Ну, ты позвони ей, посоветовал я. Спроси, правда ли она такое говорила.
«Не буду я ей звонить. Слишком мелкий повод. И сейчас не время. Из-за такого я звонить не хочу».
Что же, по мнению Пола, могло причинить Джону боль?
Мне в голову приходит только один случай, о котором Джон уже всем рассказывал. Когда мы с Ринго вдвоем написали «Why Don’t We Do It in the Road?». Мы не нарочно. Просто Джон и Джордж были заняты, что-то там заканчивали, а мы с Ринго свободны, просто тусовались, и я сказал: давай запишемся.
Потом я слышал, как Джон ее пел. Она ему нравилась, и, наверное, он хотел бы написать ее со мной. В самый раз для Джона песня. Потому ему и нравилась. Идея — в чистом виде Джон, не я. Такой рикошет от Джона.
Может, я обижаю людей, сам того не замечая. Тогда мне и в голову не пришло, что Джон обидится. На свадьбе Ринго [на прошлой неделе] Нил обмолвился: мол, Мими расстроена, что я после смерти Джона ни разу ей не позвонил. А мне и в голову не пришло. Я ее почти не знаю. Не видел лет двадцать, со времен Менлав-авеню. Я был просто пацан, шлялся с Джоном. Мы даже не заходили к ней в дом.
Короче, я ей позвонил, раз уж она так расстраивается, и извинился, что не звонил, сказал, что у меня не было ее телефона, и получилось замечательно, мы прекрасно поговорили. Обсудили книгу Филипа Нормана — ей тоже не понравилось. Сказала мне: напиши жалобу. А я сказал, что постоянно пишу письма, а потом их рву. Она говорит, я должен как-то это все прекратить.
«Когда случается землетрясение, все очевидцы описывают его по-разному. И все правы». Это у меня в одном письме так было. А откуда возьмется история целиком у того, кого там не было? Но то письмо я тоже порвал.
Никто не знает, как я помогал Джону. Мы с Линдой слетали в Калифорнию, уговорили его прекратить этот его так называемый «потерянный уик-энд», когда он накачивался наркотой по самое не хочу. Посоветовали ему вернуться к Йоко, что он вскоре и сделал. Я к этому козлу помчался аж в Лос-Анджелес. Он мне и дюйма не уступал, а сам забирал то ярдами, то футами.
Джон всегда меня в чем-то подозревал. Обвинял: дескать, я хочу купить Northern Songs, ничего ему не сказав. Я тогда думал, куда вложиться, а тут Питер Браун говорит: есть же Northern Songs, вложись туда, и я купил акций, что-то около тысячи, кажется. Джон взвился до небес — считал, что я козни строю. А потом и сам акции купил. Он всегда считал, что я ужасно коварный и изворотливый. Такая у меня репутация — обаятельный, но хитрый.
Тут на днях была история на свадьбе Ринго. Я сказал Силле [Блэк], что мне нравится Бобби [ее муж][264]. Вот ровно так и сказал, слово в слово, ничего больше. Бобби хороший парень. Но что на самом деле у тебя на уме, Пол? Ты ведь не это имеешь в виду, ты ведь чего-то добиваешься? Что я имел в виду, то и сказал, но она не поверила. Никто не верит. Все считают, я постоянно все просчитываю.
Это правда, я иногда отступаю на шаг назад и смотрю — в отличие от Джона. Я заглядываю в будущее. Осторожничаю. Если бы Джону предложили бесплатно гитару, он бы взял не задумываясь. А я сделаю шаг назад и подумаю: что это за человек, чего ему на самом деле надо, что он имеет в виду? Это же я постоянно твердил Кляйну, что надо откладывать деньги на налоги.
Мне не нравится быть самым осторожным. Я бы лучше был импульсивным, как Джон. Вот он бросался в омут с головой. В любой толпе его было слышно лучше всех. У него голос был громкий. Самый голосистый петух. Мы с Джорджем в студии так его и называли. Я никогда не пытался его облапошить, никогда. Он порой бывал тот еще свинский интриган. Никто и не догадывался. А сейчас, после смерти, стал Мартином Лютером Ленноном. Но на самом деле он и не такой. Он не был святым. Всего лишь разоблачителем.
Десять лет он нещадно критиковал мои песни. У него из-за моих песен была паранойя. Мы друг на друга орали в голос.
Вначале он был такой ярмарочный герой. Здоровый парень в машинке на автодроме посреди ярмарки, и мы считали, он клевый. Мы с Джорджем были младше, и тогда это здорово чувствовалось. Он был нашим подростковым кумиром. Я часто рассказывал, что мое первое впечатление о нем — запах алкоголя, но это просто прикольная история. Я так прикалывался. История правдивая, но в ней примерно одна восьмая правды. Я так говорил, когда спрашивали, какое у меня первое воспоминание о Джоне. На самом деле первая реакция была проста: он клевый, просто клевый парень и отличный певец. Мое настоящее первое впечатление — удивительно, как он сочинял слова.
Он пел «Come Go with Me to the Penitentiary»[265] и не знал ни слова. Все сочинял на ходу. Меня это потрясло.
В конце концов он стал ужасно ревновать. Даже не давал мне прикасаться к своему ребенку. Он иногда от ревности просто свихивался. Я это, пожалуй, отчасти перенял…
Это правда, что мне не нравился Стю, но я ничего не имел против него лично. Просто на басу он играть не умел. Вот и все. Я возражал против него по делу, ради группы. Он знал, что не умеет. Это я ему посоветовал стоять спиной к аудитории. Я не хотел сменить его на басу. Он сам ушел, решил остаться в Гамбурге. Джон сначала попросил Джорджа заменить Стю. Я тут на днях у Джорджа уточнил. Он прекрасно помнит. Джордж отказался. И тогда Джон попросил меня. Но на басу я мучился. Это не мое.
То же самое с Питом Бестом. Я не завидовал его красоте. Просто он не умел играть. Ринго был намного лучше. И поэтому мы хотели, чтобы Пит ушел.
Предположить, что Брайана убили, — это бред, но финансовые проблемы — это правда. Нас надурили на миллионы, но в итоге выяснилось, что оно того не стоит — со всеми судиться. Потратили бы уйму времени, а всех денег назад все равно бы не получили. Мы же понимали, что большинство выкрутятся. И тут виноват исключительно Брайан. Он был неопытен. Я всегда это говорил. Совсем щегол.
Мы знали, что он гей, но это не имело значения. Одно время он не знал, что мы знаем, а мы продолжали притворяться. Это было не важно. Тема никогда с ним не обсуждалась. Он это держал в большом секрете. Нам было все равно. Ну, перемигивались иногда у него за спиной, когда видели трансвестита, например. Ловили его взгляд — смотрели, покраснел он или нет. Но ничего не говорили. Это все было по-дружески. А что касается того рисунка, где Брайан среди подростков в «Кэверн» и у него текут слюнки, то это неправда. Я понимаю, что такое право художника, но это бред. Остальные рисунки претендовали на достоверность, первая же вроде была срисована с фотографии, и эта тоже выглядит как будто подлинной. Просто хотели раздуть гомосексуальность Брайана. Он никогда не сидел в «Кэверн». Во всяком случае, ни с кем не общался. Стоял у стены, чтоб никто его не увидел и не догадался, что он тут. И никакие слюнки у него не текли.
Я перед Джоном преклонялся. Он был взрослый парень. А я был мелким. Потом я тоже взрослел, рос, у нас появилось много общего. Я поднялся до его уровня. Писал песни наравне с ним, иногда не хуже. Мы стали равными. И ему было неуютно. Он всегда в себе сомневался. С женщинами то же самое. Он, между прочим, когда познакомился с Йоко, сказал мне, чтоб я к ней не подкатывал.
Я где-то читал, как он говорил — мол, он помогал мне сочинять «Eleanor Rigby». Ага. Где-то полстрочки. Зато он совсем забыл, что я написал мелодию «In My Life». Это была моя мелодия. А может, он просто ошибся. Забыл.
Я понимаю, что произошло, когда он встретил Йоко. Ему надо было выкинуть все старые эмоции. Он прошелся по всем своим романам, признался ей во всем. У нас с Линдой, когда мы познакомились, было то же самое. Доказываешь, как сильно любишь человека, признавшись ему во всем, что было. И Джон решил избавиться от меня.
Я никогда не отвечал ему той же монетой, но не мог скрыть, как меня злят его нападки, когда он называл мою музыку «мяузикой» и говорил, что я пою, как Энгельберт Хампердинк…
Если перечислять, сколько раз он причинил боль мне… Я записал без него одну песенку — а он столько про меня наговорил…
Если вдуматься, я не сделал Джону ничего плохого — не то что он. И вообще, он мне отомстил — сделал «Revolution 9». Взял и записал ее без меня. Но об этом никто не вспоминает. Джон теперь хороший, а я негодяй. И все это твердят.
Но когда Джон был жив, возразил я, все казалось наоборот: хороший был ты, а негодяй он. Ни то ни другое, разумеется, не есть правда — ну, не вполне. Скоро все утрясется. Ты, главное, держись.
Но обо мне и Джоне печатают разные факты. Которые отнюдь не факты. Однако они будут записаны. Войдут в историю. Останутся навсегда. Люди всему поверят.
Так или иначе, мы с Ринго и Джорджем пообещали, что отныне будем хорошо друг к другу относиться. Я теперь, когда мы встречаемся, не упоминаю «Эппл». Уже научился. Одно слово про «Эппл» — и дальше непременно ссоры и крики…
Похоже, я и Джорджа Мартина нечаянно обидел. Я не подозревал, пока не прочитал его книгу. Оказалось, я не дал ему поработать над «She’s Leaving Home». Я тогда позвонил ему, но он был занят, не мог собраться ни через два дня, ни через две недели, что-то такое, и я подумал, да ну и черт с ним, раз он не может найти на меня время, я подыщу кого-нибудь другого. Я тогда расстроился, поэтому нашел ему замену. А теперь он пишет, что я обидел его нарочно. Ну, если это его единственная ко мне претензия…
Мы с Джоном были настоящими боевыми друзьями. Вот на что это было похоже. Теперь я понимаю, что мы так и не узнали друг друга до донышка. Не добрались до правды. Бывает, отцы начинают ненавидеть своих сыновей. Поди угадай.
У Ринго на свадьбе я отлучился в туалет, а там был Ринго — мы нечаянно оказались вдвоем. И он сказал, что за всю жизнь я дважды его убил. И потом добавил, что сам себя он убил трижды. А я как раз что-то сплевывал и случайно попал на его пиджак. Вот, говорю, я тебя убил три раза, вышло поровну. Ну, посмеялся. Дружеский разговор такой. Вовсе не ссора. Мы не собачились. Он просто внезапно так сказал, мы поговорили и дальше пошли. Но