Остин-Спесь сидел шагах в десяти от меня, среди семиклассников, таким образом утверждая себя в качестве Самого Великого Героя для всех новобранцев.
Шулер перелистнул страницу блокнота.
— Как видите, у нас отличный новый спортзал. И, как вам известно, после случившегося в прошлом году пожара доступ сюда без учителя закрыт. Дверь будет заперта на замок. То же касается актового зала и прочих безнадзорных помещений. Вы, конечно, уже услышали эту новость от других учителей, а теперь слышите от меня.
Он снова перевернул страничку.
— Дальше. В этом году у нас приготовлено кое-что новенькое. Думаю, это вам понравится. Ряд близлежащих школьных округов заключил соглашение об организации своего рода мини-олимпийских игр, и, разумеется, лёгкая атлетика включена в программу.
Собравшиеся, включая и меня, разразились ликующими возгласами.
— Это хорошая новость, — продолжал Шулер. — Но есть и плохая: каждый школьный округ выставляет единую команду, и это означает, что от каждой школы принять участие в соревнованиях сможет только один бегун.
Раздаются многочисленные «у-у-у...». Я помалкиваю. Остин наверняка тоже. Чувствую, как в солнечном сплетении образуется ледышка.
— А теперь, перед тем как распределить шкафчики, ещё одно важное дело.
— Капитан! — выкрикнул Мартин Брикер, восьмиклассник с отличными шансами стать капитаном на следующий год; вот только ему втемяшилось, будто он сможет получить эту должность уже в этом году. Как же, разбежался.
— Верно, — ответил Шулер. — Участвуют только старые члены команды. Вот вам карандаши и бумага. По моей команде каждый из старых участников подходит сюда и заполняет бюллетень. То есть пишет на бумажке имя возможного капитана — вот и всё.
— Что — вот так вот, без кампании? — спрашивает Спесь.
— Да, вот так вот, без кампании, — передразнивает его Шулер. — Вы друг друга отлично знаете, нечего зря тратить время на пустопорожние дебаты. Один капитан для юношей и один для девушек. Юноши голосуют за юношей, девушки — за девушек. Если кто не знает, к какому полу относится, пусть спросит меня, я определю.
Кто-то поднял руку Сары Дозер. Та ткнула нахала локтем под рёбра.
— Итак, подходите. Вот вам ящик для бюллетеней, и будьте любезны — ставьте карандаш обратно в банку!
На своей бумажке я написал имя Мартина Брикера. Мне кажется, голосовать за себя самого — это недостойно спортсмена, а за Остина я, уж конечно, голосовать не собирался.
Остин подошёл к ящику для голосования, обернулся ко мне и сверкнул своим знаменитым крокодильим оскалом, словно говорящим: «Эй ты, лузер!». Я немедленно улыбнулся в ответ, словно говоря: «Мы ещё посмотрим, кто тут лузер!»
— А когда станут известны результаты? — поинтересовался Мартин.
— Завтра ко времени ланча будут вывешены на главной доске объявлений.
Все застонали.
— Да ладно вам, всего один день подождать. А теперь я называю имена, каждый подходит сюда, и я даю ему номер его шкафчика.
Этим вечером мы с Шерил устроились в их старом домике на дереве — болтали и пытались отвлечь меня от выборов. Что-то я не помню, чтобы эта хижина раньше была такой маленькой. Уверен, теперь даже Рэндалу здесь сидеть неудобно. Иногда мне нравится, что я расту, а иногда — лучше бы оставаться маленьким. Помню, когда-то я мог вытянуться на полу домика в полный рост. Бывало, мы все трое: я, Шерил и Рэндал — укладывались тут в спальных мешках, и места хватало всем. Глухими ночами мы рассказывали страшилки и попивали шоколадный коктейль — его я люблю до сих пор. Эх, хорошие были времена...
А сейчас я даже ноги здесь вытянуть не могу. Последний раз я забирался в эту хижину почти год назад. Мы с Шерил живём рядом, на одной улице, просто у нас больше нет особенных причин для того, чтобы уединяться в домике на дереве.
Собственно, это Шерил предложила: «Давай залезем в хижину и поговорим!», а я ответил: «Давай» — думал, что это как-то меня подбодрит. Вот и сидим здесь уже целый час; сумерки перетекли в вечер, а со стороны океана накатывают волны ранней сентябрьской прохлады.
— А ещё? — сказала Шерил. — Придумай ещё что-нибудь!
— Да не знаю я, больше что-то ничего не придумывается.
— У тебя что, воображения нет?
— Нет.
— А ты постарайся! — потребовала она.
— Ну ладно. Тогда... — Я поднатужился. — Тогда... я бы подвесил его за щиколотки... вниз головой... над медвежьим капканом!
Шерил засмеялась:
— Вот это да! Ты просто садист какой-то!
— Сама просила. Твоя очередь.
— Ладно... В следующий раз, когда она запоёт... я забросаю её розами — ну, как тот мужик. Пусть закладывает их себе за уши! Только я прослежу, чтобы на розах была уйма шипов!
Я скорчил гримасу.
— А теперь ты, — сказала Шерил.
— Я бы бросил Остина в вольер к львам. Вот тогда бы мы посмотрели, как быстро он умеет бегать! Следующий!
— О-о-о! Какой ты злодей! Ну-ка, ну-ка... Я бы... я бы налила ей в термос, который она берёт с собой в школу, серной кислоты!
— Не мухлюй, — одёрнул я. — Я уже это говорил во время свадьбы.
— Хорошо. Тогда... как насчёт подкинуть ей в коробку с завтраком королевскую кобру?
— Не-не, постой... Я для тебя придумал. А давай организуем ей свиданьице с... Тайсоном Макгоу!
— Ого! Лучше смерть!
Мы чуть животы не надорвали от смеха, представляя себе Ребекку на свидании с Тайсоном Макгоу. Вот это была бы парочка!
— Надо же, никогда бы не подумал, что мы такие злонамеренные личности, — сказал я, отсмеявшись.
— Нет, но скажи — правда же весело? — хихикнула Шерил.
Это действительно было весело. Всё равно что смотреть фильм ужасов. Они же такие отвратительные, кровавые и мерзкие, и тем не менее все их любят. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?
— Ну то есть, мы же на самом деле ничего им делать не собираемся, верно? — продолжала Шерил. — В реале мы ведь вовсе не злодеи какие-нибудь, просто это такая игра. У каждого человека есть кто-то, кого он терпеть не может. Ведь ничего же страшного, что мы просто представляем себе, как с ними что-то такое случается, правда?
— Погоди, послушай, что я придумал, — прервал я её. — Давай заплатим какому-нибудь хмырю — пусть соврёт, что научит Остина ходить по тлеющим углям. А когда тот пойдёт, то обожжёт себе все ноги! И всё — капец карьере бегуна.
— Ну ты и пакостник! — восхитилась Шерил и засмеялась. И вдруг замолчала и на миг призадумалась. Без звуков наших голосов ночь показалась особенно тихой. Даже сверчков — и тех не было слышно.
— Послушай-ка, — проговорила она. — Вот было бы странно, если бы что-то из того, что мы навоображали, действительно случилось, как думаешь? Как если бы нас услышал кто-то там, наверху...
— Я бы тогда держался подальше от медвежьих капканов, — сказал я. Она снова засмеялась.
В сгустившейся темноте я едва различал лицо Шерил, сидящей напротив. Хижина, как я уже говорил, была маленькая; и я ощущал, как «рибоксы» Шерил касаются моих «найков». Я пошевелил стопой, она тоже; мы словно опять стали детишками и играли в какую-то глупую детскую игру. Я взглянул поверх тянувшихся по краю хижины перил[4]: ночь сегодня была ясная, без малейших признаков тумана, в отличие от предыдущих вечеров. Дом Шерил стоял последним на нашей улице, и между деревьями можно было едва различить океан, плещущийся в четверти мили отсюда. Это моё любимое время суток — когда небо теряет свои краски и на фоне полоски еле-еле голубеющего горизонта всё вокруг кажется совсем чёрным.
В раннем детстве я любил разговаривать с Шерил и даже с Рэндалом, сидя в это время дня в их домике на дереве. Любил наши страшные рассказки, любил просто поболтать ни о чём. Сейчас, когда мы повзрослели и были вечно чем-то заняты, мне практически никогда не удавалось вот так посидеть с Шерил в тишине и поговорить по душам. Правда, нынче ощущение было иным, чем в старые времена, но всё равно — мне это нравилось. Я снова пошевелил ступнями, и она пошевелила в ответ.
— Может, нам не надо было этого делать, — сказала она.
— Чего не надо?
— Злословить на счёт Ребекки и Остина. А то я теперь чувствую себя виноватой.
Вообще-то, и я ощущал что-то вроде того же.
— Это была твоя идея.
— Спасибо, утешил. Теперь мне ещё хуже.
— Прости, — сказал я, а потом привёл ей те же соображения, что и она несколько минут назад: — Это же всего лишь слова. Вроде как... ну, показать им язык в спину, что ли. Вот и всё. Мы же только представляем себе, не делаем ничего плохого.
— Да, точно.
— Надо же дать выход эмоциям, так ведь? А то мы бы ходили и куксились целый день.
— Да, верно.
Однако мне почему-то казалось, что я её не убедил. Я и самого себя не убедил. Не смог. Мой мозг всё ещё был полон дикими, нелепыми образами всех тех несчастий, которые могли бы обрушиться на Остина Пэйса. Больше всего меня беспокоило, что это, как сказала Шерил, было весело! Ой, что-то мне не нравилось такое веселье...
Я придвинулся поближе к Шерил, как будто это могло прогнать мои тревоги.
— Ты и вправду ненавидишь Остина? — спросила она. Почти совсем стемнело, я уже практически не видел своей собеседницы — только едва различимый силуэт на фоне деревьев.
— Не знаю, — ответил я. — А ты и вправду ненавидишь Ребекку?
Шерил вздохнула. После долгого молчания она наконец произнесла:
— Не то чтобы ненавижу... Она же моя двоюродная сестра. Я, вообще-то, вроде как люблю её... Просто иногда, по-моему, ей нравится, когда я чувствую себя паршивым ничтожеством.
— А я вот знаю точно, что Остин от этого тащится.
— Ты действительно ненавидишь Остина, Джаред? — снова спросила она. И опять я, как в первый раз, сказал:
— Не знаю. — Я действительно не знал. — Как-то всё перепуталось...
Она опять надолго задумалась, а потом спросила — спокойно так, бесстрастно: