Э. ЦюрупаТЕПЛЫЙ БЕРЕГповесть
ОТ АВТОРА
Дорогой мой читатель!
Я написала для тебя новую книгу — о приключениях двух мальчиков, Леся Мымрикова и Вяча Колотыркина, и об их взрослых друзьях. Ты увидишь, что они бывают и отважными, и смешными, и добрыми. И чудаками тоже бывают. И героями.
Великий русский критик В. Белинский говорил: «Каждый человек есть немножко Дон Кихот. Но более всего бывают Дон Кихотами люди с пламенным воображением и любящей душой…»
И мне хочется, чтобы ты, мой читатель, об этом знал.
Об этом я и написала книгу. Потому и поставила эпиграфами к ее главам строки из бессмертного романа Сервантеса.
Отзывы об этой книге присылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.
Рисунки В. Штаркина
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
…Блаженны и благословенны времена, когда начал странствовать по свету отважнейший рыцарь Дон Кихот Ламанчский…
Мальчик стоит на берегу, там, где встречаются земля и море. Он мокр до макушки, ручьи сбегают с бровей. Волна, с которой он сразился, отступила, растеряв на суше пенистый гребень.
Вдали она накипает снова. Он глядит на нее исподлобья синими сердитыми глазами. Команда пяткам — глубже зарыться в гальку. Пальцам — вцепиться в землю, в сушу, в планету. Упереться руками в согнутое колено. Он стоит, как вратарь, в воротах маленькой лагуны. По левую руку от него огромный камень Гуль, ему, наверно, уже сто миллионов лет. Выставил навстречу волнам каменный лоб, в воде шевелит зеленой бородой. По правую руку — железный пирс, к нему давным-давно не пристают суда. Его поручни скручены штормами. Отсюда мальчишки любят рыбачить. В зеленой глубине у железных ног пирса качаются медузы.
А впереди — море. Оно взбесилось, сорвалось со всех якорей и летит сюда, на сушу. Гонит на Теплый берег эскадры боевых кораблей под белыми парусами. Не верите? Да вот они мчатся от горизонта, сверкая под солнцем. У прибрежных скал открывают огонь из бортовых орудий. Бух! Удар. Еще удар. Грохот, шипение, жалобные крики…
Вы скажете: это ж просто волны бьют в каменные скулы волнорезов; это ж вода с урчанием оттаскивает гальку, и пена шелестит, оседая. И пронзительно кричат чайки, просто чайки, вон они качаются на волне.
Вы скажете: так бывает всегда. День и ночь плещет волна, миллионы миллионов лет живут лицом к лицу море и суша, сцепились в вечной схватке. И если волны задиристо подняли пенные загривки, значит, на пляже мелом на черной доске уже написано штормовое предупреждение людям и лодкам: «Внимание! Шторм 3, 5, а может, и 6 баллов! Выходить на лодках запрещено! Купаться запрещено!»
Да, на пляже так и написано. Но уж если кто увидит в гривастых волнах эскадру под белыми парусами, так тому ее и видеть всегда. А кто не увидит, тому оставаться незрячим к удивительным вещам.
Про эскадру все знает мальчик Лесь, Лесь Мымриков. Только сейчас не окликайте, ему нельзя обернуться. Нарастает, идет главная волна. Подпрыгнули красные скафандры заградительных буев, пропустив ее под собой. Откачнулись в зеленой глубине медузы. Вода в лагуне опала, обнажив замшелые расселины — жилища крабов; море перед броском всю ее втянуло в себя и выдыхнуло обратно. И тогда главная волна встала на дыбы. Из-под мутной гривы блеснула зелено-синим светом и, перемахнув каменную тушу Гуля, рухнула. Она толкнула мальчика в грудь, в лицо и потащила, гремя над ушами галькой.
Он вскочил, задыхаясь, ослепший, разозленный, стал прыгать, склонив ухо к плечу. Волна, посмеиваясь, следила. Она еще бесновалась, зажатая в тесноте лагуны. Напоследок плеснула, подхватила его прозрачными ладонями и вынесла на берег. Просто поставила. Даже не уронила. Не дала сразиться. На смех, что ли, облизнула камень, где стояли тапки.
Лесь отвернулся от моря, стащил с бедер плавки, выкрутил и снова надел. За сегодняшнее, первое утро каникул это была его семнадцатая главная волна, и он еще ни разу не выстоял, не победил. Сегодня не выстоял, завтра выстоит.
Сунул ноги в мокрые тапки. Оглядел берег. Немноголюдный еще пляж, парапет набережной, дуги фонарей, киоски; выше, по склону гор, в зелени — дома под черепичными кровлями и белые дворцы-санатории. Утро. Людей еще мало. Никто не видел его поражения. Он стал карабкаться по камням вверх.
Был человек, который видел. Там, на набережной, он стоял, отгороженный стеклянными стенами газетного киоска, и сквозь просветы между обложками висевших журналов следил за борьбой. Наклонял седой ежик волос, ожидая удара. Упирался в колено, но получалось неловко: одна рука в черной перчатке была неподвижна.
Сейчас человек очнулся. За стеклами очков по-детски поморгал густыми ресницами, смущенно повернул направо, налево свой длинный нос. Никто не видал, как он участвовал в морском сражении? Никто. Разве что рыжая кошка на крыше соседнего голубого фургона? Или тощий щенок, который, разомлев под утренним солнцем, чешет задней ногой в ухе? Или чайки? Они сидят на парапете, повернув головы к морю…
Фургон еще заперт. На нем вывеска:
ЧИНИМ СРОЧНО. КРАСИВО И ПРОЧНО!
В десяти шагах, над морем, павильон «Чебуреки» тоже закрыт. Жалюзи опущены, под небом, на столах — вверх ногами стулья.
Нет, никто не видал, как он, старый чудак, поддерживал тут над берегом мальчишескую оборону.
Из трубы павильона уже тянется дым от электрожаровен, потягивает жареным. Сложились, поднимаясь, пластмассовые ребрышки жалюзи.
— Доброе утро, Анна Петровна! — смущенно помаргивая детскими ресницами, говорит седой человек.
— Утро доброе, Лев Ильич. — Она выходит и веником обметает древнюю скалу, словно это кухонный порог. С веревки меж могучих пальм сдергивает просохшие полотенца. Снимает дощечку с надписью «Закрыто». И вздыхает.
Анна Петровна в накрахмаленном поварском колпаке, выше всех колпаков, потому что надет поверх высокой прически; Анна Петровна, в халате белее даже докторских халатов в санаториях Теплого берега; Анна Петровна уже долго сквозь жалюзи наблюдала за соседом. И не думала: «Вот старый чудак». Она его любит и уважает и не считает старым. Скажи он: «Уважаемая Анна Петровна, лучший повар Теплого берега, пойдем со мной на край света, в огонь и воду, стань моей женой, Анюта!» — все бросила бы и пошла бы…
Ну, размечталась! Сейчас фарш привезут с мясокомбината. Слесари с автобазы придут завтракать. Девчонки-маляры со стройки прибегут, крановщик с плавучего крана. А там и отдыхающие свой завтрак растрясут и тоже явятся.
Она проворно снимает стулья, обтирает столы, выносит дымящуюся тарелку.
— Завтракать! Первые чебуречки ваши, Лев Ильич.
— Благодарю.
Она с грустью глядит, как он привычно управляется одной рукой.
Положил деньги за два завтрака, взглянул на часы. Для кого же второй? Да вот он, сам пожаловал.
Взлетели вспугнутые чайки. Из-за парапета вылезла стриженая макушка, насупленный лоб, нос и плечи в лохмотках кожи. Беленький, не пристает к нему загар. И вот он весь целиком сидит на парапете, Лесь Мымриков. На бровях — морские капли.
К нему, крутя хвостом, смешно ставя лапы — передние прямо, задние вбок, — летит нескладный щенок, белый, с желтым пятном.
— Здравствуй, Щен! — Лесь увертывается от его прыжков и поцелуев.
Анна Петровна:
— А людям где «здравствуйте», неулыба?
— Здравствуйте. — Лесь взглядывает исподлобья.
Лев Ильич, человек справедливый, заступается:
— Он не забыл. Он, как говорит наш сосед Жора Король, «буксует». Знаете, когда автомобиль попадает колесами в глину, он…
— Ах!.. — Анна Петровна отмахивается. — Вашего голубчика никто не съест! — С ловкостью жонглера она кидает на стол тарелку с чебуреками и та останавливается точно перед Лесем. — И спрячь свои деньги. Родной дед уже заплатил. — Она глядит на Льва-Льва: за стеклянными стенами он развешивает открытки и журналы.
Лесь вздергивает упрямый нос с двумя точечными родинками, посаженными природой аккуратно, как две заклепки.
— Не-а… Не родной. Просто знакомый.
Анна Петровна думает: «Разве дети могут понимать? Не могут».
Дед и бабка Леся погибли в войну. Его мать, Алевтина, выросла у чужой женщины. Зачем злые люди берут сирот? Взяла. Называла «лишним ртом», заставляла тяжело работать, била. Потому Алевтина и выросла такая нервная.
А товарищ Лесиных деда и бабки, Лев Ильич Лев, после войны служил далеко. Однако ж их ребенка разыскал, устроил в интернат. Слал посылки. Ему написали: девочка одаренная, мечтает после десятилетки в театральную школу. Или ей идти работать? Как посоветует? Ответил: пусть идет учиться, буду помогать.
А она вместо того замуж выскочила. Ах, Алевтина, мотылек! Да, жизнь выпала тяжелая. Осталась одна с двумя ребятами…
— Хозяюшка! Порцию чебуреков и сдобу!..
— Пожалуйста.
…Алевтину не узнать. В Рыбачьем, говорят, веселая была. Красавица. Стихи читать и плясать может всяко-ужасно-как… Ах, будь я неладна! Опять подумалось «всяко-ужасно-как». Лев Ильич сказал бы строго: «Отвыкайте, голубчик, от несуразной поговорки». Она, Алевтина, уже и после горя своего, когда из Рыбачьего сюда в город с ребятишками перебралась, все тянулась к театру. «Не посидите ли, Анна Петровна, с Димкой, мне бы на репетицию!» Отдыхающие из санаториев и даже корабелы с Судостроительного приезжали смотреть, когда она выступала в самодеятельности. Теперь забросила. Учиться бы, молодая еще. А куда от двоих ребят? Родни нет. Льва Ильича, дорогого человека, не больно жалует. Ни на праздники не пригласит, ни доброго слова не скажет. Да кого она жалует, Алевтина? Злая на весь свет… А он притулился к ее ребятам. Одинокий человек…
— Не-а, не родной, — возражает Лесь.
Жует и думает: «Просто знакомый дед. И фамилия у него другая. Наша с мамой и Димкой — Мымриковы, а его — Лев. Все его зовут Лев-Лев. Он вообще-то хороший, обыкновенный».