имферополе, поэтому его кинотоварищество снимало очень много неплохих картин.
Писал сценарии Витя Казаринов, который, кстати и передаст Вам мое письмо.
Последнюю фильму «Ключи счастья» мы снимали для французской фирмы «Гомон», их представитель сделал всем французские паспорта. Мне тоже принесли французский паспорт, но я отказалась ехать. Отказался и Витя Казаринов, он засобирался в Москву. Странно, идет война, а поезда ходят и можно добраться до любого города.
Я проводила наших, и я хожу к морю, оно неспокойное, как наша жизнь.
Елена стоит у моря.
Волны набегают на берег и с шумом уходят, оставляя пену.
– Сегодня уезжает Виктор, я отдаю ему письмо, а через десять дней еду сама. Можно я обременю Вас просьбой? Если да, то сходите к Таирову и спросите, возьмет ли он меня обратно.
Мне не верится, что скоро увижу вас. И жду этого, как гимназистка. Обнимаю вас. Ваша Елена.
Леонидов опустил письмо.
И Тыльнер увидел совершенно другое лицо, насмешливо-ироническое выражение сменилось на печальное и нежное.
– Спасибо вам, Жорж, большое спасибо.
Да за что меня благодарить, если бы в тот день мы не ввалились на хату Новицкого, Казаринов сам бы разыскал вас, и наверняка передал бы что-то важное для вас, на словах.
Леонидов сел к столу.
– Это письмо я могу оставить, или оно пришито к делу?
– Оставьте, никакого дела нет. Есть несчастный случай. А вы не знаете, откуда Новицкий знал Казаринова?
– Он и меня знал. Мы вместе когда-то учились в Катковском лицее. Только выгнали нас в разное время.
– А вас за что?
– Лицеистам было запрещено сотрудничать в печати, а я написал статью о порядках в лицее, об идиотах профессорах, о том, что в коридорах пованивает казармой, да много всего.
– Вы подписались своим именем?
– Конечно, нет, придумал псевдоним, очень актуальный и свежий – «Очевидец».
– И как же вас нашли?
– Московского охранного отделения ротмистр Прилуков этим занимался. Жандармы работать умели. Меня вычислили и выгнали с волчьим билетом. А Новицкого и Казаринова попросили из лицея, наверно, через год. Поэтому мы и знаем друг друга, вернее знали.
Леонидов разлил коньяк.
– Давайте выпьем за упокой души Вити Казаринова. За Новицкого пить не будем, поганый был человек.
Они выпили, помолчали.
– А вы знаете, – Тыльнер закурил, – в Москве объявился Юрий Саблин.
– Быть не может! У него же какие-то серьезные проблемы с самим Троцким.
– Тем не менее, живет в «Метрополе», в номере 405, носит форму командарма.
– Чудны твои дела, Господи. Он же под расстрелом был.
– Это их игры, которые именуются политикой. Значит, Саблин для чего-то понадобился Троцкому.
– Знаете, Жорж, пошли они со своими игрушками сами знаете куда. Но я репортер, а приезд Саблина событие любопытное. Я кое-что знаю, чего не ведает ни один журналист о первом правительстве Украины. Если Саблин, который участвовал в этом балагане, подтвердит это, у меня будет очередная сенсация. А пока давайте-ка, согрею еще кофе и выпьем по рюмке этого чудесного напитка.
Кафе «Домино».
В Кафе «Домино» под потолком висел слоистый дым. На эстраде поэт в бархатной блузе и веревкой вместо банта уныло завывал:
– «Я хочу тебя голую, голую, голую…
Его практически никто не слушал.
Только за одним столом рядом с эстрадой экзальтированная девушка с восторгом глядела на него, да трое в странных блузах с моноклями внимали поэзии.
Один из них вскочил, встряхнул кудлатой головой и крикнул:
– Тихо, хамы! К вам спустился поэт!
Из-за стола вскочил Есенин.
– Ты что, Мишка, с ума съехал, нас хамами называть. Леону разрешили читать, гонорар – бесплатный стол. Вот сидите и пейте.
– Сережа, ты посмотри, люди не любят поэзию!
– Миша, люди поэзию любят, но хорошую.
– Ты хочешь сказать… – поэт Миша угрожающе задвигался.
– Что хотел, то и сказал, а будешь грозить, я тебе ноги вырву и к плечам пришью.
– Да сядь ты, Мишка, – загомонили за столом. – Не связывайся с ним, он же хулиган.
Только девица продолжала смотреть на эстраду влюбленными глазами.
В углу у окна расположилась Баронесса с двумя хорошенькими дамами. Они мило беседовали и пили чай с пирожными местного приготовления.
За соседним столиком гуляли хорошо одетые мужчины, явно провинциального вида.
Один из них повернулся к столу Баронессы:
– Плачу, сколько скажешь за удар. Пошли на лестницу.
– Ты умишко-то совсем пропил, – засмеялась Мария, – а ну, отвали.
– Да ты знаешь, кто я? – крикнул мужик.
– Налетчик ты с гондонной фабрики, сиди тихо, за меня есть, кому слово сказать.
– Ты, бандерша, я тебя… – он вскочил, покатился с грохотом стул.
Из-за соседнего стола поднялись двое крепких ребят, одетых с подчеркнутым шиком.
– Ты у себя в Самаре гуляй, а у нас хороших людей не обижают.
– Да, я что, я ничего, только баба эта меня перед всем кабаком позорит.
– Переживешь. Это наш человек. – Кот взял его за плечо, толкнул и тот уселся на стул.
– Вот и ладушки. – Он повернулся к баронессе, – не прогонишь? Я к тебе на минутку присяду.
– Да хоть на весь день, Спиря, тебе мы всегда рады.
За одним из столов сидела компания молодых людей в кожаных куртках из дорогого хрома. На столе у них было все свое. Порезанный круг колбасы, сало, сыр и спирт.
У стены за тремя сдвинутыми столами сидела шумная актерская компания. Прелестные дамы и мужчины всех возрастов.
На столе – чашки с кофе, тарелочки с котлетами.
Актер с наружностью благородного отца ткнул вилкой в котлету.
– Други, котлетки-то из-под дуги.
Все захохотали.
Он подождал, пока его коллеги утихнут и продолжал:
– Их с водочкой вкушать надо.
– А где ее взять, – вздохнул молодой красавец актер.
– Пойду на промысел, – картинно взмахнул рукой благородный отец.
За столиком, почти у самого входа, сидели Анатолий Мариенгоф, Сергей Есенин, Николай Клюев и Олег Леонидов.
К столу подошел журналист Щелкунов, пожилой человек, знаменитый на всю Москву Книжник.
– Олег, – я достал, что ты просил, – он протянул Леонидову маленькую книжку, завернутую в газету.
– Ой, спасибо, Андрюша, милый ты мой, что я тебе обязан?
– Нет, – замахал руками Щелкунов, – никаких денег. Ты за это отдашь мне второе издание маркиза де Кюстина.
– Это же грабеж, – охнул Леонидов.
– Ну, как хочешь, – Щелкунов протянул руку.
– Нет, нет, – Леонидов закрыл книгу рукой, – согласен, кровопийца.
– Тогда я завтра к тебе зайду. Заодно принесу интересный материал о разграбленных библиотеках.
– Чудно. Жду после одиннадцати. Кстати, Андрюша, ты не знаешь, где Саша Гибер?
– Конечно, знаю. Он из газеты ушел в Кинокомитет. Стал кинооператором, пишет сценарии. Сейчас он в петровском парке на бывшей студии «Талдыкин и Ко», снимает бессмертную картину «Комбриг Иванов».
– Спасибо, Андрюша, огромное спасибо.
Леонидов развернул книгу.
– Иннокентий Анненский, – вслух прочитал Мариенгоф, – «Кипарисовый апрель». Олег, Неужели, ты читаешь эту чушь?
– Не только читаю, но и собираю, Толя.
– А кого ты из поэтов любишь?
Леонидов улыбнулся:
– Сережку люблю, всего люблю, когда плохо на душе, перечитываю, наизусть учу…
– Ах ты мой дружок дорогой, – Есенин обнял Леонидова, положил ему на плечо голову.
– Твои стихи, Толя, тоже люблю, но не все.
– А что именно, – наклонился через стол Мариенгоф.
– «Магдалину» люблю очень.
– У тебя хороший вкус, – довольно улыбнулся Мариенгоф, – а кого еще?
– Владимира Нарбута, Колю Гумилева покойного, жену его Горенко-Ахматову, Мандельштама…
На плечо Леонидова легла рука.
– А меня? – раздался зычный бас.
Олег поднял голову, вскочил.
За его спиной стоял Маяковский, с папиросой в углу рта.
Они обнялись.
– Конечно, люблю всю твою лирику.
– И на том спасибо.
– Ты будешь читать?
– Нет.
– Садись с нами.
Маяковский посмотрел на Есенина и засмеялся:
– Не бойся, Сережа, я по делу.
– А я и не боюсь, – задиристо ответил Есенин.
Маяковский подошел к столу, за которым гуляла компания в дорогой коже.
Навстречу ему из-за стола поднялся человек.
– Ну, что, Глеб? – спросил Маяковский.
– Все в порядке, Володя, извини, когда играли, не рассчитал.
Он протянул поэту деньги.
– Мой проигрыш. Садись с нами, выпей.
– Не могу, у меня через час игра. Серьезная.
Маяковский повернулся и пошел к выходу.
– Вот же устроилась сучка Лилька, – мотнул кудрявой головой Есенин, – с двух мужиков сосет.
– Один – поэт, второй – Брик, в ЧК хорошую зарплату и неплохой паек получает, – уточнил Мариенгоф.
– Да она сама чекистка, – Есенин оглядел стол, – а выпить нечего?
– Сейчас устроим. – Мариенгоф подозвал официанта, зашептал ему в ухо.
Официант сначала отрицательно качал головой, потом улыбнулся, закивал утвердительно.
– Сейчас принесут, – довольно произнес Мариенгоф и оглядел друзей, небрежно улыбаясь.
– Кстати. Олег, – Мариенгоф сел, мы не закончили наш диспут. Значит, ты враг модернизма. А как ты относишься к Меерхольду?
– Не понимаю и не люблю.
– А что же тебе нравится?
– Декорации на сцене, задники красивые. Нормальные актеры, произносящие нормально замечательные слова. Если увижу Меерхольда, сам ему скажу. Не трогай классику. Пиши сам пьесы и пусть там на сцене произносят монологи верхом на верблюде.
– Правильно, Олежка, – Есенин стукнул кулаком по столу, – гад этот Меерхольд, он у меня Зинку увел.
Красавец-актер Павел Массальский подошел к эстраде.
– Слушай друг, отдохни немного. А?
Поэт подавился непрочитанной строкой.
– Почему?
– Устали мы, давай лучше песню послушаем.
– Быдло! – Завизжала влюбленная девица, – мужичье!