В начале 1970-х годов эту проблему попытался систематически рассмотреть французский ученый болгарского происхождения Цветан Тодоров[42]. Определять литературность, рассуждает он, можно по двум критериям: структурному или функциональному. При поисках структурного определения мы пытаемся выделить в текстах общность внутренней организации, а при поисках функционального определения помещаем литературу в более широкий комплекс фактов культуры и описываем ее отношения с этими фактами. В первом случае мы задаемся вопросом «как устроены литературные тексты?», во втором – «для чего они служат?».
Функциональное определение может быть бесхитростно-традиционным – например, «произведение литературы должно нравиться своему читателю» (существует с XVII–XVIII века) – или глубокомысленно-философским, например у Хайдеггера, «обоснование бытия через слово». Однако любые функции произведения внеположны ему, а потому не описывают литературность текста как такового. Тодоров отчетливее Якобсона исходит из того, что задача теории литературы – анализ, классификация, дешифровка текстов. Поэтому он отводит функциональные определения и рассматривает только структурные, а именно тематическое и формальное («что говорит литература» и «как она говорит»).
При тематическом определении критерием литературности (художественности) обычно выступает вымысел: художественный текст фикционален, в отличие, например, от исторического документа. Эта идея восходит к «Поэтике» Аристотеля. Для Аристотеля поэзия – род мимесиса; подражать с помощью слов можно не только реальным, но и вымышленным событиям; и вот критерий поэтичности – именно вымышленный, предполагаемый характер событий, то есть онтологический статус предмета подражания:
…задача поэта – говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, будучи возможно в силу вероятности или необходимости. Ибо историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою (ибо и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение все равно останется историей, в стихах ли, в прозе ли), – нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой – о том, что могло бы быть[43].
Хотя вымышленность, фикциональность – действительно важная черта литературного дискурса, но в качестве определяющего признака художественной словесности она работает плохо. В современной литературе ко многим художественным текстам вообще неприложимо понятие подражания (такова большая часть поэзии – и чем дальше, тем более значительная); существуют документальные художественные тексты, которые не являются фикциональными; не все вымыслы, и даже не все бескорыстные вымыслы, относятся к литературе. Легко согласиться, что не является художественным фактом вымысел мошенника, – ну а фантазии ребенка, бред душевнобольного, пересказ сновидений, «свободные ассоциации» пациентов психоаналитика (пример Ц. Тодорова)? Такие «тексты» могут задним числом включаться в состав литературы, но при этом проходят некоторую селекцию, а это как раз и значит, что вымышленность – недостаточное определение литературности.
Структурное определение литературы можно также образовать по формальному признаку: ее тексты отличаются особой упорядоченностью, соответствием частей. Литература определяется как дополнительно организованный язык, причем образующееся при этом добавочное сообщение может подавлять, делать второстепенным основное языковое значение текста. В разных вариантах структурного определения выступает на первый план одна или другая сторона этого процесса. Стенли Фиш предложил различать два типа таких определений – message-plus definition (литература добавляет к языковому сообщению свое собственное – согласно, например, Майклу Риффатеру) и message-minus definition (литература подавляет языковое сообщение – согласно Айвору Ричардсу, Роману Якобсону)[44]. У таких определений имеется почтенная историческая традиция. От Фридриха Шиллера («Письма об эстетическом воспитании человека», 1795) идет общая эстетическая идея об искусстве как преодолении содержания формой: например, ужасные и отталкивающие факты в искусстве преображаются и доставляют наслаждение читателю или зрителю. В XX веке эту идею развивал, именно на материале словесного творчества, русский психолог Лев Выготский[45].
Однако, показывает Тодоров, структурный критерий литературности также слишком широк: есть много видов нелитературной, но повышенно организованной (риторической) речи – реклама, пропаганда, судебное красноречие и т. д., где можно встретить практически все приемы речи художественной. Вообще, любая речь является системно упорядоченной по каким-то особым, специфическим правилам; мы никогда не говорим «на языке вообще», а всегда на каком-то специфическом дискурсе (научном, рекламном, педагогическом и т. д.), отвечающем критерию системной упорядоченности. В этом отношении они мало отличны от дискурса художественного.
Тодоров, конечно, знал, как предлагал определить структурный критерий литературности сам изобретатель последней категории – Роман Якобсон[46]. Его концепция исходит из понятия доминанты, введенного теоретиками русской формальной школы, к которой он сам принадлежал в молодости. Доминанта – это фактор, господствующий в устройстве некоторого текста или произведения и подчиняющий себе все остальные. С помощью этой идеи Якобсон попытался точно определить поэтическую функцию текста, доминирование которой как раз и делает текст литературным.
Подробнее. Поэтическая функция, по Якобсону, является элементом шестичленной системы функций высказывания, которые, в свою очередь, зависят от шести факторов языковой коммуникации, имеющих место в любом речевом событии. Эти факторы следующие: 1) адресант – отправитель сообщения (личность, коллектив, надличная инстанция вроде государства и т. д.); 2) адресат – получатель сообщения, который также может иметь различную природу; 3) контакт, необходимый им для передачи сообщения; 4) общий код, необходимый для того, чтобы сообщение было не только получено, но и понято; 5) контекст (или референт), благодаря опоре на который сообщение представляет интерес для адресанта и адресата; 6) собственно сообщение, то есть новая информация, которой обмениваются участники коммуникации. Каждому из шести факторов языковой коммуникации соответствует своя функция высказывания: адресанту – эмотивная, или экспрессивная (выражение мыслей, переживаний говорящего: она доминирует в междометиях), адресату – конативная (от лат. conatus – побуждение к чему-либо: эта функция доминирует в императиве), контакту – фатическая (от одной из форм латинского глагола for, fatus sum, fari – говорить; она доминирует в высказываниях, служащих для установления и проверки контакта: «алло!», «вы меня слышите?» и т. п.), коду – метаязыковая (она направлена на проверку и уточнение смысла слов, правил выражения; доминирует в учебниках грамматики, словарях, вопросах «что значит это слово?», дефинициях), контексту – референциальная или референтивная[47] (доминирующая функция большинства наших высказываний, сообщающих сведения о внеязыковой реальности), сообщению – поэтическая (она характеризует «направленность (Einstellung) на сообщение как таковое, сосредоточение внимания на сообщении ради него самого)»[48]. Эта последняя функция определяется путем исключения, вычитания из полноты высказывания всех остальных пяти функций; это то, каким образом говорится все остальное; форма сообщения уникальна для конкретного высказывания, тогда как содержание может быть сформулировано по-разному. Тогда поэтические (литературные) высказывания – это тексты с доминированием поэтической функции, интересные участникам коммуникации прежде всего уникальностью своего устройства.
Якобсоновская концепция поэтической функции продолжает двухвековую рефлексию об уникальности стиля, составляющего индивидуальную особенность высказывания в отличие от заимствуемого другими содержания (об этой мысли Бюффона см. ниже, § 24), и эстетику «искусства для искусства», утверждавшую в XIX веке самоцельность художественного произведения. Якобсон переформулировал эти идеи с помощью точных лингвистических понятий и ввел их в контекст динамической модели поэтического языка, которую выработал русский формализм. Его первое определение литературности – литературность текста есть доминирование в нем поэтической функции – является функциональным и потому слишком абстрактным. Развивая свою мысль далее, Якобсон дополняет его вторым, структурным определением, объясняя, что поэтическая функция осуществляется благодаря процессу, который он называет «проецированием принципа эквивалентности с оси селекции на ось комбинации»[49]. Осями селекции и комбинации Якобсон называет то же самое, что Соссюр – осями парадигмы и синтагмы. В каждый момент речи мы, с одной стороны, делаем выбор, селекцию между более или менее сходными элементами, образующими парадигму, а с другой стороны, помещаем, комбинируем выбранный элемент в ряду других, выбранных раньше. Элементы парадигмы объединяются отношением эквивалентности (например, одинаковые части речи, эквивалентные грамматически, синонимы, сходные по смыслу, или рифмующиеся слова, сходные по звучанию), а элементы оси комбинации, вообще говоря, не должны быть эквивалентными – иначе, следуя друг за другом, они бы не сообщали ничего нового. Поэтический эффект возникает при склеивании двух осей: ось селекции опрокидывается на ось комбинации, эквивалентные элементы размещаются в синтагме один за другим. Когда этот эффект начинает преобладать над прочими функциями высказывания, текст становится литературным.