Кэб подрулил к вокзалу Чаринг-Кросс, и мы выскочили из него на улицу. Папа очень вовремя успел подхватить меня под руку, иначе я вывалилась бы из кэба прямо в огромную грязную лужу.
Мы пошли к вокзалу, проталкиваясь сквозь плотную толпу. Я чувствовала себя бильярдным шаром, который то и дело пихают другие шары. Опасаясь потерять в этой давке папу, я схватилась рукой за полу его пальто. В этот миг путь перед нами на короткое время расчистился – я, конечно, ничего не утверждаю, но мне кажется, что это чудо сотворил сам папа, аккуратно, но настойчиво работая своей тростью.
Разумеется, мы с папой рванули вперед, и после одного особенно сильного толчка я вдруг почувствовала, как на папино пальто рядом с моей рукой легла еще чья-то маленькая холодная рука.
Я была шокирована, увидев, как эта рука залезла в папин карман и вытащила из него бумажник. Не раздумывая, я дернулась вперед и схватила воришку за запястье.
Бумажник скользнул назад в папин карман, а схваченный за запястье воришка негромко взвыл:
– Проклятье! Отпустите меня! Отпустите! Умоляю, мисс, не зовите полицию. Я хотел просто посмотреть на бумажник, а потом собирался положить его назад.
Незадачливый воришка оказался курносым, с ярко-синими глазами на перепачканном сажей лице.
– Не собирался, – прошипела я, не торопясь пока что звать полицейского. Этот воришка показался мне неудачником, а папа и мама всегда учили меня, что нужно быть доброй и милосердной к тем, кому в этой жизни повезло меньше, чем тебе самой. Впрочем, это вряд ли означает, что неудачникам позволено залезать в папин карман – любая доброта тоже должна иметь границы.
– Собирался. Честное слово, – возразил воришка, безуспешно пытаясь вырвать руку.
– Я не хочу сдавать тебя полицейским, но впредь держись подальше от наших карманов, понял? Поклянись.
– Клянусь. Клянусь. А теперь отпустите меня, у вас очень острые ногти.
Не такие уж они у меня острые на самом деле, просто я как следует запустила их в руку воришки. Это, конечно, не слишком учтиво, но, быть может, отучит его шарить по карманам.
– Поклянись могилой своей матери, – торжественно сказала я. Поработав и потолкавшись в музее, я знаю, насколько это серьезно – поклясться чьей-то могилой!
Воришка закатил глаза, глубоко вздохнул и с готовностью ответил:
– Все в порядке, клянусь могилой своей матери.
– Тогда ладно, – сказала я, выпуская его запястье. В знак признательности воришка коротко кивнул мне и тут же растворился в толпе.
В ту же минуту папа посмотрел на меня через плечо и пробурчал:
– Теодосия, что ты там копаешься? Перестань глазеть по сторонам и пошевеливайся.
Оказавшись внутри вокзала, мы протолкались к выходу на платформу, где нас ожидала мама. Пассажиров на платформе почти не осталось, все они давно ушли. Мама сидела на крышке одного из своих дорожных сундуков. Еще несколько сундуков, чемоданов и ящиков были сложены грудой, которая, казалось, могла рассыпаться при первом же сильном порыве ветра.
Я была так рада маме, что сразу же захотела побежать и прижаться к ней, но я так давно не видела ее, что почему-то оробела. Тогда мама сама раскинула руки, я подбежала, и она обняла меня, прогоняя прочь все мои сомнения и колебания. Своей щекой я почувствовала мягкую ткань маминого дорожного платья, носом уловила знакомый аромат сирени и только теперь по-настоящему поняла, как же соскучилась. Чтобы не разреветься, я широко раскрыла глаза и быстро заморгала.
Когда мама слегка отодвинулась от меня, ее глаза тоже были влажными, и она подозрительно долго прикрывала их руками, якобы поправляя свою шляпку. А папа тем временем уже начал с деловым видом разглядывать багаж.
– Боже мой, Генриетта! Неужели ты себе столько платьев накупила в Каире? – подзадорил он маму.
– Ни одного, – в тон ему ответила мама, накрывая его руку своей, затянутой в перчатку ладонью. – А вот конкуренция там была очень жесткая.
Мама многозначительно посмотрела на папу, давая понять, что эту тему им лучше будет обсудить без меня, и добавила:
– Поэтому я решила часть артефактов захватить прямо с собой, вместо того чтобы отправить грузовым пароходом.
– Умница, девочка моя, – просиял папа.
Они посмотрели друг на друга так тепло и нежно, что я решила отвести глаза, чтобы не смущать маму и папу.
И, как оказалось, очень удачно это сделала.
Платформа к тому времени уже совсем опустела. Если бы она все еще была запружена пассажирами, я, наверное, никогда не заметила бы этого мужчину. Он очень старался остаться в тени и от этого еще больше бросался в глаза. Как только я впервые взглянула на этого человека, у меня по спине побежали знакомые жучки с ледяными лапками. Они всегда пробегают у меня вдоль позвоночника, когда я обнаруживаю в музее предмет, на котором лежит проклятие. Мужчина неуклюже спрятался в тень и уставился оттуда на маму глазами голодного ястреба.
Нет. Не на маму. На ее ящики.
Я успела отвести свой взгляд раньше, чем мужчина понял, что его заметили, придвинулась к маме и стала дергать ее за юбку, пытаясь привлечь к себе внимание.
– Мама, кто этот человек? Тот, кто подсматривает за нами, прячась в тени? – негромко спросила я.
– Прячется в тени? – во весь голос переспросил папа. – Опять ты со своими глупостями, Теодосия!
Я посмотрела на папу. В этот момент я, пожалуй, позволила бы тому воришке увести его бумажник. Мама положила мне на плечо руку и повернула голову, чтобы взглянуть на мужчину, о котором я говорила. Заметив движение маминой головы, незнакомец отвел взгляд в сторону и сделал вид, что внимательно изучает висящее на стене расписание.
– Ммм… не знаю, милая. Правда, он был на пароходе, когда мы отплывали из Александрии, – сказала мама.
– Еще один твой поклонник, Генриетта? – поддразнил ее папа.
– Глупости! – притворно надула губки мама и шлепнула папу по руке.
Неужели они не способны взять себя в руки?
Нельзя сказать, чтобы возница кэба очень обрадовался, увидев все мамины сундуки и ящики. Я поискала глазами маленького воришку – почти уверена, что он попытался бы стащить целый сундук, подвернись ему такая возможность. В конце концов, возница с папиной помощью разместил весь мамин багаж, и они крепко привязали его веревками. Кэб сильно осел на рессорах и стал неповоротливым, внутри него стало очень тесно, однако ехать нам было недалеко.
Я втиснулась рядом с мамой, прижавшись спиной к ее багажу – впрочем, это меня совершенно не волновало. Ведь я не видела маму шесть месяцев, можно сказать, целую вечность. Я стала представлять, как сейчас мы приедем домой и как приятно мне будет хотя бы немного действительно побыть дома. Честно говоря, я устала есть из консервных банок, мне хотелось принять горячую ванну, а затем выпить чашку настоящего чая со сливками, съесть большой кусок домашнего пирога с мясом и почками и отлакировать все это великолепие пудингом.
Думаю, после проведенных на раскопках шести долгих месяцев маме хотелось того же самого.
Я счастливо зажмурилась, уткнулась в мамино платье и притихла, не мешая родителям обсуждать свои дела.
– Ну, как там обстоят дела, Генриетта? – спросил папа.
– Ну, что тебе сказать, – начала мама, удобнее устраиваясь на подушках. – Французы слегка поджали хвост. Американцы… эти ведут себя как восторженные щенки, с энтузиазмом раскапывают все подряд, даже не задумываясь о том, к чему или к кому они при этом прикасаются. Но больше всего, конечно, немцев.
– Как там фон Браггеншнотт?
– Жив-здоров. Стал очень влиятельным лицом, развернул контрабандный вывоз артефактов из Египта. Впрочем, мне ли его за это винить? Именно Браггеншнотт помог мне уладить все формальности, чтобы я могла вывезти свои находки домой, в Англию.
– Не знаю, не знаю, Генриетта. Честно говоря, мне не нравится, когда тебе приходится связываться с людьми вроде фон Браггеншнотта.
– Ерунда, – небрежно махнула рукой мама. – Я прекрасно могу сама о себе позаботиться.
– М-да, конечно, конечно. Кстати, у нас с Германией сейчас довольно сложные отношения. Германская программа строительства военно-морского флота вызвала беспокойство нашего кабинета министров. Лорд-канцлер предложил Германии заключить новый морской договор, но кайзер Вильгельм предложил условия, которых мы не можем принять. Обстановка нервная, все в ожидании каких-то событий…
Устав слушать их скучные разговоры, я стала смотреть в окно и с замиранием сердца увидела, что кэб проехал мимо Честерфилд Плейс, на которой стоит наш дом, и сворачивает на Мальборо-стрит, где находится наш музей. Я вопросительно посмотрела на папу. Он все понял, наклонился вперед и потрепал меня по руке.
– Не волнуйся, Теодосия, – сказал он. – Мы ненадолго. Только сгрузим эти ящики да заодно взглянем хотя бы одним глазком на то, что привезла нам твоя мама.
Ненадолго, ну да, как же. Знаю я это «ненадолго». Я откинулась на спинку сиденья и мысленно стала готовить себя к еще одной ночевке в саркофаге. Впрочем, может, это и к лучшему – остаться сегодня в музее. Нужно как можно скорее найти средство, которое снимет проклятие, перешедшее со статуи Бастет на мою бедную Исиду.
Кстати говоря, сегодня последний день, когда я смогу остаться в музее. Завтра мы все просто обязаны будем возвратиться домой. Причина первая: до Рождества осталось лишь несколько дней, и к этому празднику загодя начинают готовиться не только нормальные люди, но даже такие фанатики-ученые, как мои родители. Причина номер два – мой младший брат Генри.
Завтра он приедет на каникулы из своей школы-интерната, и при этом Генри ненавидит музей. Попав в него, он очень быстро устает и становится просто несносным, поэтому родители по взаимному уговору делают все возможное, чтобы мой брат вообще не появлялся в музее.
Разумеется, я сейчас тоже должна по идее быть в школе. Я провела в ней один семестр – это было чудовищно скучно и утомительно. К тому же я имела неосторожность стать отличницей, и это было непростительным грехом в глазах моих одноклассниц. Если я ко