Ехали молча. Аня пыталась уснуть, но стоило ей закрыть глаза, как память высвечивала из темноты картину, на которой любящий отец гладил волосы крохи-дочери. Когда машину в очередной раз подбросило на глубокой колдобине, Аня вздрогнула и тихо всхлипнула. Она слышала вопросы мужа, видела разбивающиеся капли дождя и продолжала до боли кусать губы, не в силах проронить ни слова.
Диана
С Дианой мы встречались около двух месяцев. Стройная, озорная, с незабываемыми серыми глазами. Извивающиеся в мерцании софитов тела, танцы на барных стойках, прогулки по берегу Юрмалы в первых лучах солнца. Диана жгла время, утягивала его в какую-то огромную воронку, состоящую из музыки, коктейлей, безумных танцев и долгого секса. Первый раз после расставания Диана позвонила в субботу.
– Привет… А ты видел, какой сегодня был закат? Изумлённый, уставший город, требующий передышки, будто застыл на эти прекрасные мгновения… Я давно не видела такого многоцветья. Мы сидели на балконе, пили кофе, и Рига нам пела. Нет, не просто пела… Она баюкала нас, она кутала нас своей любовью. Ты видел закат, милый? Ты слышал его мелодию? Ты чувствовал настроение города? Оно ведь передаётся. Оно бежит по невидимым струнам, от которых исходит свет и тепло.
– Да. Видел, – говорю. – Краем глаза. Было много работы, Диана.
– Жаль… мы поставили Zodiac. Старый город у ног, багровые всполохи, запах весны, наша музыка. Мы говорили с городом, а он отвечал нам.
– Дианочка, поздно уже.
– А сколько сейчас?
– Сейчас ночь. Три часа и пятнадцать минут.
– Да… действительно. Это и не рано, и не поздно. Уже скоро утро будет манить нас своей палитрой…
– Ты выпила?
– Немного. Немного выпила. Чуток. Ладно… ты не хочешь говорить, и я желаю тебе спокойной ночи.
Второй звонок раздался ровно через неделю. Через семь нервных, опустошающих дней. За это время я успел слетать в Москву, в Белосток, влюбиться в польку Марику и потерять права. Голос Дианы манил, он стелился бархатом.
– Знаешь… Я ехала сегодня по городу, я наслаждалась весной, я пела. (Пела Диана и вправду хорошо.) А потом поехала на юрмальскую трассу – погонять. И почти до оргазма! Вот правда! Просто всё выжала из машины. Боковое зрение еле улавливало крыши домов, кроны деревьев. В Юрмале было чудесно. Такого воздуха нет нигде! Ни в Испании, ни во Франции, ни в Швейцарии. Ты случайно не был сегодня в Юрмале?
– Нет. Я был в Каунасе. А потом в Старой Риге. И там снова сломалась канализация.
– Как сухо… как протокольно… был в Каунасе… ничего не видел, ничего не слышал. В Старой Риге ты уловил только запах канализации. Ты не улыбнулся памятнику бременским музыкантам, не подумал о высоком и вечном, глядя на шпили и брусчатку.
– Диана, половина пятого утра.
– Ты стал смотреть на время… раньше было по-другому. А сейчас… время ест тебя, ты поедаешь время… Половина пятого утра! Это же сказка, дорогой! Скажи, а с чем у тебя ассоциируется половина пятого утра?
– В это время особенно активны автомобильные воры (в голову не шло ничего путного).
– Господи! Раннее утро, ощущение рождения нового дня! И вдруг автомобильные воры. Ты с ума сошёл, милый! Ты превращаешься в сухой лист. В сухой осенний листочек…
– Ты выпила, Диана?
– Да. Выпила. Я выпила. И что?
– Да ничего. А мало выпила или много?
– Мало или много? Я выпила до хуя! Тебя устраивает такой ответ? До хуя.
– И что сподвигло?
– Мы ездили к Лёше. Было весело. Лёша, он весёлый и добрый! Было хорошее испанское вино и вкусное мясо на углях. Были песни под гитару.
– Окуджавили?
– Тьфу, как это мерзко! Спокойной ночи.
С месяц я выполнял функции телефона доверия для алкоголиков. Узнал, что бабушка Дианы была диктатором в юбке и сукой, а брат отсидел по малолетке за разбой. Слушал, как она страдала, когда заболел хомяк Сенатор и Диана усыпила его в дорогой клинике. Я убеждал её бросить возлияния. Советовал обратиться в общество анонимных алкоголиков. Диана перечила, не слушала, убеждала, что далека от алкоголизма. Субботней ночью позвонил Артур:
– Не ты с Дианой отдыхал сегодня?
– Мы уже давно отдыхаем порознь.
– Мало ли. Просто Дианочка погусарила немного.
– Ты тоже, судя по всему. Четыре часа утра, сука! Четыре! А мне вставать в семь и ехать в Таллин.
– Ты мне в прошлый раз в пять звонил. И ничего. Я слушал про выставку Рериха и новый спектакль в драме. Короче, Диана презрела правила дорожного движения и решила, что одностороннее движение для лохов.
– Жива?
– Жива и так же восхитительна! Был успешно подбит припаркованный «мерс», взята на таран «девятка», и две тачки Диана пыталась уничтожить по касательной.
– Охереть…
– Ещё нет. «Охереть» началось, когда приехали менты. И Диане несказанно повезло, что менты появились раньше владельцев машин. Но она не оценила. Орала: «Вы чего, блядь, охерели? Вы знаете, кто я? И я еду с дис-ко-теки! Вас всех уволят, блядь!»
– Странно. Раньше она была интеллигентнее.
– Это ещё не всё. Менты были настолько обескуражены, что упустили момент, когда Дианочка взобралась сперва на капот своей тачки, а потом и на крышу. Люк был открыт.
– Жаль, я этого не видел…
– Короче, она полезла в салон за освежителем дыхания, и финал. Из крыши торчат дрыгающиеся стройные загорелые ножки, белеет полоска стрингов, а Диана орёт так, что люди в окна домов стали высовываться. Перебудила всех. Менты пытаются её достать, а она орёт ещё громче. Короче, Дианочка сильно сломала руку и сильно ушибла нос.
– Какой адов кошмар, Артурик… И где она?
– В больнице. Я тоже здесь. Жду, пока её в гипс закуют.
– Ты настоящий мужчина и человечище, Артур. А вдруг это судьба? Вдруг это ваш шанс?
– Нет уж. Пьющие и безгранично свободные женщины – это твоя аудитория.
Диану из полиции выкупил авторитетный двоюродный брат, и всё закончилось благополучно. Кости срослись, нос принял прежнюю форму, ущерб был возмещён. В середине лета я набрал номер Дианы.
– Доброго утра, милая фея! Сегодня вспоминали тебя, Дианочка. Делали шашлыки у Алика и вспоминали… Алла говорила, какая ты красивая, умная. Юра восхищался твоим пением. Рассказывал, как полный зал караоке долго аплодировал тебе.
– Пять утра, вообще-то.
– Ну и?
– Ну и не надо звонить в такое время, да ещё и нетрезвым.
– Ты зашилась, Дианочка?
– Иди на хер и забудь этот номер.
Я долго смотрел в потолок и думал, что иногда пороки делают женщину намного прекрасней, намного ярче и человечнее.
Махаон
Встретил на рынке Элю Басину. Тут же волосы начала поправлять, воротничок, нервно сумочку застегнула. Сказала, что работа не даёт ей почувствовать себя женщиной, жалела уехавшую в Израиль подругу, поведала, что у её болонки Фиры течка. Я кивал, картинно сострадал, покусывая иссохшие губы. Пожелал Эле здоровья, терпения и скорейшего окончания течки у Фиры. Думал, отпустит. Но Эля тут же начала жаловаться на то, что ей перестал звонить Роберт. Пыталась пустить слезу, упрашивала поговорить с возлюбленным. А я не могу смотреть на страдания брошенных женщин, даже если эти дамы не в моём вкусе.
Роберт потягивал виски и смотрел на подвешенный к потолку телевизор. По экрану носились хоккеисты, задорно кричал в микрофон комментатор, с уст бармена-болельщика считывался матерный шёпот. Телефон Роберта заиграл классикой, на экране высветилось имя Элина и её пошловатое фото с розовыми тюльпанами. Роберт отодвинул мобильный и перевернул его экраном вниз.
– Расстроил девушку, – говорю. – Она к тебе с любовью, с открытым сердцем. И она интересная.
– Их много. И открытых, и интересных, и любвеобильных.
– Роберт! Скажи как на духу. Почему ты отвергаешь тонкую и хрупкую ладошку Эли?
– Не паясничай. Эля липкая, понимаешь?
– Потеет в смысле?
– Не смешно. Эля звонит мне по пятнадцать раз на дню.
Роберт тут же начал передразнивать Элину. Голос у Эли тонкий, интонации деланые.
– Котик, а что ты сейчас делаешь?
– Работаю.
– Ко-о-отик, ты чего такой грубый? Ты вредняшка, котик? Ты царап-царап?
– У меня важная встреча.
– Ну, ко-о-отик… А я перед зеркалом любуюсь собой в новых стрингах.
Представил Элю в стрингах. Ей бы подошли красные с кружевами и камушком.
– Эля в стрингах – это романтично, – говорю. – Бёдра широкие для стрингов и созданы.
– Какой на хер романтично?! Передо мной второй человек в Сведбанке по Восточной Европе, а она рассказывает, как жопой перед зеркалом крутит.
– Ну… там есть чем крутить. И ты стал раздражителен, Робби. Нельзя так реагировать на любящих женщин. Многие из них не видят грани между назойливостью и заботой. Эля из таких.
Роберт выпил, и в нём снова ожил голос Эли: «Котик, а мы поедем в субботу к моим родителям на дачу? Котик хочет стать барбекюшкой?» – «В субботу у меня преферанс в компании с отцом», – отвечаю. «Ко-о-отик, мамочка Асечка и папочка Боречка по тебе соскучились, котик. Ты их любимка и вкусняшка!» – «Передай им привет». – «Они тоже тебе передавали. Передавали привет и передавали, что ждут внуков. Они хотят няньки-масяньки с внучками. Уа-уа они хотят».
Мне стало смешно, и я не сдержался.
– Барбекюшкой, сука! Ты представляешь? Барбекюшкой, блядь! Я любимка и вкусняшка. А как иначе? Я её папу Борю отмазывал от братвы. Мудак со знаком качества. Ему ремонт сделали дорогущий и качественный, а он решил недоплатить.
– Да, папаша у неё знатный мудак. И мама не отстаёт. Она в гимназии Мамедова преподаёт. Изводит детей как гестаповка.
– Ну и как у таких родителей могло уродиться что-то путное?
На этой фразе я отправился в туалет. Роберт допивал второй виски. Теперь он сам решил излить душу. Вопросов я не задавал.
– Она звонит по 15 раз на дню! Котик, блядь! Я раз 50 просил не называть меня котиком. А ей не слышно, сука. Она хочет показать своё упрямство и власть. «Котик, а ты чего не звонишь?..», «Котик, а ты вчера так сухо похвалил мои куриные карманы…» Да потому что карманы у тебя на джинсах и пальто, а эти загнувшиеся в муках, пересушенные ошмётки спортивной курицы – это не карманы, а хуйня! «Котик, Илона сказала, что видела тебя с какой-то возрастной тёткой…» С тёткой возрастной меня Илона видела! Ирочке 32, рельеф, воспитание, губы натюрель, вся в собственном соку. И Илона, которая в 26 лет выглядит на 49 и вообще похожа на гомосека из «Модного разговора».