ал в них, спасаясь от огненных смерчей. Но под землей почти нет кислорода и дыма не меньше. Долго бы он не протянул.
Наша часть уходила, и медлить, действительно, было нельзя. И дернуло же меня напоследок проверить подземелье. Спустившись вниз, я сначала ничего не увидел, хотя ожидал встретить пару трупов. Только было у меня чутье, что ли, какое-то на жизнь. Я уже направился к лестнице, но почему-то вернулся. И на мужика этого едва не наступил. Он лежал под трубой и ловил ртом воздух, как выброшенный на сушу окунь с выпученными от страха глазами.
Я никогда не расспрашивал потерпевших ни о чем. И интересно мне особо не было. Это дело психотерапевтов. Но тут деваться было некуда. Жену свою он спасти не сумел. Приехал, а дома уже нет. А тут вихри по всему поселку. Телохранитель погиб сразу, а ему повезло. Он не думал никогда, что такое может быть. Он не предполагал, что все так страшно. Его никто не предупредил. Иначе бы он принял меры. В этом месте я только улыбнулся.
Никаких мер эта действительность не понимала. Все попытки остановить пожары оказались тщетными. Но этот тип столько лет у власти. Он привык, что заклинание «мы примем меры» всегда срабатывает. Принять меры — это, как правило, просто изобразить какую-нибудь деятельность. Раньше этого было достаточно, но не сейчас. Тогда официальной информации о размерах бедствия не было или она аккуратно замалчивалась… Поэтому я не удивился тому бреду, который нес чиновник.
Я бы сказал, что он не сильно расстроился из-за гибели жены. Этому человеку беда принесла облегчение. Возможно, он уехал в Сибирь или на Аляску. Да хоть в космос… Мне все равно, кого спасать. Он записал мое имя. А через неделю меня нашли и доставили в военный штаб. Там поколдовали немного, сняли отпечатки пальцев и вручили счастливый спецпропуск.
Их в то время только ввели в обращение. Красивый такой пластиковый квадрат с пронумерованным бумажным приложением. Большая редкость, как потом оказалось. Все равны, но ведь всегда есть те, кто равнее. С ним я мог проходить куда угодно. Пластик был снабжен биометрическим чипом. Подделать такой сложно, хотя некоторые умельцы успешно справлялись с этой задачей. Если бы бабка убила меня за пропуск, вряд ли она смогла бы им воспользоваться. По крайней мере, без моего согласия. Но знает ли она об этом?
Целый час она молча пялилась в серый дымящийся туман за окном. Сейчас таким вся планета окутана. Я догадывался, о чем думала бабка. Конечно, несправедливо, что допуск у меня, а не у нее. Люди всегда так думают. Чем я лучше других? Мне просто повезло чуток больше и всего-то… А у нее ребенок, которого надо спасать. Нет, я правда, понимал ее.
Священник лежал на голой койке тихо, без эмоций. И мне его, сказать честно, было очень жаль. Во-первых, из-за бабки-атеистки. Во-вторых, из-за того, что он Бога-то предал… Свою шкуру решил спасти и прикрывается тем, что дескать, кто же будет слово Божие распространять среди выживших. А хоть распространяй, хоть нет, среди выживших Бога не будет. Ведь кто выживет-то? Тот, кто пролезет на «Ноев ковчег». А кто пролезет? Тот, кто и раньше везде пролезал. То есть шваль…
За дверью послышался шорох и возня.
— Они высадят нас, — тихо сказала бабка. У нее не было вообще никаких пропусков — ни третьего, ни второго. А просто паспорт нынче не документ.
— Куда? — усмехнулся я. — Останавливаться нельзя. Им некуда вас деть.
— Зачем же они проверяют? — испуганно спросила девочка.
— Так положено, — ответил я.
— Куда положено? — не поняла она.
— Ты знаешь, что бывает, когда наступает паника? Что такое паника знаешь? Во всем всегда должен быть порядок, понимаешь? Вот почему у тебя сандалики в разных углах валяются?
— А хотим и валяются, — вступилась бабка. — Чего вы к ней цепляетесь? Не обращай внимания, зайка.
Зайка… Как-то пошло это, будто имени у нее нет.
— Сердце сдавило…
— Не волнуйтесь. И зайку не волнуйте, — посоветовал я с невеселой иронией.
Бабка отмахнулась.
— Вы же знаете, какие они. Вы же знаете…
Да, я знал. Нормальных полицейских почти не осталось, они погибали первыми. Мы их звали «понтами». Всё чаще попадались полицаи или «оборотни» — нелюди, одним словом. Такие типы от взяток и власти борзели. Как вампиры, высасывали чужие жизни и таким образом пытались сохранить свои.
Я подумал и посадил девчонку на колени. Она была легкой, как плюшевый медведь. Раньше я никогда не задумывался над тем, хочу ли я детей. Раньше — скорее нет, чем да. Но сейчас всё по-другому. Так вот — хочу.
— Да не волнуйтесь вы, — повторил я. — Им некуда высаживать. Разве что на полном ходу…
Вообще-то я не был уверен. В наше время ничего уже нельзя сказать наверняка.
— Бабушка, я боюсь.
— Так…
Резко встав, я поднял крышку нижней полки.
— Залезай! И чтоб тихо.
Бабка туда не поместится, а девчонку они не найдут.
Схватив ребенка за руку, бабка долго не могла ее отпустить. Плохо дело. Не к добру всё это. Очнулась она только тогда, когда кто-то тронул дверную ручку. Дверца у нас заедала. Поэтому, к счастью, мы успели закрыть полку и даже бросить на нее матрац с сумкой.
Полицейские вломились к нам без лишнего шума. Бабка не сопротивлялась. Сопротивлялся я. Она просто впала в ступор и смотрела на них безразличными глазами. Я же молился только об одном: чтобы девочка в багажном отделении не заплакала от ужаса. Получив прикладом по плечу, я сел и сдался. Довод о том, что нам всем крышка в любом случае и ближним надо помогать, не помогал… У этих людей больше не было начальства, а привычка осталась.
Всё же старушка успела сказать мне: «Спасите!». И «оборотни» подумали, что она говорит о себе. Как будто я сам уже не понял. Это слово я слышал сотни раз. Священник на верхней полке только испуганно хлопал глазами и сочувствовал изо всех сил. Я хотел было спросить, куда они ее уводят и что собираются сделать, но передумал. Правду «оборотни» все равно не скажут. А если скажут, то будет еще страшнее.
У толстяка в коридоре они отобрали пропуск, несмотря на то, что он махал перед их носами какой-то важной синей корочкой. Пропуск был оформлен на другого человека. Он утверждал, что свой он переписал на сына. Допустим. Но где он, спрашивается, взял новый и чужой? Все понимали, что пропуск первого уровня достанется полицаю. И ему гораздо проще, чем нам смертным, пройти с ним на «ковчег». Но что можно было сделать? В отличие от бабки, толстяка никуда не увели. Видимо, у него была лишняя бутылочка воды…
Когда все стихло, снизу послышались жалобные всхлипывания. Ребенок лежал на боку, уткнувшись в железную перегородку.
— Ладно, послушай. Вылезай, прошу тебя. Мы скоро приедем. Обещаю. Все будет хорошо.
Я обещал, но был уверен, что не будет. А дети, они не как мы. Они совершенно точно чувствуют, когда им врут.
Через два часа туман стал прозрачнее. Но дымом пахло постоянно, и я к этому уже привык. Девочка сидела рядом молча и смиренно. Я даже не знал, как ее зовут. Зачем? Просто девочка. Зайка. Если знать ее имя, тяжелее расставаться. Ведь мы похожи. У нас больше никого нет.
Поезд дернулся несколько раз, будто в конвульсиях. И встал с протяжным оглушительным гудком. Это было его последнее путешествие. Казалось, он как-то это тоже понял.
В городе, где летом частенько выпадал снег, в конце декабря было 28 градусов тепла. По крайней мере, не 45, как обычно. Это так чудесно, что просто не верится. И ветер почти свежий. Только комендант говорит — ненадолго. Горят сопки. Не здесь, еще далеко. Пару дней пути, если без ветра. Тушить нечем. Продовольствия мало, вода кончилась, лодок нет. Последние запасы погрузили на два корабля. Один уже отбыл.
— Только если плот сделать, но от дыма подохнуть можно, — объяснил комендант. — Погрузка без задержки. Поезд последний.
У коменданта звездочки на погонах. Кажется, майор. Пропуск второго уровня. Если повезет, возьмут на судно. Но это если очень-очень повезет.
— А много поездов пришло? — спросил я.
— Один. Мы только вас ждали. Вокзал закрывают.
— В смысле?
— По инструкции. Положено.
Что-то не верится. У нас и как положено. Интересно, есть ли какие-то инструкции по тому, как именно положено умирать через два дня.
По количеству людей, льющихся ручьями к порту, ясно: спасутся лишь избранные или наглые. Именно они поступали в лучшие вузы страны, только им давали самые высокие зарплаты и под них создавали лишние рабочие места. И вот теперь они (и странным образом, я вместе с ними) — надежда на будущее практически всей планеты. Я был рад, что мне удалось уберечь от беды этот долбанный спецпропуск. Ведь, по сути, если бы «оборотни» захотели его взять…
— Всё-всё! Конец! Теперь только новая жизнь. Да! — кричал кто-то на улице. По голосу тот самый, что плакал в вагоне.
У корабля выстроилась длинная очередь. И пока она двигалась, я внимательно его разглядывал. Он был староват для дальних путешествий. Понятное дело, что все лучшие давно покинули порт. Я мало разбирался в кораблях, но все-таки сообразил: это военное судно. Наверно, долго простояло в запасе. На носу зачем-то замазана красная звезда. Пушки демонтированы, но кое-что все-таки осталось. Забавно, что все уходящие суда теперь называли «ковчегами». Ной бы сильно удивился, если бы их увидел.
Очередь двигалась медленно, поскольку те, кому отказывали в спасении, не всегда желали это признавать.
— Как только это наступило, собрали свои чемоданчики и свалили кто куда, — возмущался один такой отвергнутый.
Он был так грязен, будто все эти годы жил в хлеву. К запаху человеческих нечистот я за это время уже привык. Хорошо пахли только дети.
— В Норвегию, в Канаду укатили. Да там не лучше, а даже хуже стало. За день смело половину населения. Как вам это нравится? Эти огненные смерчи — стечение типа обстоятельств, факторов… Да чушь это полная, ясно? Не факторы это. Это чистка, я вам говорю. Да только самая же дрянь спасается в первую очередь. У дряни же допуск «везде».