— Так и ешьте свою кашу, — рассердился Лев-Лев. — Вы, Жора, знаете себе свое, а я себе знаю свое.
Время катится к полудню. Плиты набережной белы от солнца. Сотни ног ступают по ним. Шелестят шаги. Зонты, яркие, как маки, и синие, и клетчатые; соломенные шляпы, широкополые сомбреро, носовые платки, завязанные на головах четырьмя узелками; развевающиеся по ветру золотые, каштановые волосы девушек, вольные гривы парней, солнечные блики на голых плечах… Все движется к морю, к синеве, к шороху гальки, к соленым брызгам…
А Дон Кихот на тощем Росинанте и Санчо на осле трусцой едут в этот час по равнине.
— Очнитесь, ваша милость! Очнитесь! — Кто-то осторожно трогает Леся за плечо.
— А? Что?
— Голубчик, я не могу тебя дозваться. Пора встречать маму. Она будет ждать тебя у беседки на том конце парка. Это не близко. — Лев-Лев закрывает книгу, протягивает Лесю: — Возьми. Это твоя книга. Ты же видел, что я ее купил.
Лесь распахивает глаза:
— А я думал, вы ту тетку обманули, чтоб я дочитал.
— Обманул? Я? — Бедный Лев-Лев. Где-то наверху его брови так зацепились друг за дружку, что, наверно, никогда не сядут на места. — Голубчик! Я действительно ее купил.
Лесь недоумевает:
— У самого себя?
— Почему у себя? — стонет Лев-Лев. — Что я — частный предприниматель? У государственной фирмы «Книги» я ее купил. Имею я право купить книгу для одного мальчика?
Тогда Лесь улыбнулся. Улыбка вспыхнула вдруг такая радостная и ясная, что сразу стало понятно: она все время была тут, глубоко запрятанная. А Лев-Лев отомкнул замок, и она выпрыгнула наружу. И Лев-Лев улыбнулся ей навстречу.
Прижав к себе книгу, Лесь пулей вылетает из киоска. Он локтем, грудью слышит, как под переплетом бушуют битвы, сталкиваются кони, стучат мечи. «Мой Дон Кихот, отважный и смешной! Ты будешь жить у нас на полке. Нет, лучше под подушкой, а то Димка раскрасит картинки. А мама Аля! Как она обрадуется, что у нас есть «Дон Кихот»!»
Что там Анна Петровна ворчит? Она не ему, она — Льву-Льву:
— Вот выучите его на Дон Кихота. И будут доставаться: кому — пироги да пышки, а ему — синяки да шишки. Дон Кихотов-то знаете как?..
— Ну и пусть, — обернувшись, сказал Лесь. — Дон Кихот все равно победит.
— Во-во… — ответила Анна Петровна.
А Щен вылез из-под скамьи на солнцепек и пошел за Лесем. Васса потянулась, на миг показала когти и поглядела им двоим вслед желтым насмешливым взглядом.
ГЛАВА 3
Перед тем как совершить ратный подвиг, странствующий рыцарь должен обратить к своей госпоже мысленный нежный и ласковый взор, как бы прося ее укрепить его и помочь ему… И даже если никто не слышит его, все равно он обязан, всецело отдавшись под ее покровительство, произнести эти несколько слов шепотом…
— Щен, сюда!
Они пролезают сквозь решетку. Щен дергает ногу, застрявшую в чугунном завитке.
— Да погоди, дуралей, не дергайся, помогу.
Зеленый сумрак парка. Легкие ноги несут Леся по газонам. Вслед ему кричат сердитые надписи: «Ходить воспрещается!»
Каштаны проводят по его лбу разлапистыми листьями: не беги, полюбуйся, как пышно разгорелись наши бело-розовые свечи-соцветия. Лесь не глядит. Вот когда созреют смуглые ядра в колючих зеленых коробочках, не зевай, поглядывай, они норовят стрельнуть по затылку.
Но это еще не скоро, осенью…
Лесь останавливается, пристраивает книгу под рубашку.
Конечно, мама Аля обрадуется, что у них дома будет теперь свой «Дон Кихот».
Однажды, в Летнем театре, где вместо крыши — небо, выступали не настоящие, а самодеятельные артисты, которые днем вовсе не артисты, а рыбаки, медсестры и мотористы с катеров, а мама Аля, например, почтальон. На их концерт вдруг пришел знаменитый чтец, тот самый, которому однажды Лесь нес копье и щит, и сел в каком-то ряду, как обыкновенный зритель.
Позапрошлым летом, уже давно. Щена тогда еще не было на свете.
— Щен! Не рой яму, тут дорожка! Нос в земле! Погоди, вытру. Пошли!
…В тот вечер мама Аля была Джульеттой. А толстый Антон — моторист с катера на подводных крыльях — был Ромео. Ничего, что он толстый, он хороший, и это не жир, а такие тяжелые бицепсы и такие огромные плечи, а на животе — называется диафрагма. Если б он захотел, он поднимал бы штанги и стал бы чемпионом мира.
Да, в тот вечер мама Аля была Джульеттой. Она протягивала тонкие руки вслед Ромео.
И все позабыли, что он толстый, все полюбили его, и для всех он стал красивый. Он поднимал Джульетту, как былинку, носил по сцене и грустно говорил ей: «О милая Джульетта, зачем ты так прекрасна!» У Леся сжималось сердце, а у Анны Петровны, которая сидела рядом, слезы текли по красным щекам, и она сморкалась.
Голос мамы звучал нежно, в нем переливались невидимые колокольцы. Дома она редко говорит таким голосом, потому что устает, ходит целый день с тяжелой сумкой. Зачем люди пишут так много писем? Мама Аля и по вечерам их разносит. Лесь слышал, как Анна Петровна объясняла соседке: «Детей надо одевать-обувать, где тут бегать по репетициям? Взяла теперь наша Алевтина сверхурочную работу…»
В тот вечер маме Але много хлопали. Знаменитый чтец поднялся на сцену и сказал красивым рокочущим голосом, что приветствует талант и что мама Аля станет замечательной артисткой.
Он не знал, что мама Аля выступала последний раз.
Потом он спросил: «А кто тут стоит за кулисами и держит нашу Джульетту за палец?» Мама Аля улыбнулась: «Это мой старший сын». И знаменитый чтец пожал Лесю руку и сказал: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое! Меня зовут Ипполит Васильевич. Полудин. А тебя как?» — «Лесь», — сказал Лесь.
А потом мама Аля, Антон-моторист и Лесь пришли к нему в санаторий просить, не согласится ли он помочь самодеятельным артистам Теплого берега.
— С радостью! — зарокотал его голос. — К сожалению, я здесь пробуду недолго, дам несколько концертов. Меня ждут в других городах. Но я вас послушаю, дам вам советы. А будущим летом я приеду на гастроли. И мы с вами поставим сцены из «Дон Кихота». Надеюсь, вы читали бессмертную книгу великого испанца Мигеля де Сервантеса Сааведра? О, прочитайте! Она учит справедливости и добру! Я возьму себе роль рыцаря Печального Образа, Дон Кихота, надеюсь, вы мне разрешите, роль у меня подготовлена… А вам, Антон, с вашей сценической внешностью, надо играть Санчо Панса, моего верного оруженосца…
Антон покраснел, весь, вместе с ушами, и стал грустным.
— А вы, Алевтина Николаевна, воплотите на сцене образ прекрасной Дульсинеи, вы, о!..
Лесь и сейчас помнит: восторженное «О!» вылетело так оглушительно, будто во рту знаменитого чтеца взорвалась электрическая лампочка. Вылетело, описало круг, и Полудин поймал его на острие невидимого меча.
Не Ипполит Васильевич в атласной пижаме, а сам Дон Кихот в рыцарских доспехах стоял на паркете возле ночной тумбочки с бутылкой из-под кефира. Он гордо откинул голову в шлеме и поднял забрало. Он простер меч над головой мамы Али и произнес своим удивительным голосом, который рокотал и переливался, как Серебряный водопад на горе Лысухе:
— О, из красавиц красавица Дульсинея Тобосская! По праву ты можешь именоваться счастливейшей из женщин, живущих на земле. Судьбе угодно было превратить в послушного исполнителя всех прихотей твоих и желаний столь отважного рыцаря, каков есть и каким будет всегда Дон Кихот Ламанчский…
Кончил говорить, и не стало ни меча, ни забрала, исчез Дон Кихот. Но Лесь сразу почувствовал: что-то осталось! Он встревоженно пригляделся и понял: остались сияющие, счастливые глаза Дульсинеи. Никогда еще Лесь не видал такого света в маминых глазах. И сердце Леся наполнилось радостью и надеждой.
В Летнем театре Ипполит Васильевич слушал, как ненастоящие артисты читали стихи и басни. На чинаре он увидал голые коленки, косички и мальчишеские настороженные уши и сказал:
— Уважаемая публика! Прошу спуститься с галерки в зрительный зал. И чтоб — ни звука!
И перед притихшими зрителями появился Дон Кихот, благородный рыцарь. Люди его осмеивали, а он, защищая их, рвался в бой с чудовищами и великанами, за людей готов был принять смертельную опасность.
А потом Дон Кихот бывал у Леся дома, приходил в гости. Сидел в их тесной комнате. Принимая из рук мамы Али чашку чая, он пел:
Никогда так нежно дамы
Не пеклись о палладине…
Он пел:
Никогда прелестней дамы
Не встречал я в Сегидилье…
Он сказал:
— У вашего старшего сына пленительная улыбка, как у его мамы. Однако она появляется редко, как солнечный луч из-под грозовой тучи. Так я говорю, друг мой Лесь? — и взял Леся за подбородок белой, мягкой рукой.
Вдруг мимо окна с треском пронесся мотоцикл без глушителя. Полудни вздрогнул и отдернул руку.
— Туматеттый на мототытле, — объявил Димка.
Кажется, все ясно: сумасшедший на мотоцикле.
Но мама Аля, словно извиняясь, объяснила, что раньше Димка не выговаривал многих согласных. А сейчас только когда пугается…
— Пойди, сынок, погуляй с ним.
Лесь и сам знал — Димка слабенький, ему нужно больше быть на воздухе. Перед уходом ревниво спрашивал:
— А про Дон Кихота без меня не будете рассказывать?
— Клянусь именем доблестнейшего из рыцарей, какие когда-либо опоясывались мечом, не буду. Завтра, если твоя мама позволит мне прийти, я расскажу.
Мама Аля позволяла. Он приходил и рассказывал. Он обещал в следующий приезд с Димкой позаниматься дикцией, чтоб никаких «туматеттых»! И обещал привезти ему надувного крокодила. Но самое главное, он сказал, что поможет маме Але стать настоящей артисткой и поступить в настоящий театр.
Так Лесь и мама Аля в позапрошлое лето полюбили Дон Кихота.
И сейчас у Леся хранятся самодельные мечи и прочее донкихотское снаряжение.