Антигон, сжав зубы, глухо застонал.
– Какое-то проклятье на мне... Что ни рана – в голову. В первом же бою похода... Что же теперь? Царь отошлет меня обратно?
– Не отошлет, – негромко проговорил Птолемей, – царь мертв.
– Что?! Ты лжешь! – раненный попытался сесть, но, не справившись, без сил рухнул на подушки.
– Нет. Произошла катастрофа, Антигон. Царь мертв, пал от руки Спифридата, лидийского сатрапа.
– Как?!
– Убит ударом в спину. Клит не успел. Никто не успел. Царь слишком сильно вырвался вперед и варвары его окружили. Нас оттеснили было, и мы не смогли защитить царя.
– О, боги... – потрясенно прошептал Антигон, – а тело Александра?
– Тело отбили. Клит и Гефестион. Варвары не успели надругаться над ним.
– Боги... Мы разбиты?
– Нет. Хотя варвары изрядно воодушевились. Наше крыло дрогнуло, но смерть Александра видели немногие. Я надел его шлем и натиск удалось восстановить. Конница погнала персов, а фаланга закончила дело, там никто до самого конца сражения и не узнал о том, что царя уже нет. Твои эллины тоже стойко сражались, жаль ты не видел всего. Персы бежали, а против нас остался только Мемнон со своими наемниками. Мы перебили их всех. Почти всех – сам Мемнон тоже смог скрыться.
– И что же теперь? – Антигон стиснул край покрывала с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
– Теперь... Не знаю, никто не знает. Над полем вой стоял – по Филиппу не так убивались. Что там потом началось... Хаос, Антигон. Всех трясло, как в ознобе. Клит сошел с ума, волосы рвал, метался с пеной у рта, все вокруг шарахались. А потом бросился на меч. Никто и не пытался ему помешать. Стояли поодаль и смотрели. Как во сне, я даже ущипнул себя пару раз. Не проснулся.
– Что было дальше? – голос Антигона предательски дрогнул.
Пятидесятилетний стратег и прежде не отличался суровой невозмутимостью, свойственной воинам его возраста и положения. Он всегда находился во власти чувств, радовался и горевал на разрыв сердца. Два года назад, когда родился его поздний, обожаемый сын Деметрий, немолодой уже полководец закатил невиданный пир, едва не спустив на него все свое состояние. Молодежь посмеивалась, а вот теперь, когда мир перевернулся, испуганно жалась к старшему, хоть он сейчас и беспомощен, как слепой котенок.
– Дальше успокоились, как смогли, и стали думать. Ох, не зря Антипатр с Парменионом уговаривали царя жениться, чуть не на коленях перед ним стояли. Ни в какую. Как знали... Что дальше, Антигон? Наследника нет, вот что дальше.
– А что Арридей?
– Ты бы хотел такого царя, как Арридей? Послушный, добрый, мухи не обидит... Сидел бы на троне с отсутствующим взглядом и интересовался бы только сластями и игрушками. В двадцать с лишним лет...
– Нет.
– Вот и другие... не захотели, чтобы кто-то правил втихую от его имени. Мы нашли беднягу в шатре. Он, очевидно, все понял в последний момент, словно боги ему перед смертью вернули разум. Пытался бежать, но куда такой убежит... Кинжал, в его спине торчавший, никто не опознал. Не нашли убийцу, да, по правде, и не искали. Кое-кто вспомнил по Линкестийца, но того и след уже простыл. Небось, к тестю своему сбежал, когда увидел, как с претендентами на трон иной раз поступают. Да никто бы его не поддержал, не верю я в то, что за линкестийцев многие стояли. Сыновья Аэропа сами о себе эти слухи распространяли, за что и поплатились, дураки.
– И больше царской крови никого нет, – сказал Антигон, – если бы тогда оставили в живых Аминту... Единственный реальный и законный претендент. Уж Олимпиада расстаралась, упыриха. Кончились Аргеады...
Он постепенно приходил в себя, свыкнувшись со случившимся, и вновь приобретал способность мыслить здраво и взвешенно. Боль, не отпускавшая с тех пор, как вернулось сознание, отступила на второй план. Он вновь был стратегом, одним из самых старших по возрасту военачальников. Александр поставил его командиром эллинских союзников и во время битвы при Гранике Антигон находился на левом фланге в подчинении Пармениона. Бой там вышел не слишком жаркий, однако ему вот хватило...
– И тогда вы созвали собрание войска, – уверенно предположил стратег.
– Да, – подтвердил Птолемей, – собственно, это случилось еще до того, как мы нашли бездыханное тело Арридея. Пехота назвала его царем. "Друзья" пытались возражать, а Парменион молчал. Когда стало ясно, что Аргеадов больше нет, выступил Филота. Он напомнил всем о древнем обычае...
– ...и предложил в цари своего отца.
Птолемей внимательно посмотрел на стратега.
– Акарнанец уверил меня, что ничего не говорил тебе.
– Думаешь, я придуриваюсь, изображая неосведомленного? Нет, Лагид, я просто почти на двадцать лет старше тебя. Нет здесь ничего удивительного. Филиппа ведь тоже избрало войско. Он не мог царствовать по праву рождения и стал первым среди нас лишь, как опекун малолетнего Аминты. А потом взял и задвинул своего племянника подальше. Войско называет царя, Птолемей, и оно выберет того, кто способен побеждать. Филипп был способен – выбрали его. Парменион способен, что доказал многократно. Я не удивлен.
– Ты прав, – согласился Лагид и с выражением продекламировал, – Аргеадов нет более, зачем же искать царя среди знатных, но ничем не проявивших себя людей? Выберем же царя среди мудрых и прославленных полководцев! Пусть царем будет тот, кому вы доверяете безраздельно и кто никогда не подводил вас на поле брани!
– Слова Филоты? Никогда не сомневался в его красноречии.
– Да, его слушали, затаив дыхание. Потом началась буря. Старика подняли на щитах.
– Думаю, не ошибусь, если предположу, что далеко не все разделили энтузиазм Филоты.
– Я не разделил. Вот почему сижу здесь, в Лампсаке, у твоей постели, вместо того, чтобы топать сейчас к Пелле, объяснять Антипатру: "Ты уж извини, друг Антипа, так получилось. Отдавай-ка свою государственную печать".
Антигон молчал некоторое время, потом спросил:
– Значит, Парменион убрался в Македонию? И давно? Сколько я вообще тут валяюсь?
– Валяешься дней пятнадцать. А они, да, возвращаются. Сейчас топчутся у Абидоса, а может уже переправились.
– Но не все?
– Не все, – кивнул Птолемей, – большая часть эллинов все еще в Троаде. Почти все корабли достались Пармениону и вернуться в Элладу без него сейчас непросто. Мы тут стоим тремя лагерями, если не считать тех, кто пошел за новым царем. В Лампсаке часть "друзей", почти девятьсот человек, кое-кто из отрядов Пердикки и Кена. Ситалк с одрисами, но эти скорее не с нами, а просто поблизости. Агриане ушли с Парменионом, а все прочие рассеялись. Окрестности грабят. Мы, кстати, тоже. Местные звереть начинают.
– Это владения Мемнона. Александр не зря приказал щадить их и не обижать жителей: увидев, что земли родосца не пострадали, персы заподозрят его в предательстве. Это при любом раскладе разумно и полезно. Если, как ты говоришь, он жив и сбежал, то немало еще нашей крови выпьет.
– Нас тут почти три тысячи человек, лошадей много, жрать что-то надо.
– Кого избрали старшим? Тебя?
– Мы с Пердиккой командуем. Остальные пока слушаются, но начинают огрызаться. Ждут, когда ты в себя придешь. Ты старший, тебя хотят вождем. Все.
Антигон выдержал паузу.
– И ты?
Тишина, пронзительная настолько, что слышно сердце, мерно отбивающее:
"Раз, два, три, четыре..."
– И я, – ответил Птолемей.
Вздох.
– Вы решили, что я за Парменионом не побегу?
Птолемей кивнул, забыв, что Антигон его не видит, однако стратегу подтверждения не потребовалось.
– Ну да... Если бы здоров был тогда, на том вашем собрании... Не знаю. В себя еще не пришел. Осмотреться надо, – Антигон дернул уголком рта, – подумать. Эллины что?
– Которыми ты командовал, весь Коринфский союз и фессалийцы впридачу, стоят у Дардана. С этими все понятно – при первой возможности свалят на родину. Наемники где-то под Илионом. Они чего-то отделились, не знаю, почему.
– Понятно, а персы?
– Мы сначала их очень опасались. Боялись, что они соберутся с силами и скинут нас в море. Но потом криптии и кое-кто из местных, перебежчики, сообщили, что при Гранике мы уничтожили все персидские рати по эту сторону Тавра. Остались гарнизоны в городах, но они не высовывают носа. При погребении побитых персов пленные опознали трупы зятя Дария и внука Артаксеркса. Лидийского сатрапа, убийцу нашего царя, Клит лично изрубил в куски, я сам видел. Потом пришли известия, что сатрап Фригии-на-Геллеспонте, Арсит, не выдержал позора и наложил на себя руки.
– Эх! – Антигон ударил кулаком по постели, – какая победа! Какие плоды она могла принести...
– Ну, насчет плодов еще не все потеряно, – усмехнулся Птолемей.
На следующий день, вечером, Филипп осторожно снял повязку. Он предпринял необходимые меры для того, чтобы не ранить глаз Антигона, но, несмотря на полумрак в комнате, освещаемой единственной свечой, стратег зажмурился и дернулся прочь, отворачивая лицо, словно взглянул прямо на солнце. Привык уже к темноте.
Рана не гноилась и уже начинала затягиваться. Антигон, отчаянно моргая, вновь привыкал к свету. За два дня бесед с Птолемеем он смог всесторонне оценить сложившуюся ситуацию, но так и не принял решения, как действовать дальше. Вернуться? Прямиком к междоусобной грызне? Продать свой меч тому, у кого хватит денег? Что ж, профессия наемника после Пелопоннесской войны привычна в Элладе. Но наемники – перекати-поле, люди без родины, а в Македонии остались жена и любимый сын. Что этим птолемеям и леоннатам? Их семьей был Александр. Они молоды, рвутся в мир. Тоска по родине – удел стариков. Тоскуй – не тоскуй, а есть ли она теперь вообще, родина? Нет, он не мог принять решения.
Антигон активно налегал на еду, восстанавливая силы, и Филипп, наконец, разрешил ему встать с постели. Наутро Птолемей провел стратега по узкой потайной лестнице в подвальное помещение мемнонова дома. Здесь, возле крепкой дубовой двери стоял молодой человек, на вид чуть старше двадцати, облаченный в льняной панцирь, обшитый железными пластинками, вооруженный гоплитским щитом и кривым мечом-кописом. Масляный светильник, подвешенный на крюк возле двери, освещал гладко выбритое лицо стражника: впалые щеки, прямой нос с небольшой горбинкой, острый подбород