— Рассвет, отец! — испуганно выдохнул сын, поворотясь к окну.
Он и сам не заметил, как ночь миновала.
— Неужели ты думаешь, я не чувствую? — странно улыбнулся кузнец. — Ведь это мой последний… а ты не печалься, за любимым делом время незаметно бежит. Вот эта ночь для тебя и пробежала. Так и жизнь пройдет, как эта ночь… оглянуться не успеешь. Главное — хорошо свое дело делать. Для того и живет человек. Итак, проковка…
— Папа, а молитва? Я же должен…
— Это и будет самой лучшей молитвой! — твердо ответил кузнец. — Другой мне не надо.
Карвен, запинаясь, заговорил, и, как всегда, когда речь шла о любимом деле, голос его постепенно окреп; вскоре он уже с удовольствием рассказывал отцу самомалейшие подробности данного кузнечного приема.
— Так, — кивнул отец, когда он закончил, — книжную премудрость ты отлично усвоил, ну а с ее исполнением у тебя всегда все хорошо было. Давай–ка обнимемся напоследок…
Кузнец рывком сел на постели, и подскочивший сын успел сжать его в объятиях.
— Доброе утро, сынок… — прошептали холодеющие губы.
А ласковое рассветное солнце словно бы заливало комнату тем благородным металлом, с которым простой сельский кузнец никогда не работал.
— Доброе утро, папа…
Карвен решительно перешагнул порог и навсегда захлопнул за собой дверь. Дожидаться похорон, лживых слез старших братьев и последующего раздела нажитого отцом имущества он не стал. Прихватил лишь отцовский любимый молот. Чтоб котомка не пустовала.
Тяжело таскаться? Кому другому, может, и тяжело, а кузнецову сыну в самый раз выходит. Вздохнув, что ничего нет на память о матери, он решительно направился на деревенское кладбище. От приступивших с изъявлениями соболезнований отмахнулся.
— Потом, уважаемые, все потом…
От парня отстали. Достаточно было увидеть слезы в его глазах, услышать его голос… Люди, они ведь не каменные… они все понимают.
— Братья загодя в городе бумагу выправили, — донеслось до него. — А Карвен все с отцом да с отцом… а против бумаги не попрешь… разве ж человек что–то может супротив бумаги?
— Братья?! — гневно возразил другой. — Да какие они ему братья?! Последний душегуб и висельник с такими родство водить откажется!
«Люди, вы же все понимаете, так почему же вы, черт вас всех подери, не понимаете ни черта?!»
Вот и могилка матери. Карвен упал на колени и наконец разрыдался в голос.
— Вот и все, мама! — давясь рыданиями, шептал он. — Вот и все! Скоро вы опять будете вместе! И все будет хорошо, правда?! Его принесут… и положат. Рядом с тобой положат. И вам будет хорошо. Здесь… так много солнца. Даже зимой. А я… не скоро вернусь, ты уж прости. Но в конце концов… ведь когда–нибудь мы все… обязательно встретимся, правда?! И тогда некоторым будет очень стыдно, но я не о них… Я люблю тебя, мама… и отца тоже люблю… а теперь… мне нужно уйти, понимаешь? Я вернусь…
Горсть земли с могилы матери, аккуратно завернутая в платок и спрятанная за пазухой, да тяжелый отцовский молот — вот и все богатство, с которым седьмой сын кузнеца покинул отчий дом.
— Карвен, куда ты? — окликнули его на краю деревни.
— Куда глаза глядят, — буркнул он, не заботясь, будет ли услышан ответ. И не останавливаясь прошел мимо.
Второй раз его не окликнули.
Тот, кто уходит куда глаза глядят, рано или поздно приходит на большую дорогу. Большая дорога встретила Карвена разбойничьим свистом. Он шел, оплакивая отца, вспоминая мать… и даже не сразу понял, что именно с ним произошло, когда трое неприятного вида незнакомцев загородили ему дорогу.
— А ну стой, мил человек! — проговорил один. — Отвечай, кто таков, куда идешь?
— Не знаю, — сквозь слезы ответил юноша. — Отстаньте.
Столь невежливый ответ незнакомца только развеселил.
— Ну надо же! — воскликнул он, обращаясь к двум другим. — «Отстаньте!» Вы это слышали? Отстаньте от него! Да мы к тебе еще и пристать не успели! — вновь повернулся он к юноше. — А ты уже хамишь. Безобразие. Такой молодой и уже наглый. Тебя папа с мамой разве не учили, что со старшими нужно вести себя вежливо? Кланяться, здороваться, на вопросы отвечать… и делать, что скажут, верно?
Упоминание отца и матери… сами эти слова в устах неопрятного и наглого чужака взбесили Карвена.
«Да как они смеют!»
«Папа с мамой учили, что нельзя обижать слабых!» — тотчас подумалось ему, и он сдержал гнев.
«Таких, небось, разок–другой ударить, так ведь и за священником бежать придется!»
Продолжительное молчание странного заплаканного юноши показалось главарю разбойников обнадеживающим знаком. Паренек, конечно, крепкий, слов нет — крепкий, но ведь ревет, словно размазня какая, сопли со слезами утирает. Короткой вспышки гнева у своей предполагаемой жертвы он попросту не заметил, не разглядел внезапно потемневших глаз.
— По твоему лицу я вижу, что ты вспомнил родительские наставления, — продолжил главарь разбойников. — Раскаялся и решил быть вежливым и слушаться. Так что если ты просто достанешь то, что у тебя в котомке, и отдашь мне, я даже не стану на тебя сердиться. И наказывать особо строго не стану. Так, для виду, разок–другой врежу… как бы для порядку, что ли…
— Чтоб ты потом мог честно сказать, будто тебя злые люди ограбили, — добавил другой разбойник.
— Чтоб никто не говорил, что ты хвастаешься, — присовокупил третий.
«Да это же самые настоящие разбойники!» — смекнул Карвен.
Ему стало грустно. Про разбойников столько всякого интересного люди рассказывали, а тут… недоразумение какое–то. Что, вот это и есть разбойники? Те самые прославленные лихие люди?
Карвен медленно снял котомку с плеча и опустил ее на землю, а потом нагнулся, развязывая.
— Дать тебе? — спросил он с какой–то непонятной интонацией, справляясь с хитроумным крестьянским узлом. — Дать тебе то, что у меня в котомке?
Когда он разогнулся, в руках его оказался здоровенный кузнечный молот.
— Так куда тебе дать? — нехорошо улыбнулся юноша, в упор глядя на разбойничьего главаря. — В глаз, по лбу или просто по голове?!
Даже если бы у каждого разбойника внезапно выросло по десятку ног, они все равно не сумели бы убежать еще быстрее.
Карвен сунул отцовский молот в котомку и пошел дальше.
— Ну, и как твой урок фехтования? — спросила королева Кериан у своего сына.
— Отлично, — ответил принц Ильтар. — Наставник сказал, что в случае какого–нибудь турнира или поединка он за меня спокоен. Сказал, что пора переходить к более серьезным вещам.
— Он имел в виду нападения и покушения?
— Примерно. Заговорщики не придерживаются законов чести и правил ведения боя, среди них полно невменяемых типов, готовых на все ради поставленной цели, а кроме того, они иногда нанимают профессионалов высокого уровня. Это совсем не то же самое, что поединок с принцем какой–нибудь соседней державы.
— Верно, — вздохнула королева. — Кстати, я приготовила для тебя подарок.
И королева подала сыну широкую и плоскую, тяжелую даже на вид шкатулку красного дерева.
У того аж глаза на лоб полезли от удивления.
— «Этре»… — потрясенно выдохнул он. — Мне?! «Этре», заговоренный самим Орегаром! Мама… это… я даже не знаю, что сказать… ведь это же… это же сумасшедшие деньги… даже для нас — сумасшедшие…
— Пистолеты «Этре», заговоренные великим Орегаром, действуют на всех магов и магических тварей без исключения, — медленно сказала королева. — Они действуют даже на самого Орегара. Однажды его из такого пистолета ранили, я справлялась. Он тогда едва выжил. А кроме того, они защищают своего хозяина от всех видов магического воздействия.
— Мама, боюсь показаться неблагодарным, но… я понимаю, что королевство может позволить себе такой расход, а королева — такую прихоть, но… зачем? Этот пистолет стоит столько же, сколько рота королевских стрелков.
— Полагаю, мой сын стоит не меньше, — откликнулась королева. — Или даже куда больше. Он у меня всего один. У королевства ты, кстати, тоже один. Кто наследует отцу, если тебя вдруг убьют? Уж смута в государстве в случае твоей смерти обойдется дороже этого пистолета, можешь не сомневаться. А что, если какой–нибудь маг возьмет тебя под контроль? Кукла на троне, безвольное орудие чужих прихотей — это может оказаться куда хуже любой смуты. Тогда мне самой придется тебя убить. Нет уж! Лучше научись стрелять из него как следует и в случае чего бей без промаха и промедления!
— Спасибо, мама.
— На здоровье, сынок. Хотела бы я тебе подарить вместо этого пистолета счастливую и спокойную жизнь, но…
— Для этого я просто должен был родиться кем–то другим, — ухмыльнулся принц Ильтар. — А я, идиот, родился наследником престола. Значит, так мне и надо!
Он восторженно посмотрел на пистолет у себя в руках.
— Береги его. Постоянно держи при себе — и не болтай о нем, — добавила королева. — Вообще никому о нем не рассказывай, ладно? Пусть это будет нашей маленькой тайной!
Принц вновь посмотрел на «Этре»… задумчиво так посмотрел.
— Ты кого–то подозреваешь? — очень серьезно поинтересовался он.
— Никого конкретно, но… сам понимаешь.
— А отцу тоже не рассказывать? — нахмурился принц.
— Я сама скажу.
Он разглядывал пистолет с таким искренним восторгом! Почти так же он смотрел на своего первого пони. Потом — на первую в своей жизни шпагу.
На роту личной охраны он смотрел уже по–другому.
— Эти люди и эльфы умрут за тебя, — сказал ему тогда наставник Дэрран. — Умрут по первому твоему слову. Умрут, выполняя любой твой приказ. Ты несешь ответственность за них, за их жизни — точно так же, как когда–нибудь, взойдя на престол, примешь ответственность за всю Ирнию.
Ее величеству хорошо запомнилось, как ее сын смотрел на выстроившуюся, словно на параде, роту. Как вдруг ссутулились его плечи, словно принимая на себя всю непомерную тяжесть ответственности. Как он потом с усилием выпрямился, обведя мир спокойным и гордым взглядом взрослого. Да. Он — принц. Да. Ему доверены все эти люди и эльфы. Он будет о них заботиться. Он сделает все, чтобы им было хорошо. А потом, когда придет его черед, позаботится и обо всей Ирнии. Он принимает эту ответственность на себя. Как его героический дядя. Как отец.