была совершенно безлюдной, хотя три посетителя за трое суток не означают бурления светской жизни. К тому же все трое, каждый на свой лад, оказались занятными персонажами, каждый мог рассказать немало интересного, однако умел и слушать.

За неделю, проведенную в Блэкстонском замке, мистер Дансон свыкся с обычаями неторопливой сельской жизни. Он, с трудом выносивший чинные пятичасовые чаепития, летние приемы в саду, катания на лодке и непременные поездки в экипаже, запряженном четверкой лошадей, чтобы посетить те или иные скачки; он, вечно уклонявшийся от участия в закладке очередного первого камня, не любивший речей, избегавший балов и званых обедов; он, с некоторых пор возненавидевший лютой ненавистью лондонские сплетни, а заодно и сам Лондон, – он неожиданно для себя стал живо интересоваться почтой и каждое утро пешком ходил в деревню за свежим номером газеты, церемонно раскланиваясь с проезжавшим мимо почтальоном и в самой дружелюбной манере перебрасываясь словечком с местным лавочником.

Насколько нам известно, ни святые, ни грешники, бежавшие во дни оны от суетного мира в пустыню, не вели себя подобным образом; впрочем, история умалчивает о многих деталях, которые, без сомнения, вызывают у всех большой интерес. Возможно, временна́я дистанция, отделяющая нас от древних схимников, создает вокруг них волшебный ореол. Будь у нас шанс наблюдать их вблизи, возможно, мы обнаружили бы, что они не сильно отличались от своих преемников. В самом деле, нельзя же днем и ночью сорок лет подряд разбирать по косточкам свои несовершенства и размышлять о тайнах жизни и смерти! И как знать, быть может, для самых искренних из отшельников добровольный уход от мира был просто попыткой вернуть себе силу духа, растраченную в результате слишком долгого пребывания «на миру». Не сама ли Природа вразумила мистера Дансона и направила прочь из Лондона, дабы он в тиши открылся ей, мудрой матери всего живого, и с ее помощью обрел здоровый дух в здоровом теле? Ее рецепты элементарны, и мало-помалу он – тот, кто еще недавно путал день с ночью и, не зная ни сна ни отдыха, изнурял себя хуже ломовой лошади, – начал следовать ее прописи.

Итак, одиночество мистера Дансона нельзя считать абсолютным. Но вместе с тем – хотя не в его характере было выслушивать воспоминания главы прихода о давних студенческих деньках, внимать рассказам священника или реминисценциям доктора о фельдшерском пункте в Раджастхане, – облюбованная им «келья отшельника» как нельзя лучше отвечала своему назначению.

Он ел и пил и спал… А дальше что?

Он ел и пил и спал. И это всё.

Иногда он сам спрашивал себя, чего ради забрался в эдакую глушь – неужто ради удовольствия?

Личико неверной возлюбленной и мысли о лорде-нуворише вскоре потускнели, как старые фотографии. Попадись ему теперь в «Таймс» их имена, он и глазом не моргнул бы. Длинная полоса песчаного пляжа, ширь океана день ото дня доставляли ему все большее наслаждение, и он так полюбил свои моционы вдоль берега, что самому не верилось: совсем недавно он с легкостью променял бы какие угодно сельские радости на возможность постоять «в тенечке на Пэлл-Мэлл».

– Каждое утро, когда я возвращаюсь домой со свежим номером газеты, – сказал как-то раз мистер Дансон констеблю, с которым особенно подружился, – я встречаю девушку. Невысокого роста, не красавица, ничем вроде бы не примечательная, она очень нравится мне своим спокойным и печальным выражением, какого я никогда не видел на женском лице. Не сомневаюсь, что вы знаете, кто она.

– Всегда в черном? И ходит бойко – не угонишься?

– Да, шаг у нее быстрый, легкий.

– Это мисс Уна Ростерн.

– Мисс… как вы сказали? – в изумлении переспросил Сирил Дансон.

– Уна Ростерн, – повторил мистер Мелшем, – дочь моего предшественника, который пропал… Как в воду канул.

– Господи помилуй! Я думал, что бедняжка служит гувернанткой где-нибудь по соседству.

– Так и есть – приходящей, в Форт-Клойне. Три мили пешком туда и три обратно пять дней в неделю – в дождь и вёдро, в зной и стужу. Если бы она согласилась оставить мать, получала бы кучу денег, потому как может обучить всему на свете. Сейчас ей платят пятьдесят фунтов в год, и по здешним понятиям это баснословное богатство.

– А что с ее отцом – никаких следов?

– Никаких.

– Странно!

– Почему странно? Тут кругом такие топи, что в них целая армия может пропасть, не только какой-то инспектор.

– По-вашему, он сбился с пути?

– Ну да, сбился с пути в звездную ночь! Это он-то, который здесь каждый камень знал как свои пять пальцев, – фыркнул мистер Мелшем. – Нет. Кто-то прикончил его и спрятал с глаз долой. Глядишь, лет через двести останки случайно найдут.

– Наверное, все подумали, что он тайно выехал из страны.

– Возможно, по ту сторону пролива все так бы и подумали, но среди наших – никто. Во-первых, Ростерн погряз в долгах, у него отродясь не было ни гроша, а без денег – какая заграница! Во-вторых, он по-своему любил жену и дочь, и, кроме того, здешние кредиторы его не допекали, ведь стоило мисс Уне сказать «да», и Читток до последнего пенса расплатился бы с долгами папаши, это все понимали… Нет, тут скрыта какая-то тайна. Может быть, когда-нибудь – когда тот, кто прикончил его, захочет перед смертью облегчить душу, или тот, кто что-то знает, устанет хранить чужие секреты, – мы услышим, как оно было на самом деле. Но, скорее всего, никто из ныне живущих не узнает, что случилось между семью часами вечера, когда он пешком отправился домой из Леттерпасса, и следующим утром, когда домой он так и не явился. Вечером его видели в двух милях от Леттерпасса – он спускался к берегу, – и больше о нем ничего не известно, хотя мы опросили всех, кого могли. – (Пауза.) – Такая история.

– Ужасная! Если бы нашли тело, живое или мертвое…

– Однако не нашли. Неудивительно, что теперь мисс Уна как в воду опущенная. Да, – задумчиво прибавил он, – ходит пешком – три ирландские мили туда и три обратно, пять дней в неделю, в дождь и вёдро, в зной и стужу… А между тем по бабке она из О’Консидайнов!

– Неужели? – изумился мистер Дансон, до этой минуты не подозревавший о какой-то особой знатности О’Консидайнов, более того – никогда не слыхавший о славном семействе.

– Да-да, – подтвердил мистер Мелшем, приняв его изумление за чистую монету. – Дед ее был, считайте, последний в роду – последний, кто жил на широкую ногу благодаря фамильному достоянию: правил четверкой лошадей, закатывал приемы и ни в чем себе не отказывал, пока в буфете оставался хотя бы глоток спиртного, а на его земле – хотя бы акр, который можно заложить.

Мистер Дансон еще не успел как следует узнать нравы «драгоценнейшей жемчужины морей», но подозревал, что подобный образ жизни был свойствен многим блестящим ирландским джентльменам, вызывая почтительное одобрение современников и восхищение потомков. С поистине королевским размахом прожигали они свой капитал!

Какой же удел ждал их наследников?

Наследники до конца жизни расплачивались за веселье пращуров, не знавших других забот, как петь да плясать.

Впрочем, не столько веселье прежних дней занимало мистера Дансона, пока он неторопливо возвращался с прогулки в Блэкстонский замок, сколько плачевная участь девицы, вынужденной еженедельно покрывать на ногах тридцать миль и трудиться с утра до ночи, прививая своим подопечным прогрессивные идеи гармоничного развития личности, – и все только для того, чтобы к скудному материнскому доходу добавить свои пятьдесят фунтов в год.

А тем временем в Лондоне один молодой человек чахнет от неразделенной любви, потому что эта самая гувернантка с печальным лицом знать его не желает! Оттого и Блэкстон прозябает без хозяйки, которая могла бы жить припеваючи, если бы согласилась выйти за владельца имения… Душа мистера Дансона преисполнилась сочувствия к несчастной паре. Он загорелся мечтой соединить их ради блага обоих – хотя бы и против их воли!

Девица, несомненно, обращала на себя внимание: пусть не писаная красавица, она была из тех, кого, раз увидев, уже не забудешь. Мистер Дансон еще не имел случая заговорить с ней, но твердо знал, что эти темно-серые глаза, необычайно меланхоличное выражение лица, нервно-чувственный рот вовек не сотрутся из его памяти.

Разумеется, его собственный интерес к ней был продиктован исключительно желанием устроить ее брак с Читтоком.

Без этой внешней причины он не взглянул бы на нее дважды, уверял себя мистер Дансон. Позже он сообразил, что взглянул на нее и дважды, и трижды еще до того, как узнал о ее роли в судьбе Читтока.

Да, замечательно было бы вновь соединить расставшуюся пару, перебросить мост через стремнину их взаимного несчастья и устроить примирение к обоюдному удовольствию.

Мистер Дансон не сомневался, что у него все получится. На прошлой неделе, пока он обследовал Блэкстонские пещеры, к нему заезжал мистер Масто, хотел познакомиться. Долг вежливости требовал нанести ответный визит.

Когда человек преследует некую цель, он действует быстро и решительно. И мистер Дансон без промедления отправился в Форт-Клойн.

Однако на его пути к цели возникло неожиданное препятствие. Как выяснилось, тем утром мистер и миссис Масто отбыли в Швейцарию месяца на два, если не больше.

Два месяца! Второй раз за год жизнь потеряла смысл для мистера Дансона.

Потерпев фиаско в любви и потеряв надежду помочь другу, что было делать бедному мистеру Дансону?

Ну конечно – завязать знакомство с миссис Ростерн! Почему такая простая мысль не пришла ему в голову раньше?

– Гори! – переходя с рыси на шаг, окликнул он своего конюха, который приходился молочным братом мистеру Читтоку. – Сегодня утром мы с мистером Мелшемом обсуждали удивительное исчезновение капитана Ростерна.

Любой английский слуга, которого хозяин удостоил подобным известием, в ответ произнес бы что-нибудь вежливо-неопределенное вроде: «Да, сэр?..» Но Гори ответил иначе:

– Так ведь мистера Мелшема тогда здесь и не было, сэр. Он появился только после того, как инспектор Хьюм уехал.

– Кто такой инспектор Хьюм? – спросил мистер Дансон, расписавшись в своем полном неведении относительно хода событий.

– Очень умный и ушлый джентльмен. Ребята, у которых рыльце в пушку, стараются обходить его стороной.

– Это ты про тех, кто, например, украл овцу или убил хозяина?

– Или учудил еще что-нибудь, о чем вашему благородию угодно помыслить.

Как будто «его благородию» мистеру Дансону и впрямь «угодно» было помыслить о проказах славных ребят, которые крадут овец, убивают помещиков… словом, «чудят» в меру своей фантазии!

Впрочем, мистер Дансон хорошо знал истинную цену Гори, знал, что тот услужливый, преданный, честный, расторопный слуга и свято чтит закон. Такую рекомендацию дал ему мистер Читток, и таким этот малый – спешим заверить читателя – и был в действительности; по правде сказать, мистер Читток упомянул не все его достоинства.

– Полагаю, мистер Хьюм тщательно расследовал это дело?

– Не сомневайтесь, сэр. Комар носа не подточит, как говорится. Ни минуты покоя себе не давал, да и хозяину покоя не было, ведь все это время мистер Хьюм жил в замке.

– И никаких версий?

– Никаких стоящих. Где он только не рыскал, и все без толку.

– А ты-то сам как считаешь, Гори? Ну же, не робей, куда, по-твоему, делся капитан Ростерн? И если он исчез не по своей воле, то где его могли спрятать?

Когда мистер Дансон задал вопрос, солнце слепило ему глаза, поэтому он не был до конца уверен, что не обманулся: ему показалось, будто на долю секунды с лица Гори сошла бесстрастная мина, глаза как-то странно сверкнули и губы непроизвольно дрогнули.

Это было лишь мимолетное впечатление, словами его не описать, – едва заметная перемена в лице, которую мистер Дансон не столько увидел, сколько почувствовал, ибо, напомним, солнце било ему прямо в глаза. Ответил Гори самым обычным, невозмутимым тоном:

– Чего не знаю, того не знаю, сэр. Не имею понятия, куда и зачем ему было уезжать от жены и дочери. Его не особенно здесь любили, чего греха таить, но уж не так, чтобы всадить пулю в сердце. Смерти ему никто не желал, я уверен.

– Ага, значит, его не особенно любили… – подхватил мистер Дансон, ощутив себя на секунду вторым Колумбом.

– Никто не питал к нему ненависти, сэр, если вы об этом, – уточнил Гори, и наполнившиеся ветром паруса мистера Дансона тотчас опали. – По большому-то счету капитан Ростерн людей не обижал – я про такое не слыхивал. Вообще, он был за справедливость и часто заступался за бедных, когда другие молчали. И все равно его не любили! Наверное, потому, что вышел из низов – никто и звать никак, а пыжился как фон-барон. Которые из грязи в князи всегда задирают нос.

– Кичливый малый, короче говоря? – подытожил мистер Дансон.

– У нас он слыл самонадеянным, – осмотрительно поправил его Гори, употребив более подходящее, на его взгляд (да и по сути), определение. – Никто, как он, не радел о справедливости, никто, как он, не соблюдал всех правил вежливости. Бывало, нищий, завидев его, прикоснется к шапке, так капитан непременно ответит – приподнимет трость, или зонт, или палец, но ответит! По части вежливости, сэр, он любого мог за пояс заткнуть. Но людям этого мало. Справедливость и приличия не заменят христианской любви. А у него не было любви ни к Богу, ни к Божьим созданиям.

– Сильно сказано, Гори, – заметил мистер Дансон, поневоле впечатленный умозаключениями конюха.

– Но это правда, ваше благородие! Вот послушайте. Едет он, предположим, по дороге и видит впереди – на той стороне, где дорожное покрытие не укреплено щебнем, – вереницу груженых подвод. Ну и давай свистеть в свой свисток – сигналит, значит, чтобы освободили проезд. Если возчики заартачатся – вызовет всех в участок и накажет. А я случайно видал, как по той же дороге ехала ее светлость герцогиня – сама правила парой лошадок. И что вы думаете? Сделала всем знак оставаться на месте, сошла на землю и под уздцы повела своих коняг в обход по щебенке… И кто ж после этого не скажет: «Благослови ее Господь!»

– Однако надо учитывать положение капитана Ростерна. Вероятно, он почитал своим долгом следить за соблюдением дорожных правил.

– Наверное, сэр. Только Всевышнему милее те, которые иногда отступают от правил. В общем, хотя ни у кого не было к нему большой любви, все, как один, – и стар и млад – жалели его, когда он пропал, а еще пуще жалели его жену и дочь: им теперь весь век слезы лить.

– Да что же могло приключиться с ним, Гори?

– О том ни одна душа не ведает… ни одна. Пэт Харриган повстречал капитана Ростерна у берега по дороге к дому, только до дому горемычный джентльмен так и не дошел.

– Он, часом, не пил?

– Нет, сэр, не больше, чем все. Ну, пропустит рюмочку, как без этого, но лишнего себе не позволял.

– И не играл?

– Случалось, но, опять-таки, черты не переступал.

Знать бы еще, где проходит эта черта, подумал мистер Дансон, но вслух ничего не сказал. Продолжать разговор не имело смысла. Если Гори ничего не знает, то и поведать ему нечего. А если подозревает, что дело нечисто, то своими подозрениями делиться явно не намерен.

Конюха, несомненно, допрашивали, и показания его не раз перепроверили. Несомненно также, что мистер Читток обсуждал с ним это дело и узнал все, что можно узнать. Вполне вероятно, ему действительно нечего сказать. И все-таки странное выражение, промелькнувшее на лице Гори, мешало мистеру Дансону удовлетвориться услышанным.

– Должно быть, мистер Читток страшно переживал из-за этой истории, – поразмыслив, заметил он.

– Ваша правда, сэр. С тех пор он сам не свой, и немудрено. В этих краях у него не было человека ближе капитана, и если бы все шло своим чередом, хозяин стал бы ему как сын…

Мистер Дансон не видел ничего зазорного в том, чтобы потолковать с Гори о таинственном исчезновении капитана Ростерна, но не мог позволить слуге высказывать свои домыслы относительно дочери капитана.

Его оскорбляла мысль, что такая девушка может быть предметом досужих сплетен. Мистер Дансон вознес бы ее на пьедестал, высоко над толпой и злословием… Из чего следует, по всей видимости, что мистер Дансон проникся исключительным почтением к той, которая, как он надеялся, со временем станет женой его друга.

Он склонялся к тому, что капитан Ростерн по каким-то своим причинам уехал за границу. И ключом к тайне может быть что угодно – постыдный скандал, жестокая неудача, да мало ли что, в чем мистеру Дансону вовсе незачем копаться.

Другое дело – попытаться вновь соединить расставшуюся пару, от этого точно не будет вреда. Вдохновленный своим благородным намерением, мистер Дансон резвой рысью поехал в Блэкстонский замок; за ним на почтительном расстоянии следовал Гори.

Глава третья

Мистер Дансон не обязан был в тот день наносить визит вежливости приходскому священнику, просто подумал, что хорошо бы прогуляться до деревни и заглянуть к его сестре, даме неопределенного возраста (но определенно не моложе пятидесяти), которая чрезвычайно забавляла мистера Дансона. Единственным заветным желанием бедняжки было увидеть Лондон, а единственным большим огорчением – прихоть судьбы, забросившей ее брата в такой захудалый приход, как Лиснабег.

– Ах, почему его не направили в Лондон или под Лондон, – вздохнула она, – где он вращался бы среди людей одного с ним калибра!

Прежде мистеру Дансону не приходило в голову, что интеллектуальные запросы главы прихода столь велики и общаться на равных он мог бы только с образованнейшими людьми британской столицы. Однако надо было обладать совершенно не английским жестокосердием, чтобы намекнуть мисс Хит на возможность иной, более трезвой оценки способностей ее дражайшего брата. Поэтому мистер Дансон ограничился сдержанным замечанием:

– Подчас и Лондон приносит разочарование.

– Неужели? Не может быть! Разве Лондон не средоточие мировой Мысли?

– В какой-то мере – несомненно. Но можно годами жить в Лондоне и не встретиться с обилием мыслей, а то и вовсе ни с одной не столкнуться.

– Убейте меня, не понимаю, как такое возможно, ведь Лондон – неиссякаемый источник… всего!

– Верно. Однако учтите, что население столичного оазиса сопоставимо с населением целой Ирландии. Соответственно, многие его обитатели вынуждены обретаться на значительном расстоянии от животворной струи.

– А, ясно! К Филу это не относится. Он в два счета пробился бы к центру.

– Не сомневаюсь – ему достаточно было бы просто заявить о себе, – великодушно согласился мистер Дансон.

После чего мисс Хит оседлала своего любимого конька: дескать, мистер Дансон, – который совсем недавно покинул «средоточие мировой Мысли» и еще ощущает «на своем челе его бодрящее дыхание», – даже представить себе не может, какая смертная скука – жить в этой богом забытой деревне.

– Вы не обречены жить здесь, мистер Дансон, – разливалась она, – вы можете уехать, когда вам вздумается… махнуть в Лондон, Париж – да хоть в Нью-Йорк! Но мы, стреноженные денежными путами, принуждены неделю за неделей, год за годом ходить по одному и тому же опостылевшему кругу. Никому, кроме нас, не понять беспросветной тоски здешнего существования.

Мистер Дансон подумал, что он-то страдал от беспросветной скуки Лондона, от хождения по опостылевшему кругу светской жизни. Но ему не хотелось поднимать эту тему, и он ухватился за идею путешествий.

– Кстати, семья Масто в полном составе снялась с места. Вчера я верхом приехал к ним, а мне говорят – нынче утром отбыли в Швейцарию!

– Да, знаю, – обронила мисс Хит, – и вернутся только через пару месяцев. Они всегда срываются вот так скоропостижно, стукнет в голову – и поехали. Нам будет их не хватать, потому что, хотя они не вполне… словом, вы же знаете, они не из старых джентри…

– Полагаю, старые джентри тоже были когда-то новыми. У всего есть начало, – философски заметил мистер Дансон.

– Ну разумеется. Я как раз собиралась сказать, что эти Масто – сама доброта: радушные, отзывчивые, заботливые. Возьмите последний пример: по просьбе Масто экипаж, который доставил их на станцию, на обратном пути заехал за миссис Ростерн.

– За миссис Ростерн? Для чего?

– Когда мистер и миссис Масто в отъезде, миссис Ростерн с дочерью живут в Форт-Клойне. Они же практически члены семьи. Недаром миссис Масто говорит, что со спокойным сердцем оставляет детей на Уну Ростерн – уверена в ней как в себе самой.

– Должно быть, мисс Ростерн поистине необыкновенная молодая леди, – выдавил из себя мистер Дансон, досадуя на новое разочарование, постигшее его в этот день.

– Поистине! Мой брат любит повторять, что другой такой девушки, как Уна Ростерн, во всех трех королевствах не сыщешь, а уж он-то знает – сам готовил ее к первому причастию. Но одного я ей не прощу: зачем она так жестоко обошлась с бедным мистером Читтоком!

– Позвольте, насколько я осведомлен – при всем моем сочувствии Читтоку, – она с самого начала была честна с ним и прямо говорила, что не может любить его, – горячо вступился за бедняжку мистер Дансон.

– Да какое право имеет эта девчонка идти наперекор тем, кто старше и умнее ее? – возмутилась мисс Хит. – Подумайте, что сулил ей этот брак! Во-первых, спасение, избавление – называйте, как хотите, – для ее несчастного, изнуренного трудами отца; во-вторых, любящего мужа, готового исполнить любой ее каприз; в-третьих, обеспеченный дом для ее матери… О таком браке девушка может только мечтать! Но нет, у миледи свои причуды, она не желает потакать ни отцу, ни матери, ни ухажеру, ни доброму другу. Во времена моей молодости, мистер Дансон, девицы прислушивались к советам. Уна ими пренебрегла – и вот вам результат.

– Но что же делать, если она не могла полюбить Читтока… – опять начал мистер Дансон.

– Не могла полюбить, ну надо же! – язвительно парировала мисс Хит. – Подобные благоглупости выводят меня из себя. Чем он не угодил ей? Такой добрый, очаровательный молодой человек!

– На этот вопрос я вам не отвечу, мисс Хит. Мне Читток всегда нравился, и больше всего на свете я хочу, чтобы он женился на мисс Ростерн.

– В таком случае оставьте надежду, мистер Дансон. Покуда на море приливы сменяют отливы, она не отступится от своего решения. Горе ее ничему не научило, бедность ни на йоту не изменила. После смерти отца – никто ведь не верит, что он жив, – Уна ополчилась на мистера Читтока сильнее прежнего. Нет, это в голове не укладывается!.. Вообразите: он хотел назначить миссис Ростерн приличное содержание, так глупая девчонка не позволила матери взять у него ни пенса! Откуда столько упрямства в молодые годы? Уна и теперь еще сравнительно молода, хотя скоро ей стукнет двадцать три. Но, по моим понятиям, это молодость, даже для гувернантки.

– Я считаю, что она правильно поступила, раз Читток ей не по душе.

– Но почему, почему он ей не по душе? Образцовый, можно сказать, джентльмен – спокойный, обеспеченный, и внешностью Бог не обидел, и в разговоре приятный… и к спиртному не приохотится, если бы и захотел, – достаточно бокала пунша, чтобы вино ударило ему в голову. По словам миссис Ростерн, единственная причина, которую привела ей Уна, заключалась в том, что он якобы вспыльчив и это пугает ее. Но помилуйте, чтобы муж никогда не вспылил?.. Мистер Читток по крайней мере отходчив – вспыхнул и погас. Судя по всему, она рассчитывает выйти за святого. Желаю ей удачи!

– Может быть, у мисс Ростерн есть на примете другой кавалер, к которому она относится более благосклонно?

– Пока жив был ее отец, никто, кроме Диармида Читтока, не посмел бы взглянуть на нее, а тем паче заговорить с ней. Хотела бы я посмотреть на такого смельчака! Даже если бы у нее и был кто-нибудь на примете, кому, скажите на милость, придет в голову связаться с ней после ее выкрутасов? Нет, она упустила свой шанс – редкостный шанс! – и другого уже не будет. Придется ей худо-бедно и дальше самой справляться с жизнью. Мне искренне жаль ее, но она не желала слушаться добрых советов. Как, уже уходите, мистер Дансон? И брата моего не дождетесь? Куда же вы, погодите, он придет с минуты на минуту.

Нет-нет, мистер Дансон премного благодарен, но ему пора возвращаться домой. Собственно, он заглянул проститься, поскольку намерен отправиться в поход по Коннемаре. Давно хотел побывать в этой части Ирландии. Возможно, он несколько расширит программу и включит в нее Килларни и Золотые горы.

«Как видно, Блэкстонский замок уже наскучил ему, – решила мисс Хит, глядя вслед мистеру Дансону, поспешающему в сторону усадьбы. – Что ж, вполне естественно – удивляться тут нечему».

Глава четвертая

Мода переменчива, однако далеко не в той степени, как представляется многим. На смену живописным сандалиям пришли крепкие походные башмаки, а ладный рюкзак несравнимо удобнее сумы пилигрима. Но по большому счету современный турист с художественной точки зрения являет собой всего лишь улучшенную копию длиннобородого, не особенно чистоплотного и зачастую крайне ленивого странника, который в прежние времена перебивался тем, что вечно бездельничал во славу Божию.

Та же самая непоседливость, побуждавшая богомольца тащиться в пустынные земли и устраивать себе подобие дома среди древних гробниц, ныне влечет его смышленого, хорошо тренированного и экипированного, намного более благополучного последователя лазить по горам, грести против течения, переплывать океаны и добровольно жить в чужих краях.

Одним словом, в наши дни людей точно так же тянет бродить по свету, как и девятнадцать столетий назад или еще того раньше, когда – почти сорок веков назад! – праотец Авраам «сидел при входе в шатер, во время зноя дневного».

Это извечное свойство человеческой натуры взыграло в мистере Дансоне и заставило объявить мисс Хит, что он отправляется в поход по Коннемаре, хотя ни о чем подобном он не помышлял до той минуты, пока сестра приходского священника, устами которой гласило местное общество, едва не вывела его из себя своими умозаключениями касательно Уны Ростерн.

Он понял, что ему невыносимо слушать, как деревенские сплетники судачат о возлюбленной Читтока, и тем более невыносимо два долгих месяца бездействовать в ожидании ближайшего случая представиться матушке мисс Ростерн.

Мистер Дансон решил куда-нибудь уехать – и уехал. Одетый в практичный фризовый костюм, обутый в походные башмаки, имея достаточно денег в кармане, он пешком прошел из Каслбара в Голуэй – не кратчайшим путем, а зигзагами, чтобы не пропустить ни одной достопримечательности. Потом сел на поезд до Дублина и оттуда вернулся в Блэкстон, впрочем ненадолго. Очень скоро мистер Дансон удостоверился, что там все по-прежнему и Время, по своему обыкновению, сидит сложа крылья на скале, размышляя, быть может, о загадочном исчезновении мистера Ростерна, но, скорее всего, просто сидит, ни о чем не размышляя.

Выяснив все, что хотел, мистер Дансон вновь уехал – сперва в Дублин, где, купив по случаю «Дом у кладбища» Ле Фаню, вдоль и поперек исходил Чейплизод, место действия романа. И все время, пока он там бродил, его не оставляло тягостное чувство, что невесту Читтока постигла участь бедной Лилиас. Далее его путь пролегал через несправедливо обойденное вниманием графство Уиклоу, а после мистер Дансон отдал должное знаменитым красотам Килларни. Оттуда он направил свои неуемные стопы к Золотым горам и лишь затем возвратился к блэкстонским прибрежным скалам, о которые в бешенстве бьются волны, выплескивая на камень фонтаны брызг и пены. Огромные черно-зеленые океанские валы, увенчанные белыми гребнями, словно бы припорошенные снегом, один за другим рвутся вперед к своей неизбежной судьбе с непреклонностью идущих в атаку полков. За их упорным самоуничтожением скорбно наблюдает с высоты серое небо.

«Что может быть величественнее этой картины! – думал мистер Дансон, пока шел по верхней тропе вдоль полосы прибоя и обозревал грандиозную панораму. – Какая изумительная страна, какой бесподобный край!»

Настроение у него было превосходное – в таком настроении он восхитился бы и более скромным видом.

Масто вернулись в Форт-Клойн, и глава семьи первым делом поспешил в Блэкстонский замок засвидетельствовать свое почтение новому соседу-арендатору, а заодно и позвать его к себе на недельку, пока вся компания в сборе.

– Народу немного, но все большие любители здешней природы и знатные охотники – готовы бегать за дичью, не замечая ни миль, ни часов. Присоединяйтесь! Мы будем очень рады вам, хотя, помимо хорошей охоты, соблазнить вас мне нечем. Среди гостей только четыре дамы – две старинные приятельницы моей жены да миссис и мисс Ростерн. Вы, верно, уже наслышаны о мисс Ростерн?.. Да, бедняга Читток… Жаль, очень жаль!.. Так завтра ждем вас?

Мистер Дансон дал согласие и, проводив визитера, пришел в такое возбуждение, что ноги сами понесли его на высокую тропу над морем, откуда открывался уже знакомый нам великолепный вид.

Вот это удача! Теперь он сможет свободно видеться и говорить с девушкой, которую так страстно полюбил Читток. Он станет послом своего друга, выяснит, в чем причина недоразумения, и сумеет все исправить!

Тот, кто из лучших побуждений вмешивается в чужие дела, почти всегда совершает ужасную ошибку. Сама попытка ступить на столь зыбкую почву скорее всего свидетельствует о полной непригодности доброхота для исполнения возложенной на себя миссии. Но мистер Дансон не ведал страха: цель его благая, намерения безупречны и, стало быть, успех ему обеспечен. Поэтому на следующий день он с легким сердцем занял свое место за столом между миссис Масто справа и миссис Ростерн слева. Напротив него, по диагонали, сидела мисс Ростерн и, судя по ее виду, чувствовала себя неуютно.

Ужин удался, все оживленно беседовали, а когда дамы удалились и джентльмены сдвинулись в кружок, мистер Дансон поймал себя на мысли, что ему случалось участвовать и в более никчемных увеселениях, – подразумевая лондонский светский сезон и то время, когда сам он еще не решил отринуть мишуру света и принять роль отшельника.

Позже, перейдя в гостиную, собравшиеся послушали игру и пение одной из старших леди, а затем отставной полковник, по всей видимости давний знакомый мисс Уны, принялся упрашивать ее исполнить ирландскую балладу «Если любишь в жизни только раз». И после небольшого фортепианного вступления строптивая дама сердца Читтока запела: «Мечты, надежды – сладкий сон…» Все тотчас смолкли, околдованные голосом мисс Ростерн, и, когда отзвучала последняя нота, никто не проронил ни звука – повисла мертвая тишина.

Не сказать чтобы песня была уж очень душещипательная, но в первые несколько мгновений слушателям не хотелось говорить.

– Согласитесь, она просто чудо! – выдохнула наконец миссис Масто, повернувшись к Сирилу Дансону.

Вместо ответа джентльмен лишь смотрел на нее широко раскрытыми глазами, буквально онемев от прелести необыкновенного голоса девушки.

Устраиваясь на ночь в отведенной ему комнате, мистер Дансон пришел к мысли, что Читток недаром так увлекся этой молодой особой. Тем не менее загадка непостижимого очарования мисс Ростерн еще долго не давала ему уснуть. Ее нельзя было назвать ни красавицей, ни хорошенькой, ни просто «милашкой». Живость, игривость, лукавство и «те улыбки, что таит юность в ямочках ланит»[8], – все это не про нее. Даже в ее пении не было ни малейшей примеси аффектации или жеманства, ничего из простительных женских уловок, вызванных естественным желанием нравиться. Он не мог объяснить, почему, чем она разбередила его душу, каким ключом открыла в нем потаенные родники добродетели, – знал только, что ее голос проник в его сны: этот голос он явственно слышал, пока вел с ней долгий разговор о мистере Читтоке – разговор, расставивший все по местам, устранивший в конце концов все недоразумения!

Однако, проснувшись, мистер Дансон не сумел вспомнить тех убедительных доводов, которые привел ей во сне, объясняя, в чем именно она заблуждалась. Помнил лишь воздетые на него страдальческие глаза и негромкий, проникновенный голос, заверявший его: «Я всегда любила Диармида, всегда – с самого детства».

Во сне проблемы решаются легко и просто. Но наяву, проведя в доме Масто семь приятных дней, мистер Дансон ни на шаг не приблизился к своей цели. С другими дамами ему быстро удалось найти общий язык, но в отношении Уны прогресс был нулевой.

Не то чтобы она отталкивала или демонстративно игнорировала его, просто все его попытки сойтись с ней короче девушка встречала с неизменной апатией, которая пресекала его поползновения вернее, чем открытый антагонизм.

– Боюсь, мисс Ростерн меня невзлюбила, – пожаловался хозяйке дома «посол» мистера Читтока в последний день своего визита.

– Вы думаете? – уклончиво ответила миссис Масто.

– Да – то есть для меня это очевидно. Ума не приложу почему. Я всеми силами старался расположить ее к себе.

– Несомненно, – согласилась миссис Масто.

– Вы не могли бы помочь мне разрешить эту загадку? Женщины намного лучше понимают друг друга. Я искренне хотел бы подружиться с ней для блага несчастного Читтока.

– Подозреваю, в этом как раз вся загвоздка.

– Простите… Видимо, я непонятлив.

– Вы бесконечно добры. И все же, – пожалуйста, не обижайтесь на меня, – допустили ошибку, посвятив в свои планы мисс Хит.

– Мисс Хит!.. – растерянно повторил за ней мистер Дансон. – Каким образом я посвятил ее в свои планы?

– Сказали ей, что больше всего на свете желали бы брака мистера Читтока и мисс Ростерн.

– Я так сказал? Вполне возможно. Не помню, какое выражение я употребил, но мне действительно небезразлична судьба моего друга, и однажды в разговоре с мисс Хит мы затронули эту тему.

– Вот-вот, к несчастью, голубушка мисс Хит – неисправимая сплетница. Разумеется, у нее и в мыслях нет кому-то навредить, просто она разносит слухи, которые многих задевают за живое. Можете не сомневаться: все, что вы сказали от чистого сердца, было преподнесено мисс Ростерн бог знает с какими добавлениями и больно ранило ее.

– Мне ужасно жаль. Что же теперь делать, как исправить оплошность?

– Боюсь, тут уже ничего не поделаешь, но на вашем месте я остерегалась бы обсуждать неудачное сватовство мистера Читтока с кем бы то ни было, кроме меня. Себя я исключаю, – с очаровательной усмешкой прибавила она, – потому что целиком на стороне Уны. На мой взгляд, она поступила правильно, хотя все вокруг осуждают ее.

– А почему вы считаете, что она поступила правильно?

– Потому что она не любит его.

– А почему она не любит его?

– На этот вопрос я не могу ответить с уверенностью. Наверное, потому, что слишком хорошо его знает, и еще потому, что он смотрел на нее свысока – не сомневался в своей победе. Ведь пока она не отказала ему – не раз, не два и не три! – мистер Читток был о себе такого мнения… какого, по правде говоря, придерживаются все вокруг, а именно: чтобы что-то получить, ему достаточно заявить о своем желании. Но для девушки, воспитанной так, как Уна Ростерн, это совершенно неприемлемо. Впрочем, вам, мистер Дансон, может быть, неизвестно, какого она воспитания?

– Неизвестно, – признался он.

– Что ж, я расскажу вам. История необычная и, на мой взгляд, очень грустная. Первые восемь лет жизни она была просто Уна Ростерн, то бишь Уна Никто. И тут вдруг в Индии умирает сэр Томас Гланмайр, а его вдова, в девичестве О’Консидайн, возвращается в Ирландию и вспоминает о своей родственнице, которая вышла замуж за мистера, или капитана – как его привыкли звать в наших краях, – Ростерна. Короче говоря, знатная дама нагрянула к Ростернам, нашла маленькую Уну прелестной и удочерила девочку. Следующие семь лет Уна купалась в роскоши, встречалась исключительно с представителями бомонда, училась у лучших учителей и, натурально, готовилась в скором времени влиться в круг избранных десяти тысяч.

– Натурально!

– Леди Гланмайр жила по большей части в Париже, – продолжала миссис Масто, – и лишь иногда наезжала в Ирландию. С самого начала ни у кого не было сомнений, что она обеспечит Уну, но незадолго до смерти леди-благодетельницы лопнул банк, в который ее муж когда-то вложил деньги. В итоге она все потеряла и сама могла рассчитывать только на вдовью пенсию.

Леди Гланмайр не пережила удара судьбы. Своей воспитаннице она оставила все, что могла, – драгоценности, столовое серебро, мебель, – но после выплаты долгов наследство превратилось в жалкие крохи, да и те капитан Ростерн живо пустил на ветер.

Тогда на сцену вышел мистер Читток – и потерпел афронт. Из-за этого у девушки начались ссоры с отцом. Она винила его в том, что он торгует ею, и щедроты мистера Читтока лишь подливали масла в огонь.

После смерти – или исчезновения – мистера Ростерна, который был по уши в долгах, в его бумагах обнаружились гневные письма мистера Читтока, написанные явно под горячую руку, с категорическим отказом вновь ссудить денег мистеру Ростерну, поскольку в этом не было уже ни малейшего смысла. Письма, скажу я вам, пренеприятные – мистер Ростерн должен был немедленно сжечь их, однако не сжег, и Уна их прочла. С тех пор она очерствела душой, как сказала мне миссис Ростерн.

Ну вот, я очертила вам общую канву событий, недостающие подробности можете восполнить сами. И тогда вам станет понятно, почему, выступая адвокатом мистера Читтока, вы навлекаете на себя неудовольствие мисс Ростерн.

Мистер Дансон минуту-другую молчал, а потом снова заладил:

– И все-таки, если бы она видела, до чего довел себя бедняга Читток…

– Это ровным счетом ничего бы не изменило, – прервала его миссис Масто. – Однажды – всего один раз – я рискнула вызвать Уну на разговор и пришла к заключению, что увещевать ее бесполезно: ей невыносима мысль о браке с ним. «Поверьте, миссис Масто, – сказала она, – кто-кто, а мистер Читток теперь и сам не захочет взять меня в жены. На сей счет у нас с ним полное взаимопонимание». Понятия не имею, что она имела в виду. Но даже у преданного поклонника может закончиться терпение, я полагаю. Как бы то ни было, факты, которые я изложила вам – строго конфиденциально! – не вызывают сомнения. Если хотите, чтобы мисс Ростерн обращалась с вами более благосклонно, перестаньте печься о мистере Читтоке.

– Этого я обещать не могу, – ответил верный друг мистера Читтока.

– Как знаете, но, сдается мне, у вас ничего не выйдет, – предрекла миссис Масто.

Взглянув на вещи под другим углом, она немного усомнилась в своем предсказании, но вслух ничего не сказала: миссис Масто была женщина умная и многоопытная.

Глава пятая

Уверившись в несбыточности своего плана осчастливить мистера Читтока, Сирил Дансон начал подумывать о том, что предстоящая зима – когда единственными его развлечениями будут редкие визиты в Форт-Клойн да виды бескрайней Атлантики – может обернуться еще одним «опостылевшим кругом», если воспользоваться метким выражением мисс Хит. Поэтому он решил последовать примеру мистера Масто и написал нескольким старым знакомым – любителям дикой природы, охоты и полной свободы поведения, каковую мистер Дансон готов был им предоставить, пусть лишь на время визита.

Он не прогадал – все приняли его приглашение, хотя каждый сообщил, что в настоящий момент, к сожалению, занят, но как только «отбудет каторгу» (цитируя одного из корреспондентов по прозвищу Курчавая Бестия), тотчас телеграфирует Дансону.

«То-то повеселимся! Спасибо, дружище, что не забываешь тех, кому повезло меньше тебя: ты-то сам больше не ходишь по кругу, как лошадь на мельнице. С удовольствием посмотрим на твои болота и полазаем по твоим кручам».

Так ответил ему уже упомянутый его приятель, Курчавая Бестия, и в том же духе ответили все остальные.

В ожидании гостей мистер Дансон впервые досконально обследовал Блэкстонский замок.

– Я хочу перебраться в дубовую спальню, Ченери, приготовь ее поскорее, – объявил он.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Ченери (тот самый камердинер, единственный человек в целом свете, который мог бы, по мнению мистера Дансона, пожалеть о его смерти) и после крошечной, почти неуловимой паузы добавил: – Гори говорит, что в дубовой спальне всегда холодно.

– Возможно, но холод меня не пугает. Да, Ченери, и приведи в порядок столовую.

– Слушаюсь, сэр. – Ченери повернулся к двери, словно бы намереваясь безотлагательно взяться за дело.

Если таково было его намерение, он с поразительной быстротой изменил его и на полдороге остановился.

– Прошу прощения, сэр, но Гори говорит, что в зимнее время ветер гуляет в столовой, как в солдатском бараке.

– Не вспомнишь ли еще какое-нибудь ценное наблюдение Гори? – поинтересовался мистер Дансон.

– Мм, нет, сэр, так сразу не вспомню, кроме того, что библиотека и спальня, которые вы сейчас занимаете, – единственные удобные для жизни помещения в доме, когда налетает штормовой ветер, а у них тут непогода длится с сентября по апрель.

Несмотря на свою досаду, мистер Дансон не смог сдержать улыбки.

– Полно, Ченери, не вешай нос. Делай что велено и впредь избавь меня от ссылок на мнение Гори.

– Слушаюсь, сэр, – покорно ответил слуга и вышел из комнаты.

Если бы не упрямое желание показать, кто хозяин в Блэкстонском замке, во всяком случае пока не истек срок аренды, мистер Дансон уже через несколько дней вернулся бы в свои прежние апартаменты.

Известно, что у каждой комнаты в доме – городском или сельском, не важно, – имеется свой характерный набор звуков, о чем мистеру Дансону, как и всем, кому случалось останавливаться в самых разных комнатах и самых разных домах, было известно не понаслышке. Однако весь предыдущий опыт не шел ни в какое сравнение с тем концертом, которым встретила его дубовая спальня.

Звуки беспрестанно варьировались, причем «вариации» выходили далеко за рамки всякого умопостигаемого диапазона. Нигде и никогда мистер Дансон не слышал такой какофонии, хотя справедливости ради надо признать (о чем он сам себе и напомнил), раньше он никогда не ночевал на вершине скалы, у подножия которой грозно ревел океан.

Однажды утром, не в силах больше молчать, он сказал Гори:

– Я не предполагал, что по нашей пляжной лестнице разрешается лазить кому угодно!

– Не разрешается, сэр, давно уже, но, бывает, какой-нибудь дуралей махнет рукой на запрет и срежет дорогу. Такое случалось и раньше, при старом хозяине, только ни он, ни мистер Диармид особо не расстраивались. Ну, там, покачают головой, мол, пора бы это прекратить…

– Вот как! – обронил мистер Дансон, поглубже вдохнув, чтобы скрыть свое недовольство. – Хорошо, допустим, – пробормотал он, словно говорил сам с собой, – но почему, хотел бы я знать, непременно среди ночи?..

– Трудно сказать, ваше благородие, это и правда странно: подъем-то небезопасный, даже когда светло, – ответил Гори на его риторический вопрос.

– Не пойму я тебя… – произнес мистер Дансон, задумчиво вглядываясь в лицо конюха, – действительно ты так прост – или умен да хитер?

– Об этом мне судить не пристало, сэр, – скромно ответил Гори, – хотя некоторые считают, что в лошадях я разбираюсь не худо. Полковник Джером, который недолго жил в Блэкстоне, когда хозяин уехал, хвалил меня за то, как я управлялся с его кобылой, – норовистая была, чисто бесовское отродье, не при вас будь сказано! – и даже хотел забрать меня с собой в Вустершир… обещал хорошее жалованье.

– Что же ты не поехал? – спросил мистер Дансон.

– Не знаю, сэр, наверное, не хотел уезжать отсюда, другой причины не было.

– Выходит, для тебя это достаточная причина?

– Выходит, что так, сэр, потому и остался.

Последовала непродолжительная пауза. Мистер Дансон обдумывал следующий ход, а молочный брат мистера Читтока невозмутимо ждал.

– Гори, – наконец обратился к слуге его нынешний хозяин.

– Да, сэр!

– Мне нужен прямой ответ на вопрос. Ты можешь не ходить вокруг да около?

– Постараюсь, ваше благородие, – пообещал Гори, очевидно не уловив намека мистера Дансона, заподозрившего его в притворстве.

– Тогда скажи, кому, по-твоему, могло прийти в голову лезть по этой лестнице в потемках – и ладно бы еще вечером, но в полночь?..

– Да отсохни у меня язык, если совру, – не знаю, сэр! В такое время года разве только кто из господ не лежит в постели после девяти, ну или те, кому по службе не до сна, – констебль, к примеру, или таможенник…

– А что, здесь орудуют контрабандисты?

– Нет, не особенно, но дай им волю, разошлись бы. Таможенники всегда так говорят, дескать, без них, без таможенников, не было бы никакого порядка.

– Хочешь сказать, инспектор стал бы карабкаться по лестнице в кромешной тьме, рискуя свернуть себе шею? Сейчас по ночам не видно ни зги!

– Инспекторы, они такие, куда хошь залезут, проворные как кошки, и жизней у них – как у кошки! Понимаете, сэр, нынче они не столько за контрабандой гоняются, сколько за самогонными аппаратами. Однажды до них дошел слух, будто в подземельях старого замка варят виски.

– И вправду варили?

– Инспекторы ничего не нашли – ни винокурни, ни подземелья. Но все равно здешний народ верит, что старые развалины точь-в-точь кроличьи норы – сплошные тайные ходы.

– А ты сам-то что думаешь, Гори?

– Ничего не думаю, сэр. В старину творились дивные дела, говаривал мистер Диармид. И нынче старики любят вечером у камелька рассказывать небылицы, детей пугать, так что не только девчонки, но и мальчишки от страха боятся голову повернуть: а ну как нечисть притаилась за спиной!..

– Но, помимо упомянутых звуков на лестнице, я постоянно слышу совсем уж необъяснимый шум в столовой.

– Все из-за ветра, сэр, я же предупреждал Ченери, не сочтите за дерзость. Зимой восточная половина Блэкстонского замка непригодна для жизни. Полковник Джером не зря говорил, что скорее согласился бы спать прямо на берегу! Попробуйте в сумерках пройтись по нижней тропе, когда ветер дует с северо-востока – даже не настоящий штормовой ветер, а просто крепкий бриз, – чего только вы не услышите: можно подумать, на море светопреставление! Помню, моя старая бабушка приговаривала, что это мертвецы – утопленники – разговаривают промеж собой, готовятся к встрече с новенькими, которых пригонит к ним шторм. Если ваше благородие пожелает, я схожу с вами вниз, как стемнеет, вы там такого наслушаетесь!..

– Благодарю, мне хватает того, что я слышу у себя наверху, – холодно ответил мистер Дансон и вышел.

Он сильно сомневался в желании мистера Дэниела Гори говорить правду, и только правду.

Стоит дать волю своему воображению – что бы ни послужило для него толчком: любовь, надежда, подозрение, ревность или иное сильное чувство, – и ты уже себе не господин, ибо не знаешь наперед, куда заведет тебя изобретательный дух фантазии. Остановишься полюбоваться роскошным закатом – ан глядь, еще прежде, чем великолепие золота и багрянца канет во тьму, фантазия унесет тебя на край света и откроет твоему взору такие диковины, о каких ты в здравом уме и думать не думал.

Так и с мистером Дансоном: в ту секунду, когда он заметил – или вообразил, что заметил, – как глаза конюха подозрительно сверкнули, он начал сомневаться в Гори и впоследствии каждое его слово воспринимал в качестве нового подтверждения лукавства.

Неспроста Гори вечно юлит, думал мистер Дансон, хотя до поры до времени и не мог понять, в чем причина. Теперь его осенило: Гори замешан в какой-то незаконной деятельности и потому предпочел бы очистить Блэкстонский замок от постояльцев. Постороннее присутствие мешает ему проворачивать свои делишки. Возможно, полицейские и таможенные инспекторы не без оснований подозревали, что в усадьбе работает подпольная винокурня. И кто, как не Гори, сумел бы обвести их вокруг пальца, ведь он с детства знает и этот дом, и древние развалины, и подземелья, и побережье, и каждую пядь окрестных земель. Воображение мистера Дансона, и без того уже разыгравшееся, пустилось вскачь, унося его в неведомую даль. Гори что-то скрывает, это очевидно. Уж не тайну ли исчезновения капитана Ростерна? Что, если злополучный констебль наткнулся на самогонщиков и те разделались с ним, опасаясь потерять прибыльный бизнес? Вполне правдоподобная версия.

Судя по отзывам, капитан Ростерн был из тех служак, которые скорее пойдут на смерть, чем на сговор с преступниками; и очень вероятно – нет, наверняка! – хитрецу Гори известно, что и как произошло на самом деле.

Отметим: покамест арендатор мистера Читтока не считал Гори ни пособником убийц капитана Ростерна, ни даже пассивным свидетелем преступления, но кто знает, куда способно увлечь его воображение? Чуть позволишь этому ретивому скакуну закусить удила, как сам не заметишь, что уже во весь опор мчишься верхом на зловредной фуке.

На третье утро после их беседы Гори спросил мистера Дансона, не найдется ли у него «свободной минуты», и тот неохотно согласился, что минута, пожалуй, найдется, после чего конюх отвел хозяина к верхнему концу примитивной лестницы, соединявшей пляж с усадьбой.

– Я понял, какой шум беспокоил ваше благородие, – сказал Гори. – Смотрите! – И он указал на вертикально торчавшую железную палку с закрепленным на ней сломанным железным колесом. Когда налетал порыв ветра, колесо вращалось, издавая стук, который действительно можно было принять за торопливые шаги множества ног по каменным ступеням.

– Слышите, сэр? Сейчас… Обождите, пока ветер снова задует.

– Надо же, – равнодушно отозвался мистер Дансон, охладив пыл Гори. – И кто автор сего изобретения?

– Думаю, теперь уже никто не знает. Шест забит в скалу, а от колеса, сами видите, одни обломки остались. Но я сказал себе, что не успокоюсь, пока не выясню, отчего на лестнице слышен топот. Всю голову себе сломал – не мог понять, о какой беготне по ступеням вы толкуете.

– Надо же! – повторил мистер Дансон, брезгливо толкнув кончиком трости железное колесо. – Таким только ворон пугать!

И сразу раздалось громкое тук-тук-тук, словно дюжина молодцов в кованых сапогах пробежала по ступеням.

– Через полчаса подъезжай к дверям в двуколке, отвезешь меня в Леттерпасс, – распорядился мистер Дансон тем безукоризненным, надменно-вежливым английским тоном, который Гори успел хорошо изучить и который внушал ему трепет.

Конюх приуныл, хотя давно чувствовал, что вышел из доверия мистера Дансона.

Интуиция его не подвела: с той минуты, когда ослепленному солнцем мистеру Дансону почудилась мимолетная перемена в лице Гори, англичанин насторожился и стал, как говорится, держать ухо востро с молочным братом Читтока, не задумываясь о том, что для «вышедшего из доверия» жизнь превращается в пытку.

Общее заключение, которое вывел мистер Дансон, было таково: «На первый взгляд, ирландцы – люди открытые, без камня за пазухой; они подкупают своей откровенностью, да и за шуткой в карман не лезут – даже слишком большие шутники, если на то пошло. Однако со временем начинает проступать оборотная сторона медали и веселые ирландцы являют себя в своем истинном свете. На поверку они плутоваты, хотя и умеют втереться в доверие; лживы и ненадежны, хотя и приятны в общении… до известного предела, – мысленно уточнил он, – а полагаться на них – все равно что полагаться на их климат».

Бедный наш климат! Бедная Ирландия! Бедные ирландцы! Бедный Гори!

И все же чувства мистера Дансона можно понять – ведь он прибыл в Ирландию с открытым сердцем и чистыми намерениями.

Прибыл с готовностью полюбить страну и людей, с желанием облагодетельствовать, осчастливить своих новых знакомых, а главное – снять камень с души своего друга мистера Читтока. И с чем он столкнулся? Вместо того чтобы помочь ему осуществить благородную миссию, оба предполагаемых ближайших сподвижника обманули его ожидания. Одна холодно свела на нет все его усилия, другой вечно изворачивается, уходит от простейших вопросов.

Что же удерживает его в столь неприютной обстановке, спрашивал себя мистер Дансон и не находил ответа. А вот для миссис Масто в этом не было ничего удивительного – она знала ответ!

В одно прекрасное утро почта доставила мистеру Дансону известия о скором прибытии такого количества гостей, что в первый миг он даже испугался. Поистине: то пусто, то густо!

Для начала все трое приглашенных им друзей сообщили, что явятся раньше намеченного срока, а двое испрашивали разрешения привезти с собой приятеля.

«Адсон мечтает взглянуть на твою келью, – писал один. – Не возражаешь, если мы приедем вместе?»

«Мэйфорд никогда не был в Ирландии. Ты знаешь, он превосходный малый. Сможешь принять его? Если нет, телеграфируй немедленно».

Мистер Дансон телеграфировал, что всем будет рад, и поручил Ченери готовиться к приему гостей. В мгновение ока сонно-размеренной жизни Блэкстонского замка пришел конец: в давно пустующих комнатах запылали камины, горничная бросилась проверять запасы постельного белья – и забила тревогу; кухарка объявила Ченери, что ей нужны дополнительные кастрюли и сковороды, а, сверх того, еще и помощница. Сам Ченери обнаружил, что в доме решительно не хватает столовой посуды. Гори с утра до вечера носился по округе, закупая провизию, и каким-то образом тоже «готовился» к тому часу, когда поступит приказание встретить поезд в Леттерпассе. Весь этот переполох доставлял мистеру Дансону безмерное удовольствие после полугода затворничества в сельской глуши и отвлекал от назойливых мыслей о таинственных шагах на лестнице и странных стенаниях в столовой, превративших эту часть дома в необитаемое пространство.

В ожидании гостей столовая перешла в полное подчинение к Ченери; хозяину накрывали в библиотеке. Но главной заботой Ченери было произвести – ценой преимущественно собственных усилий и хлопот, а не лишних расходов – необходимые перемены в помещениях, где разместится вся честная компания.

Ченери вернулся в свою стихию. Хозяин дал ему карт-бланш, и он нанял в деревне работников, которые выбивали пыль, намывали и начищали, приколачивали и починяли; кроме того, он занялся доставкой из Дублина всего необходимого. Короче говоря, жизнь в доме закипела, недаром сияющая кухарка однажды воскликнула: «Слава богу, наконец-то! Прямо как в добрые старые времена!» На что Гори еле слышно пробурчал себе под нос: «Вот-вот, может, теперь он забудет про капитана Ростерна и про вой и грохот по ночам. Дай-то бог, чтобы дружки уговорили его отчалить с ними туда, откуда он пожаловал!»

Первым в Блэкстонский замок прибыл Чарли Лэнгли, «курчавая бестия», гроза великосветских мамаш и любимец дочек, бессовестный сердцеед, погубитель – «но как танцует, ах, просто ангел небесный!» – в общем, большой негодник, хотя и без капли злого умысла.

Появился он неожиданно, объяснив, что его вместе со скромным багажом довез от станции «чудесный старичок, пресвитерианский священник».

– Я даже подумал, не он ли сочинил Вестминстерское исповедание веры. Мы ехали в одном купе – он сел в Ратстюарте – и сразу подружились. Когда я сказал, куда держу путь, он любезно сообщил, на каком расстоянии от станции находится твое логово.

«Полагаю, иначе как пешком туда не добраться? – предположил я. – Мистер Дансон не знает, что я еду этим поездом».

«Ну зачем же пешком, – отвечает мой Мартин Лютер. – Если вы не откажетесь сесть в старомодную двуколку, я вас подвезу».

Я заверил его, что всем экипажам предпочитаю скромную двуколку, построенную в доадамовы времена. А он объявил, что одобряет молодых людей, которые свободны от новомодных фанаберий, и что отлично знает тебя.

– Боюсь, я не знаком с вышеописанным джентльменом… не имею чести, – вставил мистер Дансон.

– Он знает тебя в лицо, только и всего, мой спесивый друг! – воскликнул мистер Лэнгли. – Старичок живет в Клойн-Вейле и видел, как ты ездил в Форт-Клойн… Нет, оцени мои способности: только приехал, а ваши несусветные названия у меня уже от зубов отскакивают!.. Святой старец тут же принялся тебя нахваливать, дескать, ты парень хоть куда. «Таких, как вы, – говорит, – троих надо вместе сложить». Мне даже обидно стало.

«Ничего, что я ста`тью не вышел, – отвечаю, – мал да удал!»

Он покачал головой – не поверил, значит, – и посмотрел на меня в точности как папаша на сынка-шалопая, скорее огорченно, чем укоризненно. Так или иначе, мы расстались лучшими друзьями, и я обещал нанести ему визит, сказал, что это будет честь для меня. А тебя я хочу попросить пригласить его к нам.

– Пожалуй, – согласился мистер Дансон, – но должен сразу тебя предупредить: ирландцы не любят насмешек.

– Не важно, чего они не любят, – беззаботно отмахнулся мистер Лэнгли, – меня они полюбят!

Глава шестая

Предсказание мистера Лэнгли полностью сбылось. Не прошло и недели, как деревня лежала у его ног. Никто не мог соперничать с ним. Вся детвора – а ребятишек в деревне было не счесть; все собаки, почти столь же многочисленные; все попрошайки (в аналогичном количестве) – обожали веселого молодого англичанина. Старухи говорили про него «ясно солнышко». Мужчины по первому зову пошли бы за ним в огонь и в воду. Он знал всех и каждого – священника и пекаря, мытаря и грешника, доктора и пациента. Мисс Хит немедленно присягнула ему на верность. (Однажды мистер Дансон случайно увидел, как Лэнгли, стоя на колене и подняв руки с растянутой на них пряжей, ассистирует почтенной старой деве, пока та сматывает клубок.) Мистер и миссис Масто со своими чадами тоже были очарованы новым знакомым. К миссис Ростерн он хаживал как к себе домой и даже сумел рассмешить мисс Ростерн (которую величал «благословенной девой»), хотя наблюдавший эту сцену мистер Дансон в глубине души счел его шутку бестактной и пошлой.

В тот день сердце мистера Дансона пронзил острый клинок; в тот день он впервые задал себе страшно важный вопрос; в тот день он начал понимать, какого рода чувства испытывал к девице, которая упрямо держала его на расстоянии «и которая ныне поощряет этого мошенника!» – мысленно прибавил он, погрешив против истины, потому что мисс Ростерн никого не поощряла, а просто посмеялась – да и то всего лишь раз, – как посмеялась бы над озорной проделкой ребенка. Уже в следующую минуту лицо ее приняло обычное строгое выражение.

Никакими словами нельзя описать, до чего мистер Дансон тяготился своими гостями! Их разговоры, их остроты, их чрезвычайная живость претили ему, как веселье под сводами храма. Угораздило же его запустить эту неуемную братию в свою отшельническую келью! И сможет ли он когда-нибудь вернуться в мир, где подобная публика – едва ли не цвет общества?

Ведь все они более или менее добродушные, безусловно порядочные люди – никому не причиняют зла, просто наслаждаются жизнью; и если самозабвенно предаются удовольствиям молодости, из этого еще не следует, что они не готовы сострадать чужому горю.

Следуя своему девизу – «сам живи и давай жить другим», – друзья мистера Дансона без устали бродили по болотам и вересковым пустошам, не жаловались, когда с небес им на голову обрушивались потоки дождя, восторгались пейзажами, восхищались людьми, клялись, что с радостью остались бы в Блэкстонском замке на долгие годы, а своего гостеприимного хозяина провозглашали наиславнейшим малым на свете.

Они поздно ложились и рано вставали, ходили пешком и ездили верхом, если погода тому способствовала, или просто бездельничали, болтали, играли в бильярд, если погода им не улыбалась; после ужина садились за карты, курили сигары и пили пунш, приготовленный доктором «по науке»; всему радовались как дети и пророчили, что такого блаженного времяпрепровождения им больше не видать (возможно, в этом они были правы).

Настало и прошло бесснежное, «зеленое» Рождество, и вдруг в одну ночь присмиревшие демоны бури, отдохнув и набравшись сил, вновь двинулись в атаку. С наступлением темноты налетел шквалистый северо-восточный ветер, и наутро мистер Дансон увидел то, «чего дотоле не видал».

«Свирепые валы, вздымающие пену к грозным небесам…» Казалось, земля и небо сомкнулись, а исполинские волны наперегонки рвутся к берегу, подгоняемые безумным желанием захлестнуть и поглотить сушу.

Наутро мистер Дансон в немом восторге взирал на величественное буйство стихии. Из оцепенения его вывела мысль, что это тот же ветер, который, по словам Гори, делал непригодными для жизни столовую и его нынешнюю спальню.

Чем минувшая ночь обернулась для него самого, лучше было не вспоминать: он горько пожалел, что с вечера не распорядился накрыть завтрак в библиотеке.

– Дансон! – крикнул снизу мистер Лэнгли, едва тот появился на ступенях широкой лестницы. – У тебя под столовой каземат для диких ветров? Я в жизни не слыхал такого воя! Иди скорей, а то пропустишь… Тут творится что-то невообразимое – в десять раз веселее, чем на палубе во время шторма. Послушай!

Он задержал приятеля на пороге, и в уши ошеломленному мистеру Дансону ударил неистовый «рев преисподней», как описал оглушительный свист и стон один из присутствующих.

– Это невыносимо, – произнес наконец мистер Дансон, – давайте перейдем в библиотеку.

– Ну нет, ни за что, не лишай меня удовольствия! – взмолился мистер Лэнгли. – Можно подумать, на нас восстали все силы ада! И нам еще будут рассказывать про Гром-Пушку Максвайна! Да разве тамошний шум сравнится с концертом в Блэкстонском замке?

– Но что же это за диво дивное? – изумился мистер Танкертон.

– Завывания ветра, – беспомощно развел руками мистер Дансон.

– Ты раньше слыхал что-то подобное?

– Нет, но Гори предупреждал, что в зимнее время этой комнатой нельзя пользоваться.

– А я воспользуюсь, – заявил мистер Лэнгли, усаживаясь за стол. – Приступим… Кому тост?

– Я лучше возьму картофельной запеканки. Где еще такое отведаешь? Вкуснейшая вещь! – сказал мистер Адсон.

– Но что поразительно, – вставил свое слово мистер Мэйфорд, – несмотря на безумную сатурналию у нас под ногами, дом все-таки стоит – и даже не шатается.

– Честно говоря, я сам не понимаю, откуда в Блэкстонском замке эти дикие звуки, – признался мистер Дансон. – Должно быть, они поселились здесь раньше меня.

– Сейчас подкреплюсь и пойду выяснять, – объявил мистер Лэнгли, вонзая вилку в толстенный кусок филея.

– Никто не знает о Блэкстонском замке больше Гори, – бросил подсказку мистер Дансон, с мрачным удовольствием предвкушая захватывающий поединок: находчивость его гостя против хитроумия слуги.

– Ну так я заставлю Гори поделиться со мной своими знаниями, – самоуверенно провозгласил мистер Лэнгли.

Мистер Дансон подошел к буфету и положил себе на тарелку жареной трески.

Когда все вновь встретились за обедом, мистер Лэнгли был уже не столь словоохотлив. Да, он говорил с Гори. Да, в ответ на его расспросы Гори отвел гостя к допотопной и опасной лестнице в скале, которая спускается к пляжу, и там ветер тотчас сорвал с мистера Лэнгли шляпу; пожалуй, сорвал бы и волосы, если бы он не прижал их к голове.

Гори чуть ли не с гордостью обратил внимание заезжего джентльмена на вращение треугольников проклятого колеса, грохотавшего так, что хоть уши затыкай.

Затем Гори предложил вечером, в потемках, препроводить мистера Лэнгли в одно место, где он услышит, как мертвецы разговаривают промеж собой, но мистер Лэнгли отклонил это заманчивое предложение.

Он вовсе не гонится за острыми ощущениями, объяснил конюху мистер Лэнгли: он слишком молод и пуглив и прогулкам в темноте предпочитает теплую постель. Но если Гори, вместо того чтобы тащить его невесть куда, по доброте душевной придет подоткнуть его одеяльце и спеть колыбельную, а когда он уснет, останется караулить его сон – вдруг проснется среди ночи, один-одинешенек, и до смерти перепугается! – то за такую услугу он, мистер Лэнгли, будет намного благодарнее, чем за возможность посетить самый пышный бал призраков на берегах Атлантики.

– Гори уверяет, что наизусть помнит множество баллад, – сообщил в завершение своего рассказа мистер Лэнгли, – и я намерен устроить музыкальный вечер, как только Дансона со всей нашей оравой рискнут пригласить в Форт-Клойн.

– Обязуюсь заблаговременно известить тебя. Надеюсь, тебе представится шанс усладить свой слух, – отозвался мистер Дансон.

– Если бы еще благословенная дева присоединилась… – мечтательно произнес мистер Лэнгли.

– Да, забавно было бы услышать, как она своим дивным голосом подтягивает Гори: «„Вперед, герои, в добрый путь, победа любит смелых!“ – воскликнул доблестный Манро». Представляю, сколь убедительно прозвучит этот припев в ее устах.

– На долю мисс Ростерн выпало тяжелое испытание, и мы должны уважать ее чувства, – одернул приятелей мистер Дансон.

– Я уважаю мисс Ростерн! – поспешил заверить его мистер Лэнгли. – На редкость решительная девушка, не чета нашим кисейным барышням. Но что касается ее «испытания», я посмотрел бы на это иначе. Судьба одним ударом избавила ее от нежелательного ухажера и от отца, который, если верить слухам, был типичный самодур из породы «непреклонных родителей».

Его смелое суждение повисло в воздухе. Мистеру Дансону не хотелось развивать эту тему, а остальных она мало интересовала.

– Одно мне нравится в Гори – его преданность моей досточтимой деве, – подытожил мистер Лэнгли. – Он уверен, что, если бы она «поладила» с его хозяином, мистером Читтоком, это вернуло бы к жизни и Блэкстонский замок, и всю округу.

– Вполне возможно, – согласился мистер Дансон. – Судя по наружности как Блэкстонского замка, так и бедняги Читтока, обоим давно пора вернуться к жизни.

– По мне, история просто абсурдная! – заявил мистер Танкертон. – Я всегда считал, что любая девица с радостью пойдет за кого угодно, лишь бы у него водились деньги.

Мистер Дансон слегка опешил, но промолчал. А мистер Танкертон, сообразив, что допустил бестактность, осекся – чуть позже, чем следовало.

– «Я верен присяге, не дрогну в бою», – промурлыкал вполголоса мистер Лэнгли и невозмутимо заметил: – У Гори несомненно обширный репертуар.

Глава седьмая

Шторм наконец устал рыдать и стих. Атлантика в изнеможении, едва подрагивая, расстилалась под холодным зимним небом; утопленники смолкли в своих подводных могилах, по крайней мере никакой отголосок их жутких разговоров не нарушал вечернего покоя; и меж скалистых мысов, пусть на время, воцарился мир.

– Нынешняя тишь да гладь не более чем иллюзия, – сказал сельский доктор, явившийся по настоятельному приглашению Чарльза Лэнгли в Блэкстонский замок вместе с мистером Мелшемом и священником – скрасить молодым людям однообразие вечернего досуга; сейчас доктор сосредоточенно смешивал свой знаменитый в радиусе пятнадцати миль фирменный напиток, – полнейшая иллюзия: затишье перед бурей. Сегодня я видел трех чаек на Кронанском болоте, а это верная примета, нам ли не знать. Правильно, отец Джон?

– Это значит – жди беды, – подтвердил тот. – Но вы не ошиблись? Точно чайки?

– Точно. Я был совсем близко от них и сразу подумал: «Видно, на Северном полюсе собирается буря. Накроет нас еще прежде, чем мы распрощаемся с мистером Лэнгли».

– Вот и славно! – воскликнул упомянутый бесшабашный джентльмен.

– Вряд ли так уж славно, если вы торчите посреди Атлантики и от вечности вас отделяет пара досок, – мрачно заметил священник.

– Пфуй! – услышал он в ответ. – Что отделяет нас от вечности здесь, в этой комнате? В конечном счете, на земле или на воде, от нашего привычного мира до мира неведомого всего один шаг.

– Но какой шаг, мой юный друг!

Мистер Лэнгли ничего не сказал, остальные тоже молчали.

– Как ни жаль, но долг зовет, – нарушил тишину все тот же неугомонный Чарли Лэнгли. – Никогда в жизни мне не было так грустно от мысли, что приближается час расставания. В Лондоне я постоянно буду вспоминать этот суровый край – пустынные горы, печальную полоску пляжа и «дикие бушующие волны». Редкое, ничем не омраченное удовольствие, – прибавил он, лениво закинув руки за голову и сомкнув пальцы в замок, – а все почему? Потому что не было женщин, которые вечно все портят!

– Нет, вы только послушайте его, – вскричал мистер Танкертон, – кто бы говорил! Уж мы-то знаем: Лэнгли не успокоится, пока не вскружит голову полудюжине девиц разом!

– Но меня это не радует – честное слово! Когда доживешь до моих лет… Не вижу ничего смешного! – возмутился он, заметив ухмылки на лицах друзей. – Когда доживешь до моих лет, такие победы уже наводят скуку. Взять хоть этот год: начиная с первого августа, где бы я ни появился, всюду меня окружали женщины, женщины, женщины… молодые и старые, красотки и дурнушки. Женщины ездят верхом и правят упряжкой, охотятся, рыбачат, плавают, хватаются за весла, танцуют, наряжаются, произносят речи… Они вездесущи, от них нет спасения! Куда катится мир? Кругом сплошные юбки, прямо хоть вешайся!

Не успел он произнести последнее слово, как по комнате пронесся протяжный горестный стон, словно чье-то измученное сердце буквально разрывалось пополам.

– Господи, спаси и помилуй! – пробормотал священник.

– Что за!.. – невольно воскликнул доктор, употребив столь богопротивное выражение, что отец Джон перекрестился.

Мистер Мелшем вскочил на ноги, и остальные не сговариваясь последовали его примеру.

– Чьи это проделки? Похоже, среди нас есть любители глупых розыгрышей, – с осуждением заключил мистер Адсон. – Боже правый! Как бы дом не рухнул!.. – внезапно вскричал он.

Оглушительный грохот, сменившийся горькими безудержными рыданиями, поверг присутствующих в шок и ступор.

Первым опомнился мистер Лэнгли:

– Ей-богу, Дансон, ветры небесные, конечно, страшная сила, но тут кое-что пострашнее! Ты должен выяснить, что не так с этим домом.

– Гори предупреждал – в зимнее время столовой пользоваться нельзя, – напомнил мистер Дансон, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя ему в голову пришла ужасная мысль: а вдруг капитан Ростерн жив и влачит жалкое существование в подземной темнице, о местонахождении которой знают лишь его похитители?

Разумеется, мысль была абсурдная, и он постеснялся бы высказать ее вслух. Однако таинственное исчезновение инспектора, ветхие руины старого замка и запустение нового, потусторонние звуки, помноженные на жуткие истории про неупокоенных мертвецов, подготовили почву, на которой могла взрасти любая фантазия, даже самая дикая и противная здравому смыслу.

– Интересно, с каких это пор, – удивился доктор, имея в виду последнее замечание мистера Дансона. – Сколько раз я сиживал здесь вечерами и в штиль, и в бурю и никогда ничего не слыхал, кроме шума ветра за окном и стука дождя по стеклу.

– Если бы я не спустился в погреб и не удостоверился, что там тишина, как в фамильном склепе, то сейчас сам доказывал бы вам, будто прямо под этой комнатой мистер Дансон для каких-то своих нужд держит взаперти свору атлантических бурь, – сказал мистер Лэнгли. – Только послушайте! Не иначе утопленники, о которых так любит вспоминать Гори, вылезли на берег и затеяли гульбу!

Вместо того чтобы снова рассесться по местам, все переминались с ноги на ногу и глупо таращились друг на друга и на темные углы, куда не доставал свет от камина и лампы.

– Тут дело нечисто, если хотите знать мое мнение, – впервые за вечер высказался мистер Мелшем.

Священник беззвучно шевелил губами. Доктор с напряженным вниманием водил взглядом по восточной стене.

– Странно… – наконец вымолвил он.

– Что вам странно? – быстро спросил мистер Мелшем.

– Там, за буфетом, раньше была дверь. Ее почему-то спрятали под обои, и мне подумалось… Но это пустое. Старый мистер Читток частенько держал ее открытой, и я никогда не слышал, чтобы оттуда доносились непотребные звуки.

– Куда вела эта дверь?

– На «остров мадеры», иными словами, к спуску в маленький погреб, где у старого джентльмена хранилось изысканное вино для особых случаев.

– Мы найдем эту дверь, – постановил мистер Лэнгли. – Танкертон, Адсон, Мэйфорд, ну-ка, взялись!.. Ага, вот она! – воскликнул он, простукивая стену, от которой друзья сообща отодвинули тяжелый буфет. – У кого-нибудь есть при себе нож?

Вооружившись ножом, мистер Лэнгли мигом вспорол холстину, завешенную обоями, и все увидели забитый досками проем.

– За досками дверь, – провозгласил оракул в лице доктора.

– Сейчас доберемся до нее, – пообещал мистер Мелшем, рванув на себя доску. – Так и есть, вон она. Только сперва надо разобрать все деревяшки.

– В юности я прожил в Блэкстоне целый месяц, – изумленно произнес мистер Дансон, – но двери здесь не припомню.

– Она всегда скрывалась за ширмой, – сказал доктор. – К тому же в ту пору вы не сильно интересовались вином, я полагаю, но если бы даже интересовались, старый Читток не стал бы угощать зеленого юнца своей драгоценной мадерой.

– Итак, что мы имеем? – перебил его мистер Лэнгли. – Запертую дверь и чертовски странный ветер – вон как дует в замочную скважину… А воет, воет-то как! Словно там внизу мечется заблудшая душа! У кого ключ от двери?

– У Гори, должно быть. Надо позвать его.

Сказано – сделано.

Поклонившись собравшимся, Гори заметил прореху в обоях и сразу насторожился.

– Гори, где ключ от двери? – спросил мистер Дансон.

– Не у меня, сэр.

– Тогда неси топор.

– Зачем, ваше благородие? Простите за дерзость.

– Чтобы проникнуть в погреб.

– Прошу простить меня, сэр, но я не могу исполнить ваш приказ.

– Это почему же?

– Потому что я прежде всего служу мистеру Читтоку, а потом уже вам, и не смею без его разрешения ломать замки в доме!

– Пожалуй, в этом есть резон, – пробормотал мистер Мелшем.

– Что ж, Гори, если ты занял такую позицию, говорить больше не о чем, – отчеканил мистер Дансон.

– Но я уверен, что мистер Читток не стал бы возражать, – настаивал мистер Лэнгли. – В самом деле, Гори, ты ведь не думаешь, что он позволил бы джентльменам терпеть такой неимоверный шум? Мы уже полчаса слушаем, как под нами булькает адский котел!

– Я не думаю, что он бы это допустил, сэр, но и портить свое имущество вряд ли позволил бы. В доме достаточно других помещений. Если мистер Дансон получит у хозяина согласие делать что угодно, я хоть все тут разнесу в щепки, коли вам пришла такая охота.

– Довольно разговоров, ступай! – холодно распорядился мистер Дансон.

– Позвольте еще одно слово, сэр, пожалуйста! – взмолился конюх. – Письмо до Лондона идет недолго. Может быть, потом вы сами будете рады, что ничего здесь не разрушили.

– Ступай отсюда! – повторил мистер Дансон, настроенный проявить твердость – теперь более, чем когда-либо.

Гори нехотя вышел из комнаты.

На что надеялся друг мистера Читтока?

По правде говоря, он навострил уши, чтобы не пропустить сдавленный крик о помощи, хвалу небесам, мольбу о спасении… Вместо этого, по-прежнему с небольшими перерывами, раздавались лишь безудержные рыдания да протяжные горестные стоны.

– Просто ветер воет, – сказал доктор. – Но как он проникает сюда, ума не приложу. Раньше дом был непроницаем, как барабан.

– Что будем делать? – спросил мистер Дансон, хотя отлично знал, как собирается поступить. – Что бы вы посоветовали, мистер Мелшем?

– Я тут не советчик, – ответил констебль. – Позиция слуги представляется мне разумной. Дом вам не принадлежит, поэтому взламывать дверь, запертую законным владельцем, довольно рискованно. В погребе может оказаться что угодно – вино, виски… что угодно. В общем, на вашем месте я бы…

– Вы бы немедленно выяснили, в чем дело, – подсказал ему мистер Лэнгли.

– Нет, отнюдь. Я связался бы с мистером Читтоком.

– Ну так письмо подождет до утра, а сейчас предлагаю воздать должное пуншу! – воззвал юный женоненавистник. – Дансон, позволь мне самому отнести благоуханную чашу в библиотеку, там зелье эскулапа будет еще вкуснее. Джентльмены, все за мной! У нас впереди ночь веселья!

Однако деревенские гости предпочли мирно ночевать дома и откланялись раньше, чем церковные часы пробили одиннадцать. По дороге они пришли к единодушному мнению: в погребе явно что-то неладно и с этим необходимо разобраться; однако закон и приличия требуют перво-наперво снестись с мистером Читтоком, который, возможно, пожелает приехать.

– А вскрывать чужие замки – это, знаете ли, дурно пахнет, – объявил мистер Мелшем. – Правильно сделали, что не дали выломать дверь. Поставьте себя на место хозяина, отец Джон!

– Я никому не позволил бы наводить свои порядки в моем доме, – подтвердил достопочтенный.

– Уверен, вы того же мнения, доктор?

– Да. Но мне хотелось бы посмотреть, как выглядит изнутри старый погреб. Камни для него брали из кладки древнего замка; снаружи они не обработаны, поэтому стена кажется сложенной из обломков скалы.

– Полагаю, легенда о тайном подземном ходе родилась не на пустом месте? – осторожно поинтересовался мистер Мелшем.

– Возможно. Слышите? Море кручинится, как в народе говорят. По-моему, это самый печальный, самый волнующий звук на свете! – Доктор застыл на месте. – Какая бездонная, невыразимая словами скорбь!.. Плач заблудшей души.

– Верно, верно, – поддакнул святой отец. – Сколько раз я на ночь глядя возвращался домой вдоль берега из какой-нибудь далекой хижины, куда призвал меня мой долг, и поневоле спрашивал себя: какую горестную повесть пытается поведать нам пучина морская, о чем так безутешно тоскует?..

– Идемте же! – поторопил своих спутников мистер Мелшем. – Оставим океанские печали океану. Уж больно промозглая нынче ночь!

Показалась ли та ночь промозглой мистеру Дансону, нам неведомо, известно лишь, что для него она тянулась бесконечно.

Обуреваемый сомнениями и предчувствиями, он жаждал покоя и не мог его обрести. Дойдя до полного изнеможения, он наконец забылся тяжелым сном, который, как назло, свелся к перемалыванию всего того, что тревожило его наяву.

Снова и снова перед его сомкнутыми глазами мелькали мистер Читток, капитан Ростерн, Гори и Блэкстонский замок с лабиринтом невесть куда ведущих подземных ходов и гулом загадочных звуков.

Действительность и фантазия сплелись в такой чудовищный клубок, что мистер Дансон искренне обрадовался первому слабому свету зари, который положил конец сновидениям и возвестил начало нового периода бодрствования.

Заметим, что в течение той нескончаемой ночи он не единожды, повинуясь безотчетному порыву, вставал с постели и шел в столовую, где, по его убеждению, скрывалась разгадка мучительной тайны.

Что ж, если он прав, всего через несколько часов овладевшие им сомнения либо подтвердятся, либо рассеются без следа.

После ухода доктора Гейджа и его деревенских друзей гости Блэкстонского замка на своем закрытом совете постановили несмотря ни на что взломать дверь в «таинственный грот», как мистер Лэнгли окрестил старый винный погреб.

– Завтра я с утра пораньше схожу в деревню, – развивал план действий находчивый юный джентльмен, – и приведу сюда пару дюжих молодцов с кирками и ломами.

Свое обещание он выполнил настолько успешно, что еще прежде, чем мистер Дансон вышел из спальни, со стороны столовой раздались звуки решительных приготовлений к штурму.

На лестничной площадке мистер Дансон столкнулся нос к носу с Гори. Вид у конюха был такой, будто он не спал целый месяц.

– Простите меня за вопрос, сэр, – сказал Гори, – но правда ли, что вы собираетесь выбить дверь в погреб, не списавшись с мистером Читтоком?

– Истинная правда, – ответил мистер Дансон.

– Значит, мне бесполезно что-то говорить?

– Совершенно бесполезно, если только ты не представишь веский довод, почему я должен отказаться от своего намерения. Что ты скрываешь, Гори, какой секрет?

– Какой тут может быть секрет, ваше благородие?

– Об этом я тебя и спрашиваю.

– Если бы вы были в отъезде, сэр, а вернувшись домой, увидели, что без вас кто-то сорвал замок с вашего ларчика, это навряд ли бы вам понравилось.

– За свои действия я буду держать ответ перед мистером Читтоком – и больше ни перед кем! – отрезал друг мистера Читтока и двинулся дальше, взмахом руки дав понять, что слуга свободен.

– Надеюсь, вы не пожалеете о том, что сотворили нынче утром, сэр, – произнес Гори тоном, неприятно резанувшим мистера Дансона, хотя в ответ он только небрежно бросил:

– Поживем – увидим.

– Что мне делать? Что делать?.. – в отчаянии пробормотал конюх, повернувшись, чтобы уйти ни с чем.

Мистер Дансон не расслышал слов, но уловил горестные нотки и прочитал полную безысходность на лице слуги.

– Гори, – негромко позвал он и снова приблизился, чтобы никто не услышал.

– Да, сэр.

– Может быть, ты хотел бы уехать куда-нибудь? Куда – не имеет значения. Хочешь уехать отсюда?

– Для чего мне уезжать из Блэкстона?

– Только ты можешь это знать. Если надумаешь, я дам тебе десять фунтов. С такими деньгами в кармане ты уехал бы далеко.

– Оно конечно, премного вам благодарен. Но я никуда не собираюсь. У меня всего одна просьба к вашему благородию, – добавил он, – напишите хозяину, известите его о своей затее!..

– Если ты не представишь мне разумной причины – более разумной, чем все, что я слышал до сих пор, – я не стану понапрасну беспокоить твоего хозяина.

На секунду Гори заколебался, но после сказал:

– Не могу, сэр, никак не могу.

– Ну, нет так нет.

Мистер Дансон вошел в столовую и закрыл за собой дверь.

Работники уже скатали ковер, расчистив плацдарм для предстоящей операции.

– Придется потрудиться! – весело заметил мистер Лэнгли. – Вот те раз! Куда это Гори помчался?

Глянув в окно, мистер Дансон успел увидеть, как молочный брат мистера Читтока опрометью бросился вниз по склону.

«Сбежал-таки», – с облегчением вздохнул англичанин.

Однако Гори недалеко убежал. Еще не достигнув деревни, он сбавил скорость и сравнительно спокойным шагом подошел к дому миссис Ростерн, где попросил разрешения увидеться на минутку с мисс Уной, и, когда ее вызвали к нему в тесную прихожую, сказал, что хотел бы поговорить с ней наедине, если можно.

– Разумеется, – кивнула девушка, пригласив его пройти в гостиную размером чуть больше картонки для лент. – Что-то случилось? Могу я чем-нибудь помочь тебе? – спросила она.

– Да, мисс, случилась беда. Я пришел попросить вас составить от моего имени короткую телеграмму.

– Охотно. – Она достала листок бумаги и карандаш. – Что писать?

– Телеграмма мистеру Читтоку, мисс.

– Вот как! И что мне написать ему?

– Мистер Дансон выламывает дверь, которую спрятали под обоями, – дверь из столовой в старый погреб.

Гори замолчал. Мисс Ростерн смотрела на него с немым вопросом – и с затаенным ужасом. Она сидела над листком бумаги с карандашом в руке, но ничего не писала.

– Ради бога, напишите то, что я сказал вам! – задыхаясь от волнения, взмолился Гори.

Она не ответила. Сидела перед ним, словно глухая, и молча вертела в пальцах карандаш – снова и снова.

– У вас всегда было доброе сердце, мисс Уна. Напишите! Господь вознаградит вас. Вопрос жизни и смерти! – осипшим голосом прибавил он.

Она по-прежнему сидела молча, не двигаясь, только карандаш медленно-медленно поворачивался в ее пальцах.

– А я-то на вас надеялся… Вот уж не думал, что вы мне откажете! Я не могу стоять тут и зря терять время. – От горького разочарования Гори был сам не свой. – Пойду к священнику или к доктору. Кто-нибудь согласится сделать для меня такую малость! – И он кинулся вон из комнаты.

– Постой, Дэн! – спохватилась девушка. – Я исполню твою просьбу. Ты не так понял… не в том дело.

– Знаю, я свалился как снег на голову, просто сейчас каждая минута дорога!.. – пустился он в объяснения, вновь воспрянув.

Она сделала ему знак прекратить разговоры и стала быстро писать, не дожидаясь повторной диктовки. Потом вслух зачитала готовый текст и спросила:

– Годится?

– Да.

– Тогда возвращайся в замок, а я схожу в Терриг и отошлю телеграмму. Доверь это мне. Обещаю, – с нажимом сказала она, заметив его сомнение.

Гори вышел и обходными тропинками побрел назад в Блэкстон, как дитя размазывая по лицу слезы.

За время его отсутствия ничего существенного не произошло. Дверной замок все еще на месте, сообщил ему Ченери, петли тоже пока не поддаются. Сидя в конюшне на охапке соломы и дрожа всем телом, Гори слушал глухие удары кирки и лязг лома. На Атлантику опустился туман. Утро было теплое, но хмурое, чайки полетели вглубь суши, и вечная жалоба океана больше напоминала первобытный погребальный плач. Гори не видел перед собой ни берега, ни моря, ни неба – ничего, кроме мрачного склепа, куда он в последние годы так часто стремился душой.

Внезапно раздался оглушительный грохот – и после тишина. Он понял, что это значит, и машинально встал, опершись рукой на ближайшее стойло: колени у него подгибались.

– Гори, ты здесь! Я думал, ты еще где-то ходишь, – возбужденно крикнул мистер Лэнгли, забежав в конюшню. – Дело сделано, я пришел взять фонарь.

– Сейчас принесу, ваше благородие, – каким-то тусклым голосом, медленно выговаривая слова, произнес конюх.

– Тогда поспеши. Да не зажигай, не трать время – мы сами!

Словно в кошмарном сне, Гори на ватных ногах проследовал за юным весельчаком через двор к черному ходу, прошел по коридорам в передний холл, а оттуда в столовую. Неожиданно на них дохнуло холодной сыростью; откуда-то доносился звук воды, стекавшей по камням.

Мистер Лэнгли выхватил у Гори фонарь, зажег его и нырнул в зияющий дверной проем, за которым лежала пещерная тьма.

Все присутствующие устремились за ним, и только Гори остался стоять у порога.

Снизу послышался шум, напоминавший хруст стекла под ногами, потом ненадолго все стихло: очевидно, один из них наклонился поднять что-то с пола.

– Да это ложка! – доложил мистер Танкертон.

Его известие было встречено хохотом, который прокатился по дому гулким, призрачным эхом.

Под водительством мистера Лэнгли поисковая партия двинулась дальше, по одному просочившись в узкий проход, обнаруженный в задней стене винного погреба; дверь туда была распахнута настежь.

Все притихли, даже мистеру Лэнгли сделалось слегка не по себе в объятиях таинственной тьмы, и некоторое время Гори понапрасну напрягал слух.

Внезапно кто-то вскрикнул:

– Что это?.. О боже!

Долгому томительному ожиданию настал конец: случилось худшее. Гори вмиг ослеп и оглох – и впервые в жизни лишился чувств.

Очнулся он на диване в той же столовой, вокруг толпились люди.

Мистер Лэнгли энергично растирал его левую кисть, а доктор Бёрк измерял пульс на правом запястье. Откуда-то издалека донесся голос мистера Мелшема, который что-то разъяснял мистеру Дансону.

– Тише, джентльмены, прошу вас! – сказал доктор. – Он приходит в себя.

Мгновенно воцарилась тишина, и первым ее нарушил Гори. Попытавшись сесть, он воскликнул:

– Это все я – я! Поступайте со мной, как вам будет угодно.

Примерно в то же время, когда Гори сделал признание, один проживавший в Лондоне джентльмен, сидя в элегантно обставленной комнате с видом на Холланд-парк, заканчивал отвечать на утреннюю почту.

Больше часа он неотрывно что-то писал, потом наконец отложил перо, запечатал конверт и положил письмо на стопку корреспонденции для отправки. Вид у него был усталый. Рядом на столе стоял стакан с водой. Добавив в воду несколько капель какого-то снадобья, отчего по комнате распространился не то чтобы неприятный, скорее странный запах, джентльмен залпом осушил стакан, затем откинул голову на спинку кресла и умер. Звали джентльмена Диармид Читток, а в стакане был яд.

Заключение

Почти двадцать лет минуло с того ненастного утра, когда веселые гости Блэкстонского замка проникли в таинственную тьму «острова мадеры» и наткнулись на труп, а история о преступном деянии мистера Читтока и о самоотверженной попытке его молочного брата взять вину на себя и, соответственно, понести наказание не увядает в памяти жителей Лиснабега, как зеленая трава на могиле капитана Ростерна.

В Блэкстонском замке поселился установленный законом наследник мистера Читтока. Он заложил дверь, соединявшую винный погреб с подземельем, и совместно с друзьями опустошил запасы драгоценной мадеры. В старинных комнатах теперь звучат детские голоса, юноши и девушки гуляют по прибрежным утесам и поднимаются в гору по выбитым в скале ступеням, однако повесть о страшном грехе и раскаянии злополучного родственника занимает молодежь лишь постольку, поскольку в результате их отец унаследовал имущество, которое при иных обстоятельствах никогда бы ему не досталось.

В красивой гемпширской усадьбе Сирил Дансон живет тихой, безмятежной жизнью английского сельского джентльмена.

Он более не одинок. После долгой и терпеливой осады ему удалось покорить сердце девицы, которая когда-то ходила пешком «три ирландские мили туда и три обратно» – и так пять дней в неделю, несмотря на свое родство с О’Консидайнами. Теперь она добрый ангел счастливого семейного очага.

Гори не нахвалится на хозяйку – «такой прекрасной души свет еще не видывал», – да и хозяин ей под стать. Слуге не на что жаловаться, но сердце его до сих пор саднит от старой привязанности к несчастному грешнику, который прочитал свой смертный приговор в тот миг, когда получил телеграмму, отправленную Уной Ростерн из Террига.

А она так надеялась спасти его… Она делала все, чтобы спасти его!

Сэйбин Бэринг-Гулд