Бартлби – мелкий конторский служащий. Характерное для Спектакля рассеивание массового интеллектуального труда, при котором владение некоей совокупностью совершенно условных навыков выдаётся за уникальную способность, находится в непосредственной связи с формой сознания, присущей Блуму.
Тем более что за рамками ситуаций, где абстрактные познания преобладают во всех жизненных сферах, то есть за пределами того организованного сна, в который погружён мир, целиком преобразованный в знаковую систему, опыт Блума никогда не доходит до уровня прожитого континуума, допускающего накопление, и даже, наоборот, представляет собой множество непостижимых толчков и невразумительных осколков. Поэтому-то Блум и был вынужден сотворить себе «средство самозащиты против угрожающих его существованию течений и противоречий внешней среды: он реагирует на них не чувством, а преимущественно умом, которому развившееся сознание доставило гегемонию в душевной жизни. Реагирование на явления отведено благодаря этому в наименее чувствительный психический орган, который очень далеко отстоит от глубин человеческого характера» (Зиммель)16. Соответственно, Блум не может стать частью мира изнутри. Он проникает туда, лишь исключив самого себя. Вот почему его характеризует столь уникальное стремление к развлечениям, клише, дежавю и, прежде всего, атрофия памяти, навечно заточающая его в настоящем; поэтому же он так тонко чувствует музыку, ведь только она способна подарить ему абстрактные ощущения. Всё, что Блум переживает, делает и ощущает, остаётся для него чем-то внешним. А когда приходит время смерти, то умирает он как дитя, как человек, который ничего не познал. В первую очередь Блум – это свидетельство того, что потребительские отношения целиком охватили всё существование и всё сущее. В его случае рыночная пропаганда одержала такую радикальную победу, что он фактически не воспринимает свой мир как итог долгого исторического развития: он смотрит на него, как первобытный человек смотрит на лес, то есть как на естественную среду. И если взглянуть на Блума с этой стороны, то многое в нём становится понятным. Ведь Блум и есть первобытный человек, только этот первобытный человек – абстрактный. Так что предварительное заключение вполне можно выразить в формуле: Блум – это вечное отрочество человечества.
Замещение типажа трудящегося фигурой Блума
Последние изменения способов производства на поздней стадии капитализма во многом благоприятствовали появлению Блума. Щедрый вклад в этот процесс внёс ещё период классического наёмного труда, завершившийся на пороге 70-х годов. Действительно, на смену иерархическому и уставному наёмному труду постепенно пришли другие формы социальной принадлежности и, в частности, всевозможные традиционные органические жизненные уклады. Именно тогда и наметился раскол между живым человеком и его ролью в обществе: с того момента вся власть была исключительно функциональной, то есть представляющей анонимность, и любое «я», пытавшееся утвердить свои позиции, утверждало как раз те самые анонимные позиции. И хотя при классическом наёмном труде власть могла существовать лишь без субъекта, а субъект – без власти, всё же, учитывая относительно стабильную занятость и довольно жёсткую иерархию, тогда ещё сохранялась возможность мобилизовать субъективную общность, состоявшую из большого числа индивидов, пусть и не слишком обременённых субъективностью. Начиная с 70-х годов условная гарантия стабильной занятости, позволившая рыночному обществу закрепиться при таком социальном строе, где эта гарантия стабильности считалась основной добродетелью, теряет за неимением традиционного противника всю свою актуальность. Тогда и запускается процесс флексибилизации производства, прекаризации эксплуатируемых сил – процесс, который до сих пор продолжается и ещё не достиг предела. Почти тридцать лет назад индустриализованный мир вступил в стадию самокалечащей инволюции и принялся методично ликвидировать классический наёмный труд, набирая на фоне этой ликвидации обороты. С тех пор у нас на глазах происходит уничтожение общества наёмного труда непосредственно на территории общества наёмного труда, то есть в условиях властно-подчинительных отношений, которые оно задаёт. «Труд перестал выполнять функцию действенного суррогата для объективной этической материи, он не может больше заменять давно уже выхолощенные и распавшиеся традиционные формы нравственности» (Паоло Вирно, «Оппортунизм, цинизм и страх»). Все промежуточные преграды между отдельным индивидом, собственником своей единственной «рабочей силы» и рынком, на котором он должен её продать, снесены, и в итоге каждый индивид в одиночку противостоит сокрушительной силе автономной общественной системы. Ничто теперь не мешает повсеместному распространению так называемых «постфордистских» форм производства, а с ними и прекаризации, флексибилизации, концепции «точно в срок», «проектного менеджмента», мобильности и т. д. Подобная организация труда, продуктивность которой основана на непостоянстве, «автономии» и оппортунизме производителей, способна исключить даже самую возможность отождествления человека с его общественной ролью – иными словами, она максимально эффективно формирует Блумов. Она зародилась на фоне общего враждебного отношения к наёмному труду, которое после 68 года дало о себе знать уже во всех индустриальных странах, и собственно это враждебное отношение она и взяла за основу. И если ключевые её товары (культурная продукция) – это итог деятельности, выходящей за узкие рамки наёмного труда, то общая её результативность зависит от лукавства каждого из участников, то есть от безразличия или даже отвращения, с которым люди занимаются своим делом: сегодняшняя капиталистическая утопия – это утопия общества, в котором вся совокупность доходов связана с универсальным умением «выкручиваться». Как видим, само отчуждение труда задействовано в работе. В этом контексте начинает вырисовываться некая массовая маргинальность, при которой «отстранение» – это (в отличие от того, что твердят ЛЮДИ) вовсе не конъюнктурное деклассирование определённой части населения, а основополагающее отношение каждого человека к своей социальной роли и прежде всего производителя к собственной продукции. «Труд здесь больше не отождествляется с индивидом как фактор, определяющий его особенности» (Маркс)17, Блум воспринимает его как произвольную форму повсеместного общественного гнёта. Безработица – лишь видимый симптом глубинной отчуждённости каждого человека от его собственного существования в мире авторитарных товаров. Соответственно, Блум являет собой следствие количественного и качественного распада общества с системой наёмного труда. Он выступает как человеческий типаж, соответствующий условиям производства в обществе, которое окончательно превратилось в асоциальное и с которым ни один из его членов не ощущает никакой связи. Выпавшая на его долю необходимость всё время подстраиваться под постоянно рушащийся мир также учит его быть изгоем в мире, причастность к которому он тем не менее должен имитировать, поскольку никто к этому миру по-настоящему причастным быть не может. Но пройдя через всю вынужденную ложь, он постепенно обнаруживает в себе человека непричастного, существо, не имеющее никакой принадлежности. И по мере того как завершается кризис индустриального общества, под исполинской мощью Трудящегося начинает проявляться бледная фигура Блума.
Мир авторитарного товара («Всякое животное направляется к корму бичом», Гераклит)18
Для власти – соразмерной с автономией, которую приобретают люди по отношению к их роли в производстве, – совершенно необходимы новые запросы и новые субъекты подчинения. Для поддержания центрального урегулирования всех процессов с помощью товара нужно постоянно расширять границы контроля над элементами человеческой сущности. В этой связи стоит обратить внимание на то, с каким невероятным усердием Спектакль принялся освобождать Блума от тяжкой ноши существования, с какой деятельной заботой он взялся за его обучение и за определение всего комплекта допустимых «личностей» и, наконец, как искусно он завладел всем выразимым, всем языком и кодами, из которых выстраивается любой облик и любая личность. Благодаря Биовласти[14] ему удалось подчинить своей семиократии[15] даже «биологическую жизнь» людей или, по меньшей мере, тех из них, кто «дорожит здоровьем» – по аналогии с теми, кто в былые времена искал спасения. (Здесь надо признать, что слабеющая субъективность Блума не оставляла господствующим силам иных способов воздействия, кроме наложения ограничений непосредственно на тело — единственный осязаемый объект, который ещё не окончательно вышел из-под их контроля.) Однако мир авторитарного товара – это прежде всего мир, где ЛЮДИ внедрили такой механизм управления поведением, что им достаточно лишь оптимизировать организацию публичного пространства, распределение декораций и материальное обеспечение инфраструктуры, чтобы гарантированно поддерживать порядок, – и всё это исключительно за счёт силы принуждения, которую безличные массы применяют к каждому своему звену, заставляя его соответствовать абстрактным действующим нормам. Стоит только выйти на улицу в центре города или же пройтись по переходу в метро, как тотчас же осознаёшь, что нет более эффективного и более незаметного средства надзора, чем эта живая объективация отчуждённого состояния публичной истолкованности, выраженного в людской массе. Ведь, в сущности, ей неважно, принимают ли её отдельные единицы или отвергают, – главное, чтобы внешне они ей подчинялись. Попробуйте поговорить с приятелем о метафизике в час пик в забитом вагоне поезда на первой ветке метро, соединяющей Дефанс и Порт-де-Венсен! Мир авторитарного товара – это территория