й знак.
К тому времени, когда у меня закончилось снадобье, все иероглифы уменьшились в размере как минимум наполовину. Я прекратила тыкать в статую тряпкой и слегка отступила назад, продолжая читать заклинания. Иероглифы принялись медленно подергиваться, словно пытаясь оторваться от поверхности статуи. Слова, которые я произносила, притягивали их словно магнит. Раздалось несколько глухих хлопков, и иероглифы действительно оторвались от статуи и повисли над ней в воздухе, как рой сердитых пчел. Я подняла руки, выставила вперед защищенные Всевидящим оком ладони.
Запах серы стал невыносимым, я продолжала произносить слова заклинания, стараясь не делать глубоких вдохов. К сожалению, когда я дошла до фразы «Изыди, мерзкая кошка», моя Исида запротестовала и вцепилась мне в лодыжку своими когтями.
Испугавшись, я посмотрела на нее и сказала:
– Это я не тебе.
Пока я произносила эти слова, парившие в воздухе иероглифы перестроились и потоком устремились к моей кошке. В тот момент, когда иероглифы прикоснулись к Исиде, она заворчала, вся ее шерсть встала дыбом. Глаза бедной Исиды сделались бешеными, она прижала уши к голове, а затем из ее глотки вырвался протяжный дьявольский вой.
Все, это больше не была моя любимая кошка, это было воплощение зла. Что там писал Нектанебус о том, как важно сосредоточить внимание на словах заклинания и ни на секунду не отвлекаться? Лежавшее на статуе проклятие уже было поднято в воздух, оставалось направить его в восковую фигурку, а затем немедленно ее спалить. Так предполагалось, но так не получилось.
Что делать теперь, я совершенно не знала и при этом не решалась оторвать взгляд от Исиды, чтобы поискать решение в книге.
Заколдованная кошка подобралась и снова бросилась на меня – на этот раз с какой-то демонической яростью. Когти Исиды прорвали мой шерстяной чулок и больно впились мне в голень. Исида выгнула дугой спину, зашипела, а затем убежала и забилась под книжную полку, издавая оттуда низкие демонические вопли.
Я рухнула в кресло и уставилась на книжную полку, затем перевела взгляд на спокойно стоявшую на столе уродливую восковую фигурку Бастет.
Что же я наделала? Бедная Исида!
Надо все переиграть, вот что. Все переиграть.
Ну а если не получится, что тогда? О боже!
А что, если это мерзкое проклятие при этом переселится в меня? От этой мысли у меня сразу же свело желудок. Нет, об этом лучше даже не думать.
Убедившись в том, что вновь способна держаться на ногах, я поднялась с кресла и поспешила назад, к столу, на котором были разбросаны мои книги. Неправда, из любого положения должен найтись выход, нужно отыскать его и сейчас. Но стоило мне склониться над книгами, как часы начали отбивать время. Два часа! Куда целый день подевался, может мне кто-нибудь объяснить? Два часа! Пора встречать маму.
Радость от скорой встречи с мамой омрачали мысли о той беде, в которую попала моя бедная Исида. Конечно, я постараюсь выяснить, чем ей можно помочь, но только чуть позже. А пока я закрыла книгу, взяла со стола обезвреженную статую Бастет и завернула в кусок старого пергамента, чтобы отнести на третий этаж, в мастерскую.
Уже выходя из комнаты, я вспомнила о том, что папа, наверное, голоден. Я вернулась к столу и сунула в свой карман последние сэндвичи с джемом. Потом виновато взглянула в ту сторону, где пряталась Исида, и отправилась в путь.
По дороге я все время следила, не покажется ли Фагенбуш – кто знает, что он выкинет, если увидит меня со статуей Бастет в руках? Может и голову мне проломить этой самой злосчастной фигуркой.
Наконец я добралась до папиной мастерской и оказалась среди костей динозавров, наполовину открытых ящиков, треснувших урн и безголовых мраморных скульптур. Сунув статую Бастет на полку, я отправилась на поиски папы и нашла его за одним из рабочих столов – он пытался собрать из кусочков глиняную табличку, которую мама прислала в одном ящике со статуей Бастет.
Всего таких кусочков было семь, и собрать из них целую табличку было задачей не из простых.
Я спокойно ждала, когда же папа заметит меня, но этого так и не случилось. Тогда я прокашлялась и сама сказала ему:
– Папа! Пора ехать на вокзал встречать маму.
– Да, да, только сначала закончу здесь, – рассеянно ответил папа. Похоже, что он даже не расслышал, что я произнесла.
Я посмотрела в окно. Собиравшиеся с утра облака сбились, наконец, в плотную темную тучу, из которой начал сеять мелкий дождик.
– Не думаю, что мама будет ждать столько времени, – заметила я.
Папа не ответил, и тогда я заглянула ему через плечо. Кажется, он пытался собрать табличку, соединяя в нужной последовательности изображенные на ней иероглифы. «Интересно, очень интересно!» – подумала я, наклоняясь ниже. Одни люди любят рисовать, другие слушать музыку, третьи любят головоломки. Я принадлежу к числу последних, а самое увлекательное занятие для меня – возиться с иероглифами. Я совершенно четко понимаю значение каждого иероглифа – ведь они были придуманы для общения, верно? Чего ж тут не понять? А вот папа, похоже, забрел в тупик.
– Смотри, – сказала я и потянулась к обломкам таблички. – Что, если этот кусочек положить сюда, этот сюда, а затем повернуть его на пол-оборота по часовой стрелке?
Вдруг хоть сейчас он поймет, что и от меня может быть какая-то польза?
– Теодосия, я думаю, ты даже не понимаешь, насколько сложна эта задача, – сказал папа. – Разве в состоянии ребенок сообразить, каким образом следует сложить эти куски…
– Да вот таким, – нетерпеливо проговорила я, устанавливая на место последний фрагмент.
– М-да. – Папа наклонился вперед и принялся изучать сложенную табличку. – А теперь, будь добра, принеси мне что-нибудь перекусить.
– Уже принесла, – ответила я, вынимая из кармана сэндвичи с джемом.
Сначала папа просиял и воскликнул:
– Ах ты, умница моя! – но затем откусил от сэндвича и поморщился. – Как? Опять с джемом?
Настроение у меня упало. Он просил принести ему что-нибудь перекусить – разве сэндвич с джемом не еда? Кстати говоря, ничего другого у нас в шкафу я и не обнаружила. Я мельком взглянула на часы. Бедная мама, она, наверное, решит, что с нами случилось что-то ужасное.
А папа тем временем вновь был целиком поглощен табличкой.
– «Но пусть они запомнят, пусть боятся, даже после его смерти», – торжественно прочитал он, а часы тем временем пробили половину третьего.
– Папа, пойдем! Мама же промокнет до нитки и будет сердиться.
– О, – сказал папа, взглянув в окно. – Дождичек пошел.
В ответ загрохотал гром, молния полоснула небо, а дождь хлынул как из ведра.
– Да, небольшой, – согласилась я.
Любопытные происшествия на вокзале Чаринг-Кросс
Мы вышли из музея, и на нас сразу же налетел завывающий ветер, едва не сорвавший с меня мое тяжелое зимнее пальто. Небо было затянуто свинцовыми облаками, поливавшими нас потоками ледяного дождя. Папа подозвал свободный кэб, мы забрались внутрь, отряхнулись, а затем откинулись на мягких сиденьях. Папа постучал тростью в потолок, давая вознице знак двигаться, и наш экипаж тронулся в путь, медленно унося нас с папой от края тротуара в гущу дорожного движения.
По случаю дождя улицы превратились в сумасшедшую кашу: телеги, кэбы, моторные экипажи, омнибусы – все они перемешались друг с другом, и все они петляли из стороны в сторону, не соблюдая никаких правил. По тротуарам метались, натыкались друг на друга люди с большими раскрытыми черными зонтами, спешившие укрыться от ливня.
Шедший впереди и слева омнибус резко свернул, чтобы не врезаться в пешеходов, и его понесло на нас. Сидевший прямо над нашими головами возница громко выругался и принялся отворачивать в сторону – кэб сильно накренился, меня качнуло, и я врезалась в стенку.
– Смотри, куда тебя несет, ослиная башка! – крикнул наш возница кучеру омнибуса.
Я выпрямилась и обнаружила, что папа почему-то хмурится, глядя на меня.
– Где твоя шляпка? – спросил он. – Вот перчатки надеть ты никогда не забываешь, а шляпку почему забыла?
Почему? Да потому, что притрагиваюсь к про́клятым предметам руками, а не головой. Конечно, вслух я этого не сказала.
– Ненавижу шляпки, – ответила я. – Мне кажется, что они давят мне на голову. Сжимают, сжимают ее, так сжимают, что, того и гляди, мозги полезут наружу, как каша из маленькой кастрюльки.
– Ну, знаешь, Теодосия, – повел бровями папа. – Это все твои неуемные фантазии. Смотри, если будешь в такую погоду ходить без шляпки, то можешь простудиться и умереть.
Почему родители обращают на тебя внимание только тогда, когда им хочется поворчать или устроить нагоняй? Когда ты ведешь себя как паинька, например, приносишь им поесть или помогаешь сложить глиняную табличку, они тебя в упор не видят. Но стоит только тебе допустить какую-нибудь мелкую, глупую промашку, например, забыть шляпку – и будьте любезны, получите по первое число.
Я принялась смотреть в окошко, с трудом сдерживаясь, чтобы не ерзать от нетерпения. Еще бы! Мне казалось, что я не видела маму целую тысячу лет и очень соскучилась по ней. Иногда в своих мечтах я представляла, что моя мама вдруг сделалась ужасной домоседкой и поклялась никогда больше никуда не уезжать.
Большинство матерей не покидают свой дом месяцами, но именно поэтому они не такие удивительные и чудесные, как моя мама. Она у меня лихая, удалая, отважная и очень-очень умная. А еще она у меня американка, а это значит, что моя мама не придает большого значения глупым старинным правилам. Она любит нарушать их. Бабушка Трокмортон говорит, что я – точная копия своей матери. Не думаю, что из ее уст это можно принимать за комплимент.
Но сегодня, хочется верить, мама пожелает сразу поехать домой, и мы втроем проведем чудесный, теплый семейный вечер – о боже, кто бы знал, как я тоскую по таким вечерам! Если честно, то мне уже слегка надоело спать в саркофаге. В первую ночь-две это еще воспринимается как приключение, но спать в каменном ящике четыре ночи кряду – это, простите, уже перебор. Я соскучилась за это время по чистой одежде, по настоящей еде, по теплой постели – ночуя в саркофаге, сколько одеял ни натяни на себя, все равно не согреешься.