Но было больно. На взводном опорном пункте номер 72103 в этот день не завелась ни одна единица техники. Пацаны ругались, кряхтели, снимали аккумы, несли их в блиндажи, заряжали, выносили, ставили. и она снова не заводилась. Прекрасное дизельное топливо, залитое скупой рукой начальника склада ПММ, уверенно не хотело загораться в дряхлыхдвижках БМП-1, Уралов и командирского "лендровера". Оно густело прямо на глазах, и всякие доливания бензина и присадок, заговоры, молитвы и боевые проклятия не помогали никак. Бензиновые ЗиЛы тоже выкобенивались, и мы понимали, что вот сейчас, вот на данный момент наша рота численностью аж двадцать человек полностью потеряла мобильность. В ноль. Любая боевая задача, которая могла бы быть поставлена штабом и связанная с каким-то перемещением, иначе, чем на натруженных ногах військовослужбовців, призваних за мобілізацією, была бы не выполнена.
Однако мы не были бы пехотой, если бы наша армейская жизнь, жизнь странных и абсолютно невоенных людей, при этом поставленных страной на передний и очень холодный участок обороны, не была бы пронизана странностями. Да, тогда они казались нам вполне логичными - и только через много месяцев я пойму, как же нам постоянно везло. Как повезло и сейчас, потому что несколько дней назад на моей машине, дизельном Мерседесе-Вито, состоявшем в основном из ржавчины, мышей и разных колес, поломался стартер. Поэтому, в ожидании волонтерской посылки с этой штуковиной, мы просто не глушили бусик, он шелестел эти дни на холостом ходу возле второго блиндажа, с подложенными под колеса дровеняками, и пацаны залезали туда погреться, покурить и поболтать с семьей по телефону.
К вечеру третьего декабря две тысячи шестнадцатого года эта машина осталась единственной работающей у нас и, возможно, вообще на нашем участке лінії бойового зіткнення.
БОЦМАН, он же Георгий. "Серый" террикон в "серой зоне".
- ...вот нахера ты ее с собой таскаешь?
- Нравится.
- Все равно ж стрелять не будешь.
- Че это?
- Бля... совсем дурной, да?
- Рот закрой, веселый. Шо там?
- Ничего. Тусуются. Топят. Сцуко, холодно-то как.
Рядом с лежкой еще осенью отрыли маленький такой окопчик, глубиной сантиметров так тридцать, ну и шириной в полметра, не больше. Боцман называл его "могилкой" и страшенно не любил туда ложиться, хотя второй номер секрета мог по-честному позволить себе отдохнуть добрый час, а то и полтора. Сейчас, правда, точно лезть в "могилку" смысла не было никакого - ямка была засыпана снегом, а в снегу было холодно. Да везде было холодно, честно говоря.
Секрет был нужный, но нудный. Ночью в нем вообще смысла никакого не было, именно поэтому, наверное, Боцман и Жека ходили сюда на сутки весь сентябрь, октябрь и почти половину ноября, и только потом кому-то или в комендатуре, или в командовании батальона пришла в голову светлая мысль "а зачем?". Секрет перевели на "дневной стационар", но от этого он не стал веселее. Прийти поутру, раскатать каремат, лечь за два березовых ствола, лежащих друг на друге совершенно естественно, достать трубу - пятидесятикратку, высунуть окуляр между теми самыми стволами и. смотреть. Просто смотреть, до вечера, меняясь через каждые полчаса-час-полтора, как захочется.Нет, поначалу, осенью, когда здесь стояла семьдесят вторая бригада, Боцман честно старался внимательно наблюдать и что-то записывать. Даже Жеку, раздолбая, который уже и плиты из броника давно вытащил, заменив на куски утеплителя для труб, сумел настращать. Они менялись раз в полчаса и даже немного записывали наблюдения в толстый блокнот, еще довоенный, с фотографией Киева на обложке и надписями на украинском. Даже ручка, кстати, укропская была, обычная, шариковая, до сих пор продающаяся в Докучаевске в канцтоварах.
Только никому эти записи не были нужны. Совсем. Ротный брезгливо, двумя пальцами, брал листики с отметками типа "14:44 приех. джип зел. цвета номера не видн. Уехал в 18:05", делал бдительное лицо и относил их начальнику разведки батальона. Ронял на стол и молча уходил. Начальник разведки, худой и затянутый майор-россиянин, делал еще более бдительное лицо, на всякий случай читал нудную лекцию про бдительность и складывал листики в папку. Тоже, кстати, укропскую. Папку он складывал в стол, и комбат однажды попробовал ее почитать, но комбат тоже был из кадровых россиян, из какой-то то ли Псковской, то ли Кантемировской дивизии, и приехал "в командировку" отбыть свой год. Потому комбату было пофиг.
Вообще-то то, что командир батальона, как и еще несколько офицеров - кадровые российские военнослужащие, было типа как тайной. Хотя знали об этом все - комбат любил потянуть рюмку, а с каждым днем командования восьмым отдельным мотострелковым батальоном Первого армейского корпуса эта любовь все более крепла, выливаясь в пьяные изливания души, стрельбу по бутылкам и езду бухим по городу в попытке найти женское общество.
Женщины Докучаевска, а особенно молодые и симпатичные, вечерами из дому уже не выходили. Быстро научились - полтора месяца стояния в городе каких-то казаков не прошли даром, женщины тогда пропадали десятками, и теперь они привычно уже прятались после шести, ну а с комендантского часа, с десяти вечера - их точно было не увидеть.Женщины. мысли Боцмана перескочили на Надьку. Надька была... нет, поначалу Надя была ничего, но теперь... Надя была нормальной, но жизнь в прифронтовом городе одинокой бабы с сыном странно на нее повлияла. Боцман, приходя к Наде, все больше и больше замечал - прежде жизнерадостная, полноватая брюнетка-хохотушка превращается в угрюмую, изможденную женщину с постоянно отсутствующим взглядом. Как будто он, Георгий, стал ее тяготить. Хотя чего там тягостного - две недели на боевых, потом неделю дома и неделю у Надьки. Деньги, еда с пайков, да, небогато, но жить можно. Но Надя. Надя как будто потерялась в происходящем, погружаясь все больше и больше в себя. Даже секс, случавшийся все реже и реже, не приносил Боцману прежнего удовольствия, Надька привычно качалась на нем, но взгляд. взгляд был по-прежнему каким-то отрешенным. Как будто она постоянно думала про что-то другое, хотя о чем можно думать, живя в городе, у которого нет будущего? И даже если.
- Машина, - буркнул Жека и пошевелился. - Опять. Белый джип. Командирский. Хер-р-расе укропы катаются, соляр не экономят. И завели все-таки, епт.
- У них бэха-копейка, - буркнул Боцман и полез под броник за сигаретами. - Списывают. И на "Уралы". Слышишь, есть курить?
- А ты не подзаебал дымить в секрете?
- А сам?
- Не гони. Да, у меня пачка еще. Тока дай из "СВД-шки" стрельнуть.
- Из жопы себе стрельни, снайпер, мля.
- Шо они там? Нас не спалили?
- Та куда им, мобилизяки тупые.
Привычный диалог привычного секрета. Еще пара часов, стемнеет и можно собираться. В Докучаевск личный состав "секрета" не ходил - ночевали на крайней даче в Березовом, на той стороне, что была под "ополчением". На западной стороне, на крайних хатах, уже сидели укропы, занимая к тому же еще и перекресток - поворот с трассы Донецк-Мариупольв сторону Докучаевска. Вроде какая-то четырнадцатая бригада, хер их знает. Посредине поселка, между фазендами, занятыми укропами и "ополчением", в новеньком двухэтажном доме ("даже особняке" - сам себя поправил Боцман) жил дед. Наверное, именно это было причиной того, что в самом дачном поселке никогда не было столкновений. Ополченцы и укропы как бы не замечали друг друга, делая вид, что так и надо. Дед качал воду для ополчения, так как у четырнадцатой бригады была своя скважина, взамен на разрешение рубить чужой сад на дрова, принимал подарки в виде тушенки от хохлов и с удовольствием стрелял сигареты и у тех, и у других. "Гибридный дед гибридной войны", - почему-то подумалось Боцману, и он снова повел плечами. Броник не давал возможности нормально расслабиться, хорошо Жеке, но он дурак, потому что пластины вытащил, а Боцман не дурак, Боцман этой херней заниматься не будет...
Ноги в зимних белорусских "Гарсингах" нещадно мерзли.
СТЕЛС, он же Сергей. 300 метров севернее и 25 метров выше ВОП 8103.
Ноги в новых рыжих "таланах" нещадно мерзли. Пальцами шевелить уже откровенно достало, но Серега продолжал лежать, упершись локтями в грязный каремат, и смотрел в прицел "Фагота", и то, что он там видел уже полтора месяца, достало и его, и Мару хуже... хуже всего. До недавнего времени.
Сто тридцать первый отдельный разведбатальон к концу пятнадцатого года был размещен гораздо южнее, почти под Водяным, а там недалеко и до Мариуполя, но сюда, почти в сектор "Б", их отделение ездило вахтами по пять суток. Отдельный блиндаж на шесть особей, буржуйка-дрова-вода в наличии, а с недавнего времени, когда сюда переехал и ротный второй роты сорок первого батальона, еще и шикарная волонтерская баня. Служи, как говорится, и не жалуйся. Стелс вместе с Марой и остальными тремя разведосами заходили сюда на пять-через-десять, и, если честно, Серега любил бывать здесь. Нормальные пацаны из пехоты, "ровный" ротный, затягов нема, проверки сюда просто не доезжают - красота!
А. И еще сепары. Стелс был мобилизованным, как и большинство пацанов, пришел в армию добровольно, а до войны летал на своем дельтаплане и кропил поля. Пилот, в общем. Куда его отправил военкомат? Правильно - в разведку. И вот тут, в разведке, Стелс нашел в себе то странное качество, которое за время войны проявилось у очень многих украинских парней, людей совершенно разных профессий, социальных слоев, мировоззрений и даже языков.Стелс был "жадным до боя". Сереге это... нет, словом "нравилось" не описать, скорее так: Серега нырял по "зеленке", втыкался коленом в грязь и аккуратно поводил своим АКМ-ом с трубой ПББС-а, и автомат даже с подствольником тогда казался ему невесомой пушинкой, как и броник, и куча магазинов с "УС-ами" и "ЛПС-ами". Сереге нравилось то, за что любой гражданский психиатр давно запер бы его на больничку, - он был "человеком момента". Этот момент - это темная фигурка, плавно входящая в прорезь неудобного прицела, те миллисекунды, когда замерзший палец в грязной китайской "тактической" перчатке плавно, даже как-то ласково выжимал спусковой крючок АКМ-а, этот первый толчок в плечо, какой-то даже дружеский, острый кисловатый запах пороха, разносящийся по внезапно остановившемуся воздуху.