Джон с Полом написали эту песню в автобусе на гастролях с Хелен Шапиро. Как всегда, текст был простым, а в названии фигурировали «я» и «ты», с которыми аудитории легко было идентифицироваться.
В мае «Битлз» снова поехали гастролировать — на сей раз с Роем Орбисоном[122]. Это были единственные британские гастроли, которые организовал не Артур Хаус. У него в тот момент гастролей не было, но Брайан решил, что «Битлз» должны продолжать гастроли, капитализируя на успехе пластинки.
До отъезда они передохнули на Канарских островах, на Тенерифе, в доме отца Клауса — их гамбургского друга, с которым они по-прежнему общались. В этот отпуск Пол едва не погиб, заплыв так далеко, что его понесло в открытое море.
При любой возможности во время гастролей или в перерывах «Битлз» в полном составе заезжали в Ливерпуль. «Мы не упускали случая похвастаться, — рассказывает Ринго. — Профессиональная группа, понимаете ли. Большинство остальных по-прежнему работали где придется».
Несмотря на успех, Джону в Ливерпуле было неуютно и неловко.
«Мы не могли признаться, но, вообще-то, нам не очень нравилось возвращаться в Ливерпуль. Быть местной знаменитостью довольно утомительно. На ливерпульских концертах залы были забиты нашими знакомыми. Мы стеснялись, что мы в костюмах и все такие опрятные. Опасались, что друзья решат, будто мы продались. И они, пожалуй, были бы недалеки от истины».
На третьих гастролях в мае 1963 года с Роем Орбисоном на выступлениях «Битлз» начались беспорядки; впрочем, в газеты это особо не попадало: центральная пресса продолжала делать вид, будто «Битлз» не существует. То были первые гастроли, когда «Битлз» значились звездами, и теперь публика встречала их повсюду так же, как в свое время поклонники в «Кэверн».
Хотя Брайан, по мнению Джона, навел на «Битлз» некоторый глянец и приспособил их к шоу-бизнесу, ребята по-прежнему дурачились на сцене, распевали пошлые песенки, когда барахлила аппаратура, и смешно объявляли номера: «А сейчас — любимая песня пламенного госпельного чувака Виктора Сильвестра». Точно так же они резвились, давая интервью журналистам музыкальной прессы. Интервьюировать их, писала Морин Клив в «Ивнинг стандард», — все равно что отправиться кутить с четырьмя братьями Маркс[123].
Во время гастролей с Роем Орбисоном началась спекуляция билетами на концерты «Битлз», возник черный рынок. Публика кидала на сцену конфеты — Джордж имел неосторожность упомянуть, что любит жевательный мармелад, — и толпилась у театра, перед гостиницей и везде, где бывали музыканты.
На афишах Рой Орбисон и «Битлз» были указаны как исполнители одного ранга, но «Битлз» выступали после него, как главные звезды.
«Выступать после него было ужасно, — вспоминает Ринго. — У публики от него сносило крышу, он уходил, а она кричала, чтоб он пел еще. В Глазго мы стояли за кулисами, слушали, как ему оглушительно аплодируют… А он просто стоял на сцене и пел, даже не двигался. Дожидаясь своего выхода, мы стояли за кулисамии шептали друг другу: „Угадайте, кто сейчас выйдет, — ваши любимчики!“ Но потом мы выходили на сцену, и все получалось нормально».
Только не для Нила Эспинолла, их гастрольного менеджера. В Ливерпуле было еще ничего — одни и те же залы, снова и снова. А теперь каждый день — новые дороги, новые гостиницы, новые театры и новые проблемы.
«Куда ни приедем, там беда с микрофонами, — говорит Джон. — Ни в одном зале их не могли настроить, как мы хотели. Даже когда мы репетировали днем и объясняли, чего хотим, вечером все было не так. То поставят не там, то громкость не та. Они готовили микрофоны как для вечеров самодеятельности. Хотя, может, у нас был пунктик насчет того, что к нашей музыке не относятся серьезно. Очень бесило. Брайан сидел в будке звукорежиссера, и мы на него орали. А он махал руками — мол, на лучшее они тут не способны».
Больше всего шишек валилось на Нила. Это была одна из его обязанностей — вовремя привезти «Битлз» и аппаратуру в нужное место и расставить по сцене. Толпы фанатов росли — они уже представляли физическую опасность для музыкантов и норовили стащить на память что-нибудь из аппаратуры, — и работать Нилу становилось все сложнее.
«За пять недель гастролей я похудел на девятнадцать кило. Никто не верит, но это чистая правда. В начале турне я весил одиннадцать стоунов, в конце — восемь[124]. Я пять недель не ел и не спал — минуты свободной не было».
Пришлось нанять Малколма Эванса, вышибалу из «Кэверн». Он стал вторым гастрольным менеджером и ездил с «Битлз» до самого конца их гастрольного периода. Оба они и сегодня с «Битлз» — их ближайшие компаньоны и друзья.
Нил — худощавый, очень умный, толковый человек с твердыми правилами и не привык всем поддакивать. Он немного похож на Джорджа. Мэл, наоборот, здоровенный, открытый и добродушный. Нил ради «Битлз» отказался от карьеры бухгалтера. Работа Мэла была не такой завидной, но он прекрасно с ней справлялся.
До знакомства с «Битлз», перевернувшего всю его жизнь, Мэл одиннадцать лет проработал инженером связи. Ему было двадцать семь лет, они с женой воспитывали ребенка, выплачивая закладную на дом ленточной застройки по Аллертон-роуд в Ливерпуле. Мэл был гордым владельцем своего первого автомобиля и получал хорошее жалованье — пятнадцать фунтов в неделю. Ему полагались соцпакет, оплачиваемый отпуск и пенсия по старости. Казалось, больше и желать нечего.
Однажды в 1962 году Мэл вышел из почтамта, где тогда работал, и решил пройтись не по Пир-Хед, где обычно прогуливался в обед, а по другой улице. «Я увидел улочку Мэтью-стрит, на которую раньше не обращал внимания, прошел по ней и увидел клуб „Кэверн“. До того я ни разу не бывал в клубах. Я услышал музыку — настоящий рок, немного смахивало на Элвиса. Я уплатил шиллинг и вошел». С тех пор Мэл захаживал в «Кэверн» так часто, что ему предложили поработать вышибалой, постоять в дверях, — тогда он сможет заходить бесплатно.
Месяца три Мэл подрабатывал вышибалой в клубе, а летом 1963 года Брайан предложил ему бросить почтамт и стать вторым гастрольным менеджером «Битлз». На гастролях Мэл перегонял фургон с аппаратурой от театра к театру, вовремя устанавливал ее на сцене и проверял. Потом все аккуратно паковал и следил за сохранностью инструментов до следующего концерта. Самими музыкантами занимался Нил.
По оценкам Мэла, за первую же неделю работы его увольняли раз шесть. «Прежде мне не приходилось близко видеть ударную установку. Я ничего в этом не смыслил. Нил помогал мне первые пару дней, но, как только меня предоставили самому себе, начался кошмар. Сцена огромная, в голове у меня пустота. Куда что ставить, я не знал. Попросил помочь барабанщика другой группы. Не сообразил, что каждый ударник ставит тарелки на свою высоту, как ему удобно. Тот парень поставил их под себя, но Ринго это не подошло.
Самое ужасное случилось в Лондоне в „Финсбери-Эмпайр“, когда я потерял гитару Джона. Он на ней играл годами. А она взяла и пропала. Джон спрашивает: „Где мой „джамбо“?“ А я не знал где. По сей день загадка. Ну и досталось мне в тот день!
Мне жутко нравилось встречаться со знаменитостями, которых я прежде видел только по телевизору. Меня звезды прямо ослепляли. Я и сейчас такой. Но я скоро сообразил, что эти люди ко мне подлизываются и норовят познакомиться, только чтобы подобраться к „Битлз“. Быстро научился вычислять таких за милю».
«Он хорошо устроился, — говорит Нил. — Выходил на сцену, готовил инструменты. Мэл был жутко популярен. Зал кричал и хлопал, а Мэл с ними болтал или отшучивался. Когда начинался концерт, ему не приходилось физически от них отбиваться».
«Мое мнение о ребятах скоро изменилось, — говорит Мэл. — До того они были четыре прекрасных человека. Они были для меня все равно что боги. Но скоро выяснилось, что они самые обычные парни, вовсе не из золота. Они ворчали, а мне оставалось только терпеть и помалкивать».
И Нил, и Мэл говорят, что всего ужаснее на гастролях — столпотворение в гримерной перед концертом. Туда битком набивались журналисты, полицейские и служащие театра, а снаружи ломилась толпа поклонников. «Я должен был со всем этим справляться, — рассказывает Нил, — пока мы не наняли пресс-секретаря. Плюс мне полагалось всех кормить.
Когда обстановка накалялась и события выходили из-под контроля, Джон или еще кто кричал: „Калеки, Нил!“ Значит, от кого-то нужно отделаться. Сначала имелись в виду взаправдашние калеки, а потом уже любые приставалы.
С первых гастролей группу преследовали калеки. Мы приезжаем в театр, а они уже в гримерной толкутся. Их пропускали — думали, мы будем рады, мы же такие славные парни. Кошмар. С ними же ничего не сделаешь. Как их выгнать? Передвигаться самостоятельно они не могли, и мы с Мэлом выносили их на руках. Мэлу один раз пропороли шею клешней.
Поклонников „Битлз“ становилось все больше, и калек тоже. У „Битлз“ создался этакий милый и благостный имидж — уж не знаю почему. Они считали, мы хотим их видеть, а иначе расстроимся».
Некоторым даже казалось, что в присутствии «Битлз» они чудесным образом исцелятся. Этот аспект битловского успеха в газеты не попал. Фотографии калек, которых на руках тащат из гримерной «Битлз», — это было бы слишком.
Беспорядки на концертах начались уже на первых гастролях по стране, однако «Битлз» оставались сугубо ливерпульской группой и между гастролями выступали по всему Мерсисайду. Последний концерт в «Кэверн» состоялся 23 августа 1963 года.
Джон вернулся в Ливерпуль к рождению своего сына Джулиана, названного в честь его матери Джулии. Навещая Синтию в больнице Сефтона, Джон переоделся, чтобы никто его не узнал. Дело было в апреле 1963-го. Их имена знали в каждом ливерпульском доме, но за пределами Ливерпуля они оставались неизвестны. «Кто-то меня узнал. „Слышь, тут этот, из этих“, — закричал кто-то, и мне пришлось спасаться бегством». Спустя несколько дней после рождения сына Джон уехал отдыхать в Испанию с Брайаном.