Каждый битл еженедельно получает по пятьдесят фунтов пятифунтовыми купюрами на личные расходы, как штатные служащие. Они редко носят с собой деньги.
«Я не знаю, сколько у меня денег, — признается Джон. — У меня нет ощущения, будто где-то в саду зарыт сундук с сокровищами. Это все гипотетически, но я знаю, что денег у меня меньше, чем кажется кое-кому… Они все куда-то вложены. Я однажды спросил бухгалтера, сколько выходит всего. Записал на бумажку. Но потом ее потерял».
Их маленькая гостиная забита плакатами, безделушками и фотографиями. На стене приколот большущий плакат «Молоко безвредно».
В этой комнате они едят, смотрят телевизор, а когда холодно или дождливо, Джон, если не сочиняет песню и не записывается, в основном проводит время здесь, свернувшись калачиком на диване и бездельничая. Диван для него маловат. Очевидно, ему было бы гораздо удобнее на одном из шикарных диванов в других комнатах. Но он поджимает ноги и может лежать так часами.
В хорошую погоду он открывает раздвижную стеклянную дверь, выходит и садится на крыльцо, глядя на сад, бассейн и свой английский загородный сад.
Обычно на звонки в дверь откликается Энтони или Дот, хотя Джон, если в настроении, может открыть сам. К телефону он подходит редко. И дозвониться до него практически невозможно — он установил автоответчик. Это само по себе у многих отбивает охоту дозваниваться. Позвонив Джону, вы услышите сообщение: «Это Уэйбридж, четыре пять уаб-ю даб-ю, пожалуйста, оставьте сообщение».
Телефонный номер постоянно меняется — это чтобы сохранить его в тайне. Во всяком случае, он остается тайной для Джона. Своего номера он никогда не помнит.
Обыкновенный вечер в семье Леннон вполне обыкновенен. Нынешним обыкновенным вечером в дверь позвонили два коммивояжера — представились австралийскими студентами, которые продают журналы. Джон открыл дверь сам и впустил их в дом. Они рассказали, что у них конкурс: кто раздобудет больше подписчиков. А премия поможет им учиться. Ну, так они утверждали. Ладно, сказал Джон, хорошо, что мне сделать? Они достали список журналов и попросили отметить, какие он хочет прочесть. Джон поставил кучу галочек, и студенты-коммивояжеры сказали, что подписка обойдется ему в 74 фунта. Хорошо, сказал Джон, обождите, я поищу деньги. Нашел он только 50 фунтов на хозяйство. Отдал их студентам. Те сказали, что нормально. Потом сказали «большое спасибо» и удалились.
Син приготовила ужин. Начали с дыни, затем съели по тарелке холодного мяса с овощами. Джон мяса не ел — он стал вегетарианцем. Ужин запивали молоком.
У Джона из зуба выпадала пломба — он постоянно нашаривал языком дырку в зубе и за едой как-то хлюпал. Сходил в кухню к холодильнику за молоком. Отхлебнул ледяного молока прямо из бутылки. Син заметила, что это не на пользу его зубу.
За ужином работал телевизор. Все развернули стулья так, чтобы смотреть. Время от времени Син или Джон переключали каналы. Ни на одной передаче не задерживались дольше десяти минут. Джон молча смотрел сквозь очки и витал в облаках, словно заблудился. Син между делом читала «Дейли миррор». Джулиан глазел на экран и щебетал. Потом вышел из-за стола, лег на ковер и принялся рисовать. Син принесла ему цветные ручки. Родители понаблюдали, поспрашивали, что Джулиан нарисовал. Он сказал, что птичью клетку, как у них в саду. Объяснил все, что происходит на рисунке. Джон и Син с улыбками слушали.
Потом Джон раздвинул стеклянную стену и сел на пороге подышать свежим воздухом, глядя на бассейн. По воде, жужжа, плавал кругами автоматический фильтр, словно только что приземлившийся космический корабль. Вышел Джулиан, спустился к бассейну. Покидал туда весла, потом вытащил и вернулся домой. Синтия убрала со стола.
Приехал Терри Доран, и все очень обрадовались, включая Джулиана, который тут же уселся к нему на колени.
— Хочешь, чтобы папа уложил тебя спать? — спросила Син Джулиана, обменявшись улыбками с Джоном. — Или Терри?
Джулиан отдал предпочтение Терри. Однако Син сама взяла ребенка на руки и пошла укладывать.
— Ну что, ты забьешь? — спросил Джон у Терри. Ага, сказал тот.
Джон поднялся, принес жестяной ящик для инструментов, открыл. Внутри в фольге лежало то, что курят, и папиросная бумага. Терри скрутил пару косяков, и оба покурили, передавая их друг другу. Тогда они курили траву; теперь этот период закончился.
Вернулась Син. Телевизор по-прежнему работал. Все посидели и посмотрели, то и дело переключая каналы. Около полуночи Син сварила какао. Терри уехал, а Джон и Син пошли спать. Джон сказал, что хочет почитать книгу, которую им кто-то принес. Син ответила: ой, я хотела первой.
«Я рад, что мне удалось всего добиться в молодости. Теперь впереди целая жизнь и можно делать то, что я по правде хочу. Вот был бы ужас — потратить всю жизнь, добиваясь успеха, а в результате понять, что эта гонка бессмысленна. Мы это и так понимали, но должны были проверить самостоятельно.
Долгое время мы себе ставили только мелкие цели, далеко вперед не заглядывали. Такая череда целей: записать пластинку, занять первое место, записать другую, снять фильм и так далее. Шаг за шагом. О серьезных вещах мы не думали. А теперь можно подумать. Мелкие шажки меня не интересуют. Актерство больше не интересует. Для меня это пустая трата времени. Писать… этим я уже занимался. Хотел написать книгу, написал, ну и все.
Теперь меня, пожалуй, интересует нирвана, буддийский рай. Я в этом не слишком разбираюсь — мало понимаю, не могу объяснить. Джордж знает лучше.
Изучая религию, я пересмотрел свои отношения с людьми, стараюсь быть поприятнее. Не то чтобы я сознательно менял свою личность. Или да. Не знаю. Я просто пытаюсь быть тем, кем хочу быть, какими я хочу видеть других.
Вероятно, наркотики помогли мне понять себя лучше, но ненамного. Не трава. Трава — это так, безвредно похихикать. А вот ЛСД — это самопознание, она указала мне путь. Когда я впервые принял ЛСД, видения были поразительные. Но чтобы найти то, что ищешь, нужно искать. Может, я и искал, просто сам не понимал и в конце концов так или иначе нашел бы. Просто больше времени бы отняло.
Первый раз мы попробовали ЛСД случайно. Мы с Джорджем были у кого-то, и нас там угостили, а мы толком ничего не знали про ЛСД. Траву курили, но на этом все. Об ужасах ЛСД не слыхали. И никто за нами не присматривал, а надо было бы. Мы-то думали, что спятили.
Но есть пути и получше. Я, вообще-то, ничего не имею против идей и методов христианства. Сейчас я бы вряд ли отпустил ту шутку про Иисуса. Я теперь представляю себе мир иначе. Мне кажется, буддизм проще и логичнее христианства, но против Иисуса я ничего не имею. Пускай Джулиан учит про Иисуса в школе, но еще я ему расскажу, что есть много других Иисусов, расскажу про буддийских Иисусов — они тоже хорошие люди.
Когда я пошутил про Иисуса, куча народу стала присылать мне про Него книжки. Я много прочел и кое-что узнал. Например, что Англиканская церковь не очень-то религиозна. В ней слишком много политики. А эти две вещи несовместимы. Нельзя быть и могущественным, и чистым. Может, выяснится, что и гуру такие же: что там тоже одна политика. Не знаю. Я знаю, что стал самоосознаннее. Хочу узнать больше.
Трудно сказать, нужно ли быть бедным или нет. По-моему, я бы смог от всего этого отказаться. Масса энергии тратится впустую. Но мне нужно время — понять, ради чего я отказываюсь, на что я все это меняю. Вполне вероятно, в конце концов я откажусь от всех материальных благ. Но пока я хочу найти себя».
Син говорит, что заметила в Джоне перемены. Пожалуй, он стал мягче. Тише, терпимее. Но по-прежнему не слишком общителен. «Может, я эгоистка, — сказала Син. — Но мне гораздо проще, если он со мной делится».
Джон признает, что никогда не отличался общительностью. В одном иллюстрированном приложении он прочел интервью со своим шофером Энтони. Тот рассказал, как возил Джона по Испании во время киносъемок и, бывало, часами не слышал от него ни слова. «Я тогда и не сознавал, что все время молчу».
Его личный рекорд — ничего не делать и ни с кем не общаться трое суток. «Тут я профи. Могу встать с постели и сейчас же приступить к ничегонеделанию. Сижу на крыльце, смотрю в никуда и думаю, пока не наступает время идти спать».
Джон не считает, что это бессмысленная трата времени. Он транжирил время гораздо больше сразу после гастролей, когда ежедневно валялся в постели до трех часов дня. Теперь, по крайней мере, он старается вставать так, чтобы застать дневной свет. Говорит, раз уж он ничего не делает, вполне можно заниматься этим под солнышком.
Даже когда Джон пытается общаться, Син, как и тетя Мими, понимает его с трудом. Впрочем, сейчас, увлекшись буддизмом и Махариши, он старается выражаться внятнее.
«Ну да, мне трудно проводить время с людьми. В этих разговорах нет никакого смысла. Иногда я их веду — это такая игра, я проверяю, умею ли. Как поживаете? Который час? Как у нас дела? И прочая чушь.
Главное, больше и говорить-то не о чем. Мысленно я общаюсь постоянно и с бешеной скоростью, но выражать это словами — пустая трата времени.
„Битлз“ между собой разговаривают шифром. Мы всегда так делали, особенно на гастролях, когда вокруг толпы незнакомых людей. Мы с другими людьми толком и не общались. А сейчас, когда мы почти не встречаемся с новыми людьми, разговоры вообще ни к чему. Мы и так друг друга понимаем. Остальные нас не волнуют.
Время от времени, хотя мы друг друга и так чувствуем, мы встречаемся и болтаем, говорим всякие слова вслух, а то можно забыть, о чем договорились.
Я часто грежу. Это то же самое, что пустая болтовня, так что, видимо, на пустую болтовню я зря так ополчился. Обыкновенные грезы наяву: что буду сегодня делать, вставать или не вставать, писать песню или не писать, нет, я не буду подходить к телефону.
Все равно разговоры — самая медленная коммуникация. Музыка гораздо лучше. Мы общаемся с окружающим миром через музыку. Вот в нашем американском отделении постоянно крутят „Sergeant Pepper“, чтобы понимать, о чем мы думаем тут, в Лондоне.