Когда Риччи вернулся из больницы, я стала учить его читать и писать. Он вовсе не был глупым, просто много пропустил. Мы делали все как положено. Я занималась с Риччи два раза в неделю, а его мама давала мне за это деньги на карманные расходы. Я купила „Книги для чтения“ Чемберса, мы сидели за кухонным столом и читали.
Я присматривала за Риччи субботними вечерами, когда наши матери куда-нибудь уходили. Нам оставляли лимонад и сладости. Как-то он снял рубашку, и я разрисовала ему красками всю спину. Какое-то дикарство, если вдуматься. Однажды он привел ко мне знакомиться свою подружку. Уверял, что ее зовут Желлатина.
Я всегда была к нему привязана. Такой веселый, жизнерадостный — совсем как его мать. И потрясающие голубые глазищи. Я даже не замечала, что нос у него великоват. Сообразила, что и впрямь, когда об этом заговорили в прессе».
Мари многие годы была Риччи самым близким другом, но, когда мать работала, он много времени проводил у бабушек.
«Бабушка Глив, мама моей мамы, жила одна, но у нее был друг мистер Лестер, который приходил к ней в гости и играл на губной гармошке. Им обоим было под шестьдесят. „Да-да, — говорили мы, — знаем-знаем, чем вы там занимаетесь, — на губной гармошке в темноте играете“. Но она не хотела за него замуж. В конце концов мистер Лестер женился на другой женщине.
Я любил бывать у дедушки и бабушки Старки, когда дедушка много проигрывал на скачках. Он тогда просто с катушек слетал. Отличная была пара. У них иногда и до драки доходило. Дедушка работал кочегаром в порту, настоящий крутой докер, но для меня делал бесподобные вещи. Однажды сделал большой поезд с настоящей топкой. Пацаны на улице прямо с ума сходили. Я в этой топке пек яблоки».
Ринго мало что помнит о школе Святого Силы — разве что как прогуливал уроки и вытрясал по пенни у детей на игровой площадке. «Мы крали всякую мелочь в магазине „Вулворт“. Всякую пластмассовую ерунду, которую можно незаметно сунуть в карман». Как-то раз у тети Нэнси пропало жемчужное ожерелье. Риччи стянул его, пошел с ним к пабу на Парк-стрит, где попытался загнать за шесть шиллингов.
В одиннадцать лет Риччи поступил в школу второй ступени Дингл-Вейл. К переходным экзаменам его не допустили — он не прошел собеседования, по результатам которого определяли, можно ли допускать ученика к экзаменам.
«Ему нравилось учиться, но как-то припадками, — вспоминает его мать. — А потом он прогуливал. Ребята из его компании слонялись возле школы до последнего звонка, а внутрь так и не заходили. Потом утверждали, что дверь была заперта. Отправлялись прямиком в Сефтон-парк и торчали там весь день».
Риччи было одиннадцать, когда мать начала встречаться с маляром-декоратором Ливерпульской корпорации Гарри Грейвзом. Он родился с Лондоне, в Ромфорде. Гарри болел и по совету врача решил сменить климат. По некой необъяснимой причине климат он сменил на ливерпульский. По сей день не помнит, отчего так вышло. С Элси он познакомился через общих друзей, Магуайров. И с Риччи сразу поладил. Раза два-три в неделю они вместе ходили в кино.
«Я сказала Риччи, что Гарри хочет на мне жениться. Если бы Риччи был против, я бы отказалась, но Риччи ответил: „Выходи замуж, мам. Я не всегда буду маленьким. Ты же не хочешь, чтобы у тебя все кончилось как у бабушки“». Он имел в виду бабушку, которая не вышла замуж за мистера Лестера с его губной гармошкой.
Гарри Грейвз и Элси Старки поженились 17 апреля 1953 года, когда Риччи шел тринадцатый год. Вскоре после свадьбы Элси бросила работу. Гарри говорит, они с Риччи никогда не сказали друг другу ни одного дурного слова. Элси на Гарри сетует: если она жаловалась, что сын ей дерзит, муж лишь улыбался и не делал ровным счетом ничего.
В тринадцать Риччи снова серьезно заболел. Простуда перешла в плеврит, а потом болезнь перекинулась на легкие. Мальчик снова попал на Мёртл-стрит, а оттуда в детскую больницу Хесуолла.
Чтобы подбодрить пацана и чем-нибудь его заинтересовать, Гарри записал его в клуб болельщиков «Арсенала». Тоже не помнит, отчего так. Сам Гарри к «Арсеналу» относился прохладно. Он был и остается преданным болельщиком «Вест-Хэма». «Но у „Арсенала“ в то время был эдакий лоск. Я подумал, мальчику понравится».
Пока Риччи лежал в больнице, в Ливерпуль заехал Том Уиттакер, в то время менеджер «Арсенала». Гарри написал ему: мол, так и так, было бы очень любезно с вашей стороны навестить одного из самых рьяных своих юных болельщиков, который сейчас лежит в больнице. До больницы мистер Уиттакер не добрался, но написал дружеское письмо, которым, по словам Гарри, Риччи очень дорожил. Сам Ринго ничегошеньки не помнит ни о письме, ни о клубе болельщиков «Арсенала».
Зато у него много добрых воспоминаний о самом Гарри. «Он постоянно таскал мне американские комиксы. Он был классный. Когда они с мамой ссорились, я всегда был за него. Я считал, она чересчур им помыкает, мне его было жалко. От Гарри я научился мягкости. Никогда никакого насилия».
На сей раз Риччи пролежал в больнице почти два года — с тринадцати до пятнадцати лет. «Мне придумывали кучу занятий, чтобы убить время, — вязание, например. Я сделал из папье-маше большой остров и ферму, полную скота. Как-то раз мы в больнице подрались с одним парнем. Он взбесился и треснул меня громадным подносом — чудом пальцы не раздробил».
Риччи вышел из больницы в пятнадцать лет. Формально он уже должен был закончить школу, хотя на деле его там почти не видели. В школу все равно пришлось зайти — получить табель, чтобы устраиваться на работу хоть с какой-то бумажкой. Ринго говорит, он так долго отсутствовал, что его никто не вспомнил.
Пришлось сидеть дома, выздоравливать, а уж потом думать о работе. Мать ужасно переживала, какую работу он сможет найти. Она понимала, что он недостаточно силен и не сможет таскать тяжести, но недостаточно образован и не сможет заниматься чем-то умным.
В конце концов через сотрудника службы занятости молодежи Ринго нашел место посыльного в Британской железнодорожной компании за пятьдесят шиллингов в неделю.
«Прихожу за униформой, а мне выдают только фуражку. Вот, думаю, гнусная работенка! Двадцать лет надо пахать, чтоб нормальную униформу дали. Ушел через полтора месяца. Не только из-за униформы. Там у них медосмотр, и я не подошел… Потом полтора месяца работал барменом на пароме, который ходил в Северный Уэльс и обратно. Как-то раз пошел на вечеринку, всю ночь пил и оттуда отправился прямо на работу. Нагрубил шефу, и он сказал: „Получи-ка расчет, сынок“».
Друзья Гарри помогли Ринго устроиться в фирму «Х. Хант и сын». «Вроде брали подмастерьем столяра. Но два месяца я только и делал, что гонял на велике за заказами. Мне уже стукнуло семнадцать — что ж, думаю, такое, когда же учиться-то начну? Прихожу к начальству, а они говорят: места столяра сейчас нет, пойдешь слесарем? Ладно, говорю, пойду. Чем не профессия? Все говорят: получил специальность — и ты в шоколаде».
Правда, больше никто не верил, что Риччи будет в шоколаде. Он был низкорослый, слабосильный, какой-то недокормленный и почти без образования.
«У него было трудное детство, — говорит Мари Магуайр, научившая его читать. — Развод родителей, две тяжелые болезни. Я лишь надеялась, что он будет счастлив. Какие там успехи? Ничего такого — просто счастлив».
Видимо, две долгие болезни сильно на него повлияли: ему трудно было приспособиться к школе, к работе, к повседневности. Сегодня он не может назвать ни одного своего учителя, но прекрасно помнит двух медсестер, которые за ним ухаживали, — сестру Кларк и сиделку Эджингтон.
И совсем не помнит, чтобы был несчастным. Он считает, у него было хорошее детство.
Какая ирония: никто не вспомнил Риччи, когда тот зашел в школу Дингл-Вейл за табелем. А через несколько лет в день открытых дверей там показывали парту, за которой якобы сидел Ринго Старр. Брали с посетителей по шесть пенсов за то, чтобы посидеть за ней и сфотографироваться.
19Ринго и «Битлз»
В детстве Ринго не интересовался музыкой и не научился играть ни на одном инструменте. «В больнице у нас был ансамбль — четверо на тарелках, двое на треугольниках. Я не играл, пока не появился барабан».
Когда Ринго поступил в подмастерья слесаря, все свихнулись на скиффле. Вместе с ребятами он создал группу Eddie Clayton Skiffle, которая в обед выступала перед другими подмастерьями.
Первые подержанные барабаны отчим купил ему, съездив домой в Ромфорд. Стоили они десять фунтов. «Я привез их из Лондона в служебном фургоне, — рассказывает Гарри. — Стою на Лайм-стрит, жду такси, а тут идет Джо Лосс[95]. Ну, думаю, если спросит, умею ли я играть, придется сознаться, что не умею. Но он прошел мимо».
За свою первую новую ударную установку Ринго заплатил сотню фунтов. За первым взносом в пятьдесят фунтов он отправился к дедушке.
«Риччи закатывал дикие сцены, если дед отказывал ему хоть в шиллинге, — рассказывает мать Ринго. — А тут дед пришел ко мне: „Слыхала, что хочет этот распроклятый лоботряс?“ Он всегда называл Риччи лоботрясом. Но деньги дал, и Риччи честно ему возвращал — по фунту в неделю из зарплаты».
Мать Ринго побаивалась, что ансамбль будет отнимать слишком много времени. Сыну ведь надо ходить в технический колледж Ривердейл, наверстывать упущенное в школе.
Но Гарри нравилось, что пасынок играет в скиффл-группе. Он считал, парню надо чем-то интересоваться. Однажды Гарри разговорился в баре с одним типом — тот утверждал, что играет в группе. Он согласился на пробу взять Риччи, назначил время. Риччи пошел один и вернулся в ярости. Группа оказалась уличным оркестром. Ему повесили на грудь громадный барабан и хотели заставить маршировать по улице, стуча палочками под военный марш — бум-бум.
Впрочем, в группе Эдди Клейтона было немногим лучше. Да и никакого Эдди Клейтона, вообще-то, не существовало. Лидер группы Эдди Майлз взял себе для звучности сценический псевдоним. Точно так же Пол, Джордж и Джон изменили имена, поехав в Шотландию.