Я кланяюсь в сторону горы Такатори, откуда начался удивительный путь, приведший меня, офицера специальной службы императорской армии, в корейский город Сувон, к холму со старинной беседкой.
Мои записи не предназначены для чужих глаз. Я веду их для самого себя. А от самого себя у меня тайн нет.
Бутылка коньяку
1
В первых числах июня 1945 года Токийская роза (так прозвали американцы дикторшу наших передач на английском языке) объявила на весь мир о прибытии американского авиационного полка «Летящая стрела» на остров Тиниан. Этот полк был предназначен для чрезвычайной операции, и переброска его из Америки на Тихоокеанский театр производилась в условиях строжайшей тайны. Поэтому сообщение Токийской розы буквально ошеломило неприятельское командование. Мы одержали блестящую победу на фронте эфира.
Все, кто был в курсе дела, поздравляли меня. Я действительно имел право гордиться своей удачей, хотя все получилось совсем случайно.
Наша группа — чины армейского отдела главной квартиры и офицеры штаба Восточного района — была послана на Миурский полуостров инспектировать укрепления, возведенные на побережье Токийского и Сагамийского заливов. Группу возглавлял полковник из адъютантской части главной квартиры, мой старый приятель Дзинтан. Эту кличку ему дали еще в военной академии за сходство с изображением на рекламе пилюль «Дзинтан».
Мы объездили весь полуостров и наконец прибыли в Оихама, где находился аэродром флотской авиации. Здесь наша группа разделилась. Часть ее направилась в Дзуси, часть осталась в Оихама в ожидании военного министра генерала Анами и только что назначенного начальника главного морского штаба адмирала Тоёда.
Дзинтан предложил мне подняться на гору Такатори, возвышающуюся в центре полуострова, и полюбоваться видом на оба залива, полуостров Босо и горы Фудзи и Хаконэ. Вид был действительно великолепный. Но наш восторг был вскоре омрачен американскими бомбардировщиками. Они летели со стороны Токио, возвращаясь с бомбежки. Один из них направился в нашу сторону, решив, очевидно, пересечь полуостров. Зенитная батарея, спрятанная у подножия горы, дала по нему залп. Самолет вдруг накренился и окутался дымом. Из машины выбросилось несколько человек с парашютами. Их отнесло немного в сторону, они опустились недалеко от того места, где среди деревьев виднелась крыша храма Дзинбу.
Мы стали спускаться по тропинке к храму. Оттуда послышались выстрелы. Мы вытащили револьверы и ускорили шаг. У ворот храма нас встретил капитан с черными жандармскими петлицами. Узнав, кто мы, он пропустил нас.
Перед ступеньками, ведущими к храму, стояли трое пленных, связанных веревкой. Двое из них были молодые рослые парни — сержанты, третий — офицер, невысокий, с прищуренными глазами и маленькими пухлыми губами. На рукаве у него был изображен зеленый лист с молнией посредине — эмблема 25-й дивизии. Вслед за нами в ограду храма вбежал подполковник с черными петлицами. При виде его Дзинтан улыбнулся:
— Здорово, Муссолини! У тебя хороший нюх на дичь, поспел вовремя.
У жандармского подполковника были большие вытаращенные глаза и массивный квадратный подбородок. Кличка ему была дана очень удачно. Он деловито осмотрел пленных и, одобрительно похлопав по груди рослого рыжеватого парня, обратился к двум молоденьким офицерам, стоявшим около пленных:
— Ваши солдаты ополченцы?
Офицер в очках ответил:
— Так точно, призваны месяц назад. Студенты.
— Фехтовать на мечах умеешь?
Офицер в очках осклабился:
— Я был в университетской команде фехтовальщиков.
Муссолини показал пальцем на рыжеватого парня:
— А ну-ка, покажи на нем свой класс. Одним ударом надвое.
Дзинтан кивнул мне:
— Покажи ты сперва.
Я засмеялся:
— Нет, одним ударом не умею. Несколько раз пробовал на острове Макин, но ничего не получалось, только портил материал.
— Вы, наверно, били горизонтально, — сказал Муссолини, — ударом «полет ласточки». Это очень красивый, но трудный удар. Лучше рубить сверху наискось, от плеча к бедру, ударом «опускание журавля».
Флотский лейтенант, стоявший рядом с Дзинтаном, счел нужным вставить замечание:
— А самый чистый удар — это рубить от макушки до копчика на две равные половинки, в стиле Миямото Мусаси…
Дзинтан усмехнулся:
— Говорят, что у вас на флоте усердно изучают этот удар. Тренируются на курах.
Все громко засмеялись, кроме флотского лейтенанта.
Муссолини, пристально посмотрев на пленного офицера, тихо сказал что-то Дзинтану. Американец вдруг упал на колени и торопливо заговорил по-японски, почти без акцента:
— Не убивайте, я не летчик, а штабной офицер. Не убивайте, я все скажу! Не убивайте, пожалуйста!
Он сложил ладони, как на молитве, и поклонился.
Я отвел Дзинтана в сторону и громко сказал:
— Дай мне его. Допрошу по всем правилам. — И добавил шепотом: — А после допроса расправлюсь сам.
Дзинтан кивнул головой и пошел вместе с Муссолини в сторону колокольни, приказав солдатам вести туда пленных.
Я поднялся на веранду храма. Служка провел меня в каморку, где хранились в чехлах статуи и скатанные в трубку картины. Я приказал солдату развязать пленного.
Служка принес на подносе чайник с чашками, рисовые лепешки и палочки для еды. Я усадил пленного на пол перед столиком, а сам сел напротив на сложенный парашют.
Пленный чинно уселся, поджав под себя ноги. Я дал ему сигарету. Он жадно выкурил ее и вдруг, уронив голову на столик, зарыдал. Я предложил ему чашку чаю. Он выпил, сморщил физиономию и вытянул губы, снова собираясь заплакать. Я ударил его по щеке и вежливо сказал:
— Возьмите себя в руки. Вы офицер, а не девочка. У вас еще есть возможность остаться в живых.
Я дал ему выкурить еще одну сигарету и начал допрос.
2
Его звали Альберт Харшбергер. Он был офицером штаба 25-й дивизии, прикомандированным к штабу главнокомандующего союзных вооруженных сил на Тихом океане генерала Макартура. Недавно его послали на остров Тиниан для выполнения специального задания. Дело в том, что на этом острове, хотя с момента взятия его американцами прошло уже около года, в бамбуковых зарослях возле горы Расо еще прятались остатки японского гарнизона. Из-за этого американским офицерам и чинам женского вспомогательного корпуса приходилось воздерживаться от прогулок в лес. Харшбергер успешно выполнил задание — с помощью громкоговорителя он уговорил японцев прекратить сопротивление. Из чащи вышло всего пять человек.
Прежде Харшбергер жил в Японии и работал в лютеранской общине. Он вернулся в Америку незадолго до начала войны.
— Короче говоря, вы были шпионом, — сказал я.
— Нет, я преподавал английский язык в лютеранском богословском институте в Токио…
— Адрес института? Кто директор?
— Район — Накано, квартал — Сагиномия. Директор — американец Хорн. Затем я преподавал в Сеуле, в институте Энки…
— Адрес института? Кто директор?
— Район — Синчон, директор — американец Андервуд.
— Короче говоря, вы занимались шпионажем не только в Японии, но и в Корее. Не будем спорить. А почему вы вдруг стали на колени и захныкали? Догадались?
Пленный закрыл лицо руками.
— Я понял из слов жандармского подполковника… На южных островах мы иногда находили трупы наших офицеров и солдат… и туземцы подтвердили, что вы… — он остановился, подыскивая слова, — что ваши офицеры заживо вскрывали пленных и брали…
Я кивнул головой:
— Печень, взятая у живого врага и употребленная в пищу, делает воина храбрым и выносливым.
— Нам потом стало известно, что первым это начал у вас полковник Цудзи Масанобу. Сами японцы прозвали его за это Малайским тигром… — сказал пленный, не отнимая рук от лица.
— Это наш старинный воинский обычай, именуемый «кимотори», — сказал я торжественно. — Мы возродили этот обычай. Опустите руки, вы не в женском колледже.
Пленный положил руки на колени. Я продолжал:
— Не будем терять времени. Значит, вы знаете, что вас ждет. Спасти себя вы можете только одним способом: дать нам ценные сведения. Вы штабной офицер и должны знать кое-что. Даю на размышление тридцать секунд. — Я посмотрел на ручные часы.
Пленный заговорил, не дожидаясь истечения срока. Он может сообщить все, что ему известно об экспериментальном применении отравляющих веществ со стороны Америки. Так, например, в ряде районов Новой Гвинеи с американских самолетов были сброшены специальные бомбы для отравления посевов риса и сахарного тростника.
— Это нам давно известно, — сказал я.
Тогда он начал говорить об операции «Олимпик» — плане высадки войск на острове Кюсю. Проведение этого плана намечено на конец осени этого года.
Я сказал, что об этом плане у нас известив даже грудным младенцам. И все знают, что если американцы решатся осуществить высадку в японской метрополии, то не скоро. И если они все же сунутся, то это обойдется им очень дорого.
— Это верно, — сказал пленный. — Даже такой крошечный островок, как Иводзима, площадью в тринадцать квадратных километров, потребовал у нас больших жертв. Мы потеряли почти тридцать три процента высадившихся войск. В Пентагоне, то есть в нашем военном министерстве, считают, что высадка в Японии нам будет стоить трехсот тысяч человек…
— А в нашем Пентагоне — на Итигаядай — уже высчитали, что высадка вам будет стоить пятисот тысяч человек. Эта высадка может кончиться полной катастрофой для вас, потому что вы до сих пор проводили так называемую стратегию Макартура — дрались с нами только на небольших островах, где у нас было мало войск и где нельзя было развернуться. Если бы вы сразились с нами на большом континентальном фронте, например в Китае, мы бы вас расколошматили вдребезги. Все ваши победы в Европе стоят очень дешево. Немцы отступали, а вы бежали за ними и называли это наступлением. Стоило двум немецким танковым соединениям перейти в контрнаступление в Арденнах, как все ваши армии в Европе очутились на краю гибели. Вас спасли русские. Вы умеете драться только тогда, когда у противника в пятьдесят раз меньше войск, танков, самолетов и снарядов, чем у вас. Все ваши победы над нами на островах юга сводились именно к этому. А в самой Японии мы вам преподнесем настоящую войну. Мы впервые столкнемся с вами на большом фронте. Вот тогда и посмотрим, как вы умеете воевать.
— Вы, пожалуй, правы относительно операции «Олимпик», — сказал Харшбергер. — Боюсь, что эту операцию будет очень трудно провести. А что касается операции «Коронет», то есть высадка в Токийском заливе, то думаю, что она вовсе останется на бумаге… Слишком уж дорого это будет нам стоить. Пиррова победа нам не нужна. А тем более катастрофа. Короче говоря, до победы над вами еще далеко. Я недавно разговаривал с начальником штаба Сатерлендом, правой рукой Макартура, и другими штабистами. Все сходятся на том, что путь до Токио займет еще несколько лет…
— Напишите об этом, и как можно подробнее.
— Если я напишу, меня не убьют? — спросил он и попытался улыбнуться.
— Если ваши сведения будут признаны заслуживающими внимания, вас не убьют. Одна из заповедей японской воинской морали гласит: быть великодушным к поверженному врагу. И особенно к врагу, который дал интересные сведения. Мы ценим искренность.
Харшбергер поклонился и, не спрашивая разрешения, взял сигарету из моего портсигара на столике и закурил.
Я закрыл портсигар и спросил:
— Значит, ваше командование считает, что до победы еще далеко?
— Да. И вот поэтому у нас в Вашингтоне очень заинтересовались тем, что происходит сейчас в ваших сановных сферах, связанных с концернами. Нам уже известно, что через несколько дней после капитуляции Германии группа ваших сановников доложила императору свои соображения относительно зондирования почвы для мирных переговоров. Нам известно, что представитель Иокогамского валютного банка в Швейцарии, некий Китамура, получил от пяти главных концернов Японии телеграмму, уполномочивающую его начать предварительные переговоры с американскими деловыми кругами. И мы приказали нашему вице-консулу Лада-Мокарскому, который является в то же время директором филиала банка Шредер, встретиться с этим Китамура…
— Дальше!
— …Китамура прозрачно намекнул на то, что ваше правительство собирается позондировать почву для начала переговоров с Советским правительством и что проведение этого зондажа поручено бывшему премьер-министру Хирота.
— И у вас в Вашингтоне, конечно, встревожились…
— Очень. Поэтому мы приказали Чан Кай-ши послать в Токио нанкинского сановника Мю Бина для секретных переговоров с вашим премьер-министром…
Я засмеялся.
— О том, что эти тайные переговоры велись по вашему приказу, можно было сразу же догадаться. Пока этот Мю Бин находился в Токио, ваши самолеты ни разу не налетали на город.
Харшбергер сказал, что Америка имела отношение и к другим тайным переговорам, проводившимся раньше, например к переговорам между японским послом в Мадриде Сума и английским послом Хором в 1942 году. Черчилль тогда предложил Японии мир, признав ее права на Северный Китай, но просил взамен вернуть Сингапур и Малайю. Однако Тодзио прервал эти переговоры, потому что как раз в это время немцы начали наступление в России, а Роммель двинулся на Суэц. Эти тайные переговоры в Мадриде велись с ведома Америки.
— Переговоры в Мадриде нас не удивили, потому что тогда ваше положение было критическим. На юге мы были на подступах к Австралии, а на севере уже высадились на Алеутских островах. Но теперь у Японии уже нет союзников, и положение на Тихом океане изменилось в вашу пользу… Почему вы теперь подсылаете к нам Мю Бина и пытаетесь начать переговоры в Швейцарии? Хотите скорей кончить войну?
— Да. — Пленный многозначительно прищурил глаза: — Видите ли… с приходом нового президента к власти в наших высших военных сферах стали поговаривать о том, что надо скорей кончить войну с вами.
— Напишите об этом, и как можно подробнее.
— Если я напишу обо всем, вы не убьете меня?
— Вы останетесь в живых. Можете поздравить себя.
Харшбергер поклонился:
— Я подробно напишу обо всем. И когда меня будут допрашивать в Токио, на Итигаядай, и еще где-нибудь, я заявлю, что попал в плен… в единственном числе… Больше никого, кроме меня, пленных не было. Ни-ко-го!
Он протянул руку к моему портсигару. Мне показалось, что он подмигнул мне. Я вскочил и, ударив его по щеке, крикнул:
— Встать, мерзавец! Здесь тебе не бар. С тобой разговаривает офицер императорской армии. Веди себя прилично накануне смерти!
Харшбергер поднялся и прошептал дрожащим голосом — на этот раз по-английски:
— Прошу извинить меня, господин подполковник. Не убивайте меня.
— Садитесь, майор, — сказал я вежливо и протянул ему сигарету. — Я уже сказал вам, что можете не беспокоиться за свою жизнь. Вас отправят в самый комфортабельный лагерь, где находятся ваши и английские генералы, в Кусацу.
Он удивленно поднял брови:
— Кусацу? Это же курорт с минеральными водами… Знаменитый курорт…
— Вот туда и поедете. Будете лечиться, играть в бридж и пинг-понг и ждать окончания войны. Я, может быть, тоже приеду туда залечивать рану, иногда она беспокоит меня. — Я повернул голову и показал шрам за ухом.
3
Выкурив сигарету, пленный тихо сказал:
— А в общем, напрасно мы воюем. Зря затеяли эту войну.
— Зря?
— Зря. Так у нас говорят многие. Разрешите говорить откровенно, в порядке, так сказать, приватной беседы…
— Разрешаю. Можете сесть удобнее, скрестите ноги.
— Мы всегда верили, — начал Харшбергер, — что вы пойдете туда, куда вам нужно идти. Мы даже одобряли проведенную вами оккупацию Манчжурии в 1931 году, ибо знали, что эта операция связана с планом войны с Россией, утвержденным вашим императором. Нашей разведке уже давно было известно, что в военных сферах Японии идет спор между сторонниками двух планов — плана Исихара «Вперед, на север» и плана Муто «Вперед, на юг». Мы знали, что 2 июля 1941 года на совещании под личным председательством императора было решено начать войну с Россией. Ваш император принял план Исихара. Но когда немцы подошли к Москве, сторонники плана Муто убедили императора в том, что русские уже проиграли войну и через некоторое время можно будет просто ввести войска в Сибирь и занять территорию до Урала. Вместо войны с Россией Тодзио и Муто предложили захватить Малайю, Индонезию и Австралию, обещав императору, что война на Тихом океане кончится быстро, потому что вслед за Россией капитулирует Англия, и Америка не захочет драться в одиночку. Ваш император поверил Тодзио и Муто, вы пошли на юг и влезли в эту войну. Зачем вы пошли не в ту сторону?
Я пожал плечами и усмехнулся:
— Предъявляйте претензии русским. Они должны были сдаться немцам в декабре 1941 года, но не сделали этого и опрокинули план Муто. Теперь уже поздно говорить об этом.
— В наших влиятельных кругах открыто говорят, что война между нами трагическая ошибка и что ее надо исправить. Пока идет эта война, вы являетесь нашим врагом, но дальновидные люди уже считают угрозой № 1 не вас.
Я понимающе кивнул головой:
— Вы рассчитывали на то, что русские придут к финишу войны в Европе еле живые, и просчитались. Сейчас они для вас угроза № 1, а скоро станут врагом № 1.
— Да. Наши лидеры считают, что вторая мировая война должна кончиться утверждением абсолютного лидерства Америки во всем мире.
— Абсолютного господства?
— Да. Но путь к этому абсолютному лидерству нам преграждают те, кого мы называем угрозой № 1. И в дальнейшем эта помеха будет расти все больше и больше. Нам надо думать о будущем. И прежде всего… о будущем американском «плане Исихара». И тогда Япония будет очень нужна нам. Достаточно сильная Япония, конечно. А отсюда вывод: не в наших интересах разгромить до конца Японскую империю. Надо кончить нашу войну, не доводя друг друга до нокаута.
— Значит, в ваших высших сферах хотят как можно скорей кончить войну с нами?
— Да. Чтобы иметь свободные руки. Чтобы начать как можно скорее…
Издали донесся пронзительный вопль, совсем не похожий на человеческий. Он внезапно оборвался на высокой ноте. Муссолини, очевидно, кончил допрос и принялся за дело. Харшбергер тихо охнул и повалился на пол, закрыв голову руками. Он начал громко икать.
Я налил чаю в чашку, положил на нее накрест палочки и предложил пленному делать небольшие глотки из каждого сектора по очереди.
— Старинное японское средство против икоты. Попробуйте. Если не поможет, попробуем другое, более решительное.
Палочки, положенные крестом, помогли — икота прекратилась. Пора было кончать допрос. Все, что можно было выжать из пленного, по-видимому, уже было выжато. Передо мной сидел уже не человек, а отходы, годные только для смазки меча. Кончал допрос я всегда одним и тем же приемом. Я вдруг вскочил и гаркнул изо всех сил:
— Хватит дурака валять! Все, что вы сказали, — ерунда! Говорите о самом главном! Об этом самом! Считаю до трех! Раз…
Пленный выронил чашку и, протянув ко мне руки, быстро зашептал:
— Подождите, не убивайте. Если насчет Тиниана, то я не говорил потому, что я сам не знаю толком: это ведь сверхсекрет…
Я еще раз крикнул:
— Говори! — И, усаживаясь, добавил обычным голосом: — А что вам все-таки известно?
— Мне известно только то, что на остров Тиниан 29 мая прибыл наземный персонал 509-го полка тяжелых бомбардировщиков из секретной авиабазы в Уэндовере в штате Юта. Полк условно именуется «Летящая стрела». А до этого прибыло пятнадцать самолетов типа «Б-29» этого же полка. Я совсем случайно узнал, что этот полк должен провести какую-то чрезвычайно важную операцию.
— Все это нам известно. А что вы знаете об этой чрезвычайно важной операции?
Харшбергер молитвенно сложил руки и замотал головой.
— Ровным счетом ничего. Клянусь честью офицера. Я только слышал, что имеется в виду пустить какое-то новое оружие… его изготовляют в Ханфорде на берегу реки Колумбия и в Лос-Аламосе в штате Нью-Мексико. Для охраны этого секрета организована специальная контрразведка под шифрованным названием «Крипе». И еще я узнал, что операция, которую должен провести 509-й полк, называется «Серебряное блюдо».
— Врете! Нам хорошо известно, что операцией «Серебряное блюдо» называются мероприятия по поставке вооружения и продовольствия Америкой другим государствам. Второй отдел вашего генштаба пользуется именно этим кодированным названием. Вы наврали, думая, что мы ничего не знаем.
— Нет, не вру! Значит, у нас два «Серебряных блюда». Я говорю правду, вот увидите, мои слова подтвердятся. Я сказал вам все, все… и больше я ничего не знаю… клянусь. Я сказал все… — Он быстро замотал головой и упал лицом на столик.
— Ладно, прервем на этом беседу, — сказал я. — Вы еще не все сказали. Придется применить некоторые меры. Пака отдохните и соберитесь с силами.
Я посадил на свое место солдата и пошел искать Дзинтана. Он сидел на камне у колодца и просматривал записную книжку, взятую у одного из пленных. Выслушав меня, Дзинтан сказал, что о показаниях Харшбергера надо будет на всякий случай сообщить начальству на Итигаядай. Он сейчас поедет в Оихама и оттуда позвонит в адъютантский отдел главной квартиры.
— А те двое? — спросил я.
Дзинтан сделал жест фехтовальщика.
— Я показал им, как надо рубить. Одним ударом — от плеча к бедру, наискось. А с другим американцем получилась ерунда. Его дали офицерику из студентов. Он пытался, но ничего у него не получилось, только весь забрызгался. Тогда за дело принялся Муссолини. Он сделал кимотори образцово. Студенты-ополченцы чуть не попадали в обморок… А ты подожди, я доложу начальству и дам тебе знать. Ты, наверно, тоже хочешь отведать?
— Я это пробовал на острове Макин. Тогда тоже поймали летчиков. Но те были бравые ребята, а этот такой слюнтяй, что меня тошнит заранее. Еще заразишься от него трусостью. Я просто зарублю его.
Через час от Дзинтана прибыл подпоручик и передал мне, что из Токио получен приказ немедленно доставить пленного в целости и сохранности в военное министерство. На Итигаядай Харшбергер повторил свои показания. По-видимому, он больше ничего не знал об операциях «Олимпик», «Коронет» и «Серебряное блюдо». Но он очень подробно рассказал о настроениях в Пентагоне и особенно о том, как там уже стали поговаривать о неизбежности «третьей завершающей» войны. По распоряжению военного министра пленного оставили в живых и отправили в лагерь № 7 в Фукуока. Тогда-то Токийская роза и передала по радио сообщение о полке «Летящая стрела». А я был вызван к старшему адъютанту министра и получил награду за исключительное умение допрашивать бутылку французского коньяку «Наполеон».