Сел.
Леонидов налил ему стакан водки.
– Что это? – Арнаутов понюхал стакан.
Не бойтесь, пейте смело, чуть разбавленный спирт. У меня праздник. Книжка вышла.
– Поздравляю.
Арнаутов одним глотком выпил крепкую смесь.
Ткнул вилку в блюдо с котлетами.
– Котлетки-то из-под дуги?
– Именно. Благословенная конина, – засмеялся журналист с трубкой.
– А где же книга? – спросил Арнаутов.
– А вот она.
– «В стане батьки Махно». Занятно. Когда-то продавали «Похождения великого русского сыщика Путилина», теперь сочинения о Махно. Но все же поздравляю. Я зачитывался вашей книгой «В окопах».
– Спасибо.
Внезапно заиграла гармошка.
В зал вошел элегантнейший донельзя Анатолий Мариенгоф, в роскошном пальто-реглан и в цилиндре, в котором отражались огоньки ламп.
Рядом с ним тоже в цилиндре, который еле держался на золотистой голове, растягивал меха гармошки Сергей Есенин.
– Олег, – крикнул он, – я тебе подарок принес. Настоящую тальянку.
Он подошел к столу и они обнялись.
Мариенгоф положил на стол несколько книжек Леонидова.
– Мой подарок.
– Садитесь, друзья.
Есенин сел, выпил, повернулся к Арнаутову.
– Что грустный, классик?
– Жизнь такая.
– А ты, Петя, выпей, давай, давай. Со мною вместе за Олежку, короля сенсаций. Ишь, что учудил, из-под расстрела сбежал от Махны.
Он выпил. Вскочил. Оглядел зал.
Потом вспрыгнул на эстраду.
– Слушайте, други. Для милого мне человека Олежки Леонидова читаю.
Он помолчал и сказал негромко:
– Исповедь хулигана.
Зал взорвался аплодисментами.
– Давай, Сережа!
– Браво!
– Слушаем тебя!
Есенин постоял в раздумье, потом бросил цилиндр на эстраду, поправил волосы и начал:
– Не каждый умеет петь.
Не каждому дано яблоком,
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедовался хулиган,
Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа на плечах,
Ваших душ, безлиственную осень, мне нравится
В потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Зал молчал. И было в этом молчании что-то настороженное, как перед взрывом.
Письмо из прошлого. Олег Леонидов.
Внезапно в темноте раздался грохот, казалось, что в квартире обвалился потолок.
Леонидов проснулся, автоматически надел кастет на правую руку, выскочил из-за занавески, отгораживающую нишу, в которой стояла кровать, в комнату.
Нащупал на стене выключатель и свет зажегся.
Развалилась поленница дров, уложенных вдоль стены коридорчика и комнаты.
Так он и стоял в одном белье, с кастетом на правой руке, среди разметавшихся по паркету сучковатых поленьев.
Это надо же. Развалилась поленица, а вроде укладывали ее аккуратно. Видимо слишком много дров пожертвовал ему главный редактор.
Леонидов сел на стул, печально оглядел дровяной хаос. Извечный, практически гамлетовский вопрос стал перед ним. Что делать? Складывать поленицу или послать все к матери и лечь спать.
Господи! Дрова эти, буржуйка, мог ли он подумать об этом, когда менял квартиру в знаменитом доме Нереинзее. Тогда в каждой квартире стоял телефонный аппарат, на маленькой кухоньке двухкомфортная газовая плита, центральное отопление. На крыше дома разместился роскошный ресторан и теннисные корты. Сидишь в ресторане, а Москва внизу, как движущийся макет.
Газ отключили, паровое отопление то же, о телефонной связи напоминает инкрустированный серебром аппарат, подарок на день рождения Саши Куприна. Слава Богу, что работает водопровод, и электричество подают без перебоев, а чай можно на примусе или «буржуйке» вскипятить.
Леонидов открыл дверцу печки. Она уже прогорела. Он положил поленьев до краев и пошел спать. Утро вечера мудренее.
Гостиница «Метрополь»
К входу в гостиницу «Метрополь» подъехал сияющий боком длинный автомобиль «Рено» с брезентовым верхом.
Он остановился, и шофер нажал на грушу клаксона, который исполнил начало знаменитой арии.
С переднего сидения выпрыгнул затянутый ремнями молодой военный, распахнул дверцу.
Из машины вылез импозантный человек в щеголеватой фуражке скомканной по-гусарски, на левом рукаве бекеши звезда и три ромба.
– Прошу, товарищ командарм, гостиница «Метрополь», ныне второй Дом Советов.
– Выгружайте вещи.
В вестибюле гостиницы вахтер в кожаной куртке с наганом на поясе перегородил дорогу.
– Ваше разрешение на вход, товарищ командарм.
– Я – командарм Юрий Саблин, вот разрешение наркомвоенмора товарища Троцкого на заселение.
По вестибюлю к вахте бежал человек в штатском пиджаке и косоворотке.
– Вы товарищ Саблин? – крикнул он.
– Да, товарищ, я командарм Саблин, а вы кто?
– Я комендант Дома Советов Пыжов.
– Вам звонили из наркомвоенмора?
– Да, конечно, позвольте ваше направление?
Саблин протянул бумагу.
– Сколько человек с вами? В бумаге сказано «и сопровождающие лица». Сколько с вами лиц?
Саблин усмехнулся.
– Мой адъютант, два охранника и шофер.
– Я могу предоставить вам трехкомнатный номер на всех.
– Товарищ Пыжов, а если подумать? – улыбнулся Саблин.
– Эх, – комендант махнул рукой, – была не была. Принимая во внимание ваши военные заслуги перед пролетариатом, дам еще одну одиночку.
– Вот и славно, – Саблин похлопал коменданта по плечу, – все и сложилось. Кстати, комиссар ЧК Яков Блюмкин проживает еще в гостинице?
– Обязательно. В тридцать восьмом номере, полулюксе.
– А вы не знаете, он у себя?
– Уехал на службу.
МЧК.
В кабинет Манцева вошел начальник КРО Глузман.
– Тебе чего, Абрам Гертович?
– Новости, Василий Николаевич, новости.
– Наше доблестное КРО поймало Врангеля?
– Да нет, – Глузман устроился в кресле, достал массивный серебряный портсигар, вынул папиросу, – не желаете?
– Давай.
Манцев взял портсигар.
– Богатая вещь, товарищ Глузман. Богатая.
– Награда.
– Кто же это?
Манцев прочел гравировку: «т.Глузману А.Г. от Центророзыска». Ишь ты, богато живут младшие братья. Так, чем порадуете?
– не знаю, порадую или огорчу.
– Не тяни.
– В гостинице «Метрополь», я уж по-старому, извините, в сорок второй номер, трехкомнатный люкс, заселился Юрий Саблин.
– Да что ты!
– Именно так.
– И не побоялся?
– У него от Троцкого охранная грамота. Более того, он в форме командарма.
– И звание ему пожаловал тоже Лев Давидович?
– Именно. С ним четыре человека. Адъютант Сольский, бывший эсер, студент недоучившийся, потом прапорщик, специалист по эксам. Два охранника Благой и Кочура, оба с темным прошлым и механик-шофер Рыжаков, о нем ничего не известно.
– Плохого?
– Именно.
– А хорошее?
– Опытный шофер, бывший унтер-офицер Первого петроградского бронедивизиона.
– Ну, там все водители унтерами были. Чем вы все-таки озабочены?
– В Москве есть разветвленное эсеровское подполье, кроме того, один из охранников, Благой, анархо-синдикалист.
– Конечно, Саблина надо за Украину расстрелять, как его бывшего дружка Сахарова. Непонятно, как Троцкий быстро изменил свое мнение о нем. Помните, он писал, что Сахаров и Саблин опасные максималисты, и нате вам. Это хорошо, что Юрочка в Москву приехал. Прекрасно. Если с умом организовать оперативную комбинацию, можно получить хорошие результаты. Юрочка Саблин замечательная личность…
– Вы словно восхищаетесь им.
– Именно. Обожаю авантюристов, нет в моем рациональном характере хотя бы капли авантюризма, не судьба, поэтому я канцелярский служащий, а Саблин – легендарный командарм.
– Полноте, ваши оперативные игры дадут сто очков любому графу Калиостро.
– Милый мой, – Манцев встал, зашагал по кабинету, – одно дело в кабинете планы придумывать, а совсем другое – экспромт, азарт.
Устоявшиеся связи у Саблина в Москве есть. Это писатели и поэты. Он же сын известнейшего книгоиздателя-мецената. Значит, кафе «Домино».
– Они все нами плотно перекрыты.
– Не только вами. Я не берусь судить, кого там больше – представителей богемы или наших секретных сотрудников.
– У Саблина жестокий роман, – усмехнулся Глузман.
– Вот это интересно. Кто?
– Ленская Ольга Павловна. Двадцать восемь лет. Закончила гимназию. Дочь биржевика Ленского. Одна из девиц Марии Анисимовой, псевдоним «Люба», кличка Баронесса.
– Вот и хорошо. Пусть Баронесса создаст влюбленным все условия.
– Я немедленно с ней встречусь.
Лапшин и «Баронесса».
Лапшин, в шелковом китайском халате лежал на диване и читал книгу Арнаутова.
Дымилась папироса, забытая в пепельнице на стуле.
В глубине квартиры дважды пробили часы.
В комнату вошла высокая чуть полноватая блондинка.
Афоня, обедать будешь?
Лапшин сел на диване.
– А чем угостишь?
– Суп картофельный и свинина с картошкой жареной.
– Давай свининки.
– Сейчас подам, я уйти должна.
– Далече?
– С лягавым моим встреча.
– Ох, Маша, подрывать нам надо. Чекисты народ ушлый.
Уж на что жандармы специалисты были, а я самого Прилукова промеж двух берез обводил.
Сколько веревочка ни вейся…
– Да куда подаваться-то, Афоня?
– К финнам или латышам или в Варшаву. Там люди серьезные есть.
– С бумажками этими?
Мария вынула из кармана платья пачку советских денег.
– Давай золотишко и камни скупать. Бумаги этой у нас на две жизни хватит. А я пока подумаю о хорошем дельце. Есть наметки, но его поставить надо, а для этого людишки нужны.