The Beatles. Единственная на свете авторизованная биография — страница 6 из 98

Я решил, что первые полгода работы над книгой беседовать с группой не буду. Я не знал, но чувствовал: они по горло сыты стандартными глупыми вопросами людей, которые знают только то, что прочитали в газетах. Я хотел вернуться в прошлое, и постепенно, шаг за шагом, проследить их карьеру, и при каждой встрече делиться с ними новостями, мыслями и наблюдениями о давно ими покинутых людях и местах. Тогда, прикидывал я, они будут мне рады. Если, конечно, не опьянены славой и успехом настолько, что им уже неинтересно, откуда они вышли.

Так что первые разговоры были краткими и торопливыми — в основном на Эбби-роуд перед сессиями звукозаписи. В те дни я старался не засиживаться — я знал, что битлы не выносят присутствия чужаков и незнакомцев в студии во время работы.

Джон, похоже, из моей вступительной речи неплохо усвоил, кто я, откуда и чем занимаюсь. Немного позже я получил от него письмо, адресованное «White Hunter Davies, c/o William Heinemann Ltd[18], 15 Queen Street, London, W1». Удачно пошутил. Внутри была газетная вырезка без даты — как оказалось, заметка из ливерпульской газеты о том, что инструментальная группа «Битлз» дебютировала в Нестонском институте.

Лишь недавно, перерыв газетные архивы Ливерпуля и Британского музея, я наконец датировал эту вырезку. Заметка появилась 11 июня 1960 года (в день моей свадьбы) в местном издании «Биркенхед ньюс» Хесуолла и Нестона. Похоже, тогда название «Битлз» появилось в печати впервые. («Мерси-бит», местная музыкальная газета, писавшая о них постоянно, возникла лишь в июне следующего, 1961 года.)

Интересно, что в заметке они фигурируют как «Beatles», хотя всего двумя неделями раньше, 27 мая, в «Хойлейк ньюс энд эдвертайзер» их еще называли The Silver Beatles. Название «Битлз» устоялось только ближе к концу года.

Судя по тексту заметки, Джон менять имя не стал. Пол превратился в Пола Рамона — как бы под голливудского актера двадцатых годов. Джордж обернулся Карлом Харрисоном в честь своего кумира Карла Перкинса. Стю Сатклифф стал Стюартом де Стейлом — привет голландскому обществу художников[19]. Барабанщик Томас Мур (тоже вроде бы липовый сценический псевдоним) и в самом деле звался Томасом Муром[20].

Джон вел себя так, будто история «Битлз» его абсолютно не интересует, однако сохранил эту вырезку, — надо думать, в свое время она доставила ему много радости; ясно, что прошлое все-таки было ему небезразлично. На обратной стороне конверта он написал: «КАКОЙ НАХЕР ДЖЕЙК?»

Видимо, в ходе нашей торопливой беседы я что-то рассказал ему о себе, сообщил, что недавно у меня родился сын, хотя близорукие глаза Джона так пусто смотрели из-под дешевых очков, что я решил, будто он не слушает.

Я так понимаю, он считал, что рабочему парню с севера не стоит давать детям броские имена. Тогда я еще не знал о Джулиане (тема его жены и семьи пока оставалась закрытой). Потом я не упускал случая подчеркнуть, как подходит имя Джулиан ребенку из среднего класса — весьма изысканно, очень броско.


Знакомство с родителями было одним из самых странных элементов работы над этой книгой. Я хотел побольше написать о них, о том, что они думают, сотни листов покрыл заметками. Но в итоге места не хватило — пришлось ограничиться несколькими абзацами о том, что с ними произошло (см. главу 28).

Слава сыновей стала для них полной неожиданностью, а внезапные перемены — переезд из муниципальных домов в шикарные пригородные особняки, смена окружения — потрясли их еще сильнее. Мими, тетушка Джона, которая его вырастила, уверяла, что всегда принадлежала к среднему классу. В отличие от семей трех других битлов, живших в муниципальных домах, у нее с мужем был собственный дом. Правда, скромный двухквартирный домишко на шумной улице, а не в богатом элитном районе, хотя Мими всегда к этому стремилась и ненавидела Джона за то, что он водится с вульгарными людьми. Но даже Мими пережила культурный, эмоциональный и социальный шок. Мало того что четыре парня прославились и стали миллионерами. Звездами и миллионерами стали и их родители. И на них это подействовало по-разному.

Мать Ринго, Элси, и его отчим Гарри были потрясены больше всех — даже напуганы, словно загнанные в угол кролики, освещенные яркими прожекторами славы. Они переехали в новое прекрасное бунгало, но жили там в изоляции: кругом незнакомцы, что делать целыми днями — непонятно. В книге я постарался не рисовать картину такими мрачными красками, но мне было жалко их обоих. На склоне лет им пришлось уехать из старого дома ленточной застройки в Дингле, потому что жить там стало невозможно.

Я им позвонил, объяснил, чем занимаюсь, сказал, что получил разрешение. Сидя в их новой гостиной, где еще не выветрился запах пластикового покрытия и краски, я чувствовал, как они нервничают, как боятся ляпнуть лишнее, поэтому позвонил Ринго и попросил его с ними поговорить, после чего они наконец расслабились.

«Все это стало сильно надоедать, — сказала Элси, — когда нам начали срывать почтовый ящик, по кусочкам разбирать дверь, таскать камни из-под порога. Как-то вечером возвращаемся домой, а на двери и всех окнах краской написано: „Мы любим тебя, Ринго“… В большинстве своем они неплохие ребята. Они же покупали пластинки, значит чего-то заслужили. Выпрашивали его старые носки, рубашки, туфли. Я им что-то давала, пока было что давать… Риччи приходил и уходил тайком по темноте. По дому ползал на четвереньках, а я говорила, что его нет. В общем, пришлось переехать сюда».

А вот мама Джорджа, Луиза Харрисон, гордо восседала в новеньком сверкающем доме, и ей все нравилось. С самого начала ничего не имея против поклонников и их вторжений, она охотно с ними разговаривала, устраивала праздники, раздавала автографы, произносила речи. Быть матерью битла стало для нее профессией.

В начале 1967 года, когда я впервые к ней пришел, в который раз поползли слухи о расколе «Битлз». (Либо так, либо кто-нибудь из битлов умер — как правило, Пол.) Лично миссис Харрисон приходила куча писем по этому больному вопросу — чтобы справиться с почтой, она заготовила кучу отпечатанных ответов поклонникам.

Пользуясь тем, что она мать Джорджа, миссис Харрисон открыла в Ливерпуле новый магазин и познакомилась с местными телезвездами — Кеном Доддом, Джимми Тарбаком[21]. Ее с мужем пригласили на похороны местного поп-певца, хотя они даже не были с ним знакомы. Она считала, что обязана пойти как представитель Джорджа.

Поначалу из всех родителей только миссис Харрисон активно поощряла их занятия музыкой, сама была поклонницей и приходила на многие ранние концерты. И по-прежнему любила вспоминать. Ну, в 1967 году все еще было свежо.

«Помню, когда они выпустили „Love Me Do“, свою первую пластинку, Джордж сказал нам, что ее, возможно, поставят на „Радио Люксембург“. Мы как приклеенные просидели у радиоприемника до двух часов ночи, но так и не дождались. Гарольд [муж Луизы] отправился спать — ему вставать в пять утра, к первой автобусной смене. В конце концов я тоже не выдержала. Только в спальню вошла, как вдруг по лестнице мчится Джордж с приемником и кричит: „Нас поставили, нас поставили!“ Гарольд проснулся и говорит: „Кто притащил сюда этот дурацкий граммофон?“»

Миссис Харрисон гораздо лучше помнила первые концерты «Битлз», чем они сами, и очень помогла мне восстановить порядок событий. От ребят толку не было — они не помнили ни дат, ни даже года.

«Я побывала на сорока восьми концертах, когда они уже стали „Битлз“. Манчестер, Престон, Саутпорт, весь север. Сидела в первых рядах. Как-то вечером в Манчестере их собиралась снимать одна телекомпания. Я, как обычно, взяла билеты на оба отделения. Джордж сказал, что я спятила, — я просто не выйду оттуда живой, они для телевизионщиков будут играть очень громко. Я высидела первое отделение, но к началу второго вопили так оглушительно, что я еле на ногах стояла. Пришлось просить полицейского помочь мне выйти. Он не поверил, когда я сказала, что на первом отделении тоже была…

Один из первых крупных сюрпризов Джордж преподнес нам в 1963 году. Сказал, что приготовил мне подарок ко дню рождения, но его нельзя увидеть или потрогать. Пусть я только приготовлюсь поехать на Ямайку в среду. Я сказала, что мне нужна новая одежда. А он ответил, что понадобится лишь купальник. Прекрасная вышла поездка в Монтего-Бей.

Как-то на пляже рядом уселся один тип и говорит: „Привет, миссис Харрисон“. Вы откуда знаете, что я миссис Харрисон? А ему, оказывается, подробно описали, во что я была одета, когда утром выходила из гостиницы. Репортер. Я разбудила Гарольда, говорю: здесь журналист, записывает твой храп. У меня в горле пересохло, какие тут разговоры? Нужно было что-нибудь выпить. Репортер отрядил своего фотографа-японца, и тот вернулся с восьмью бутылками пива. Вечером репортер повел нас по клубам. Замечательно провели время.

Я думаю, самый знаменательный момент — как нас встречали в Ливерпуле. Надо было видеть, сколько пришло горожан. От самого аэропорта стояли вдоль дороги в восемь рядов. Бедные старики махали чистыми белыми платками, когда мы проезжали. Специально в кои-то веки вышли из дома престарелых. Боже мой, вот это был день!»

Джордж в тот период заинтересовался индийской музыкой — рассуждая весьма извилисто, миссис Харрисон уверяла, что тут обошлось без нее.

«Я вечно вертела ручку приемника, ловила индийскую музыку. Однажды случайно на нее наткнулась, мне очень понравилось, и с тех пор уже нарочно искала. Я не говорю, что это повлияло на Джорджа. Это же было задолго до его рождения…»

Джим Маккартни, отец Пола, тоже легко приспособился к новой жизни, хотя и по-своему — он старался под софиты не лезть. В отличие от прочих, он купил не новое бунгало, а старую эдвардианскую виллу, большую и роскошную, и заделался эдаким джентльменом в элегантном спортивном пиджаке и клетчатых брюках, приобрел скаковую лошадь, в собственной теплице выращивал виноград. Прежде он был коммивояжером, так что всегда выглядел опрятно и представительно.