вались такие вечера всегда одинаково: пьяный ветеран, пуская слезу, поднимался со своего стула. Ему это удавалось с большим трудом, и больше одного шага он сделать не мог, с грохотом валился на пол. Мы с отцом поднимали ветерана под руки и волоком перетаскивали в номер, где он, в полном обмундировании, до утра валялся на кровати, пуская слюни и сопли в подушку. Кстати, в один из таких вечеров я разглядел на спине, под задравшейся рубахой майора, татуировки: огромная свастика и надпись латинскими буквами, я увидел только начало «Got…», что было дальше не рассмотрел. Отец мне сказал, что такие татуировки в войну были практически у многих националистов.
Майор, как я заметил, был очень осторожен, даже пуглив, он регулярно спрашивал меня, как много в нашем районе ветеранов, кто из них говорит на русском языке. Мне в семнадцать лет трудно было понять его состояние, но я точно понял, что за стариком водятся какие-то грехи. Он до смерти боялся встреч со своими бывшими сослуживцами. И это были не просто мои догадки. Как-то, спустя неделю после заселения, майор, будучи в легком подпитии, подозвал меня к себе. В зале кафе никого не было, отец где-то во дворе занимался с газонокосилкой, мама ушла в продуктовый магазин, сестра сидела за уроками, а я посвящал время «общественной нагрузке» — убирал в коридоре на втором этаже.
— Малыш, спустись ко мне, — услышал я голос старика, — мне надо с тобой поговорить.
Я в нашем гостиничном хозяйстве был единственным, с кем майор разговаривал спокойно и даже, можно сказать, дружелюбно. Наверное, виной тому был мой возраст и внешний вид. В семнадцать лет, я со своей розовощекостью и русыми локонами отросших волос, выглядел лет на тринадцать-четырнадцать, хотя рост у меня был весьма приличный для моих лет — почти метр восемьдесят. Я не могу назвать себя, каким-то «отчаянной головой», хулиганом, или просто сорванцом, скорее наоборот, мне больше нравились спокойные занятия, «копание» в интернете и чтение книг. Да, представьте себе, в наше время бумажные книжки еще находили своих почитателей. И я был одним из таких любителей проводить время над книгой при свете настольной лампы.
Майор дождался, когда я спущусь к нему, жестом подозвал к себе поближе. Я не стал кочевряжиться и встал возле него. Неожиданно захмелевший ветеран, приобнял меня за талию и приблизил к себе. Его рука спустилась на мою задницу. Мне стало жарко. Я ведь хорошо знаю, что среди таких стариков военных много любителей молоденьких мальчиков. Я уперся рукой в его плечо и вырвался.
— Что, малыш, напрягся, — мерзкий старик смотрел на меня противно ухмыляясь, — не переживай, я не по этой части. Мне поговорить надо с тобой. Садись.
— Я и не переживаю, — довольно резко отреагировал я, — у меня дел по горло, некогда рассиживаться.
Майор, все так же гаденько ухмыляясь, достал из кармана бумажник, открыл его и вынул оттуда сотенную бумажку.
— Заработать хочешь? — его лицо стало чуть серьезнее, — есть предложение.
— Конечно хочу, — не стал кокетничать я, — а что надо сделать?
— Малыш, надо просто посматривать по сторонам, — как-то пространно ответил старик и тут же продолжил, — если вдруг где-то здесь или в Кадисе увидишь этого мужика, — он показал мне экран своего смартфона, — скажешь мне, договорились?
С фотографии на меня смотрел серьезный мужчина лет пятидесяти. Светло-русые волосы, очень короткая стрижка, небольшая небритость, вытянутое лицо с мешками под глазами, верхушка правого уха, как будто срезана. Через все лицо протянулся грязно-серый шрам, полностью перечеркнув левый глаз. Верхняя одежда цвета хаки.
— А кто это? — спросил я у майора, — кто-то из твоих друзей?
— Это не друг, — старик скривился, как от зубной боли, — это большой человек… — он помолчал, — в прошлом… А вообще, гад тот еще. Из моих земляков. Тебе, что не доводилось его видеть? Точно не знаешь, кто это?
— Нет, не доводилось, не знаю, — я, действительно, впервые видел человека с фотографии, — а что, я его мог видеть у нас?
— Всяко может быть, — уклончиво ответил бывший вояка, — ну что, по рукам?
С тех пор, каждый последний день месяца, майор, скрепя душой, доставал из портмоне очередную сотню, и расплачивался со мной за порученное дело. Мы, кстати, заметили, что старый пьяница категорически не признавал карточки как средство расчета. Всегда и за все он оплачивал наличными. Откуда купюры появлялись в его кошельке, история умалчивает. Майор никогда не распространялся на этот счет, да мы и не любопытствовали лишний раз.
Несмотря на то, что старик ко мне относился более-менее дружелюбно, страх перед ним заставлял меня неуклонно исполнять условия договора. Было в нем, что такое, что заставляло содрогаться мое нутро. Особенно его пустые, бесцветные глаза, которые быстро наливались кровью, когда майору, что-то не нравилось. Это был взгляд человека привыкшего убивать. В такие моменты вокруг него прямо физически разливалась волна ненависти, гнева и опасности. В интернете я нашел одноглазого земляка нашего постояльца. В свое время этот тип занимал не последнее место в нацбатах, а после войны был объявлен в Россией в розыск за военные преступления. Судя по имеющейся информации, следы «Одноглазого» терялись где-то в Латинской Америке, поэтому с трудом верилось в его появление в нашем заштатном городишке. Однако, боясь впасть в немилость к постояльцу, я с полной ответственностью отнесся к его поручению, внимательно всматриваясь в каждое новое лицо, появляющееся на нашей окраине.
Надо сказать, что в нашем городке жили в основном испанцы и несколько русских семей, а вот в соседнем Кадисе была большая диаспора выходцев с окраины. Со слов отца, да и других взрослых, знаю, что в начале двадцать второго года, когда с территорий, охваченных войной, в Европу потянулись беженцы, они стали прибывать в Кадис целыми семьями. Им давали убежище, выделяли пособия и размещали в муниципальном жилье. Но эта первая волна переселенцев была не тем пресловутым «девятым валом», который захлестнул Европу позже, когда Россия покончила с братоубийственной войной. После завершения боевых действий в Испанию хлынул поток ветеранов конфликта, которые везли с собой агрессию, злость поражения, а многие умудрялись провозить даже оружие. Преступность в Кадисе сильно выросла после их переселения, нередко стали слышны выстрелы. Вечерами было страшно выйти на улицу, причем не только в районах, где селились беженцы, но и в более-менее благополучных дистритах. [5] Но к тому времени, когда у нас поселился майор, с этой волной неблагополучных поселенцев уже справились местные полицейские. Кто-то ушел в места не столь отдаленные, кого-то выловили из вод Атлантики, а другие, со временем, смирили свой нрав и перестали представлять опасность для добропорядочных испанцев.
[5] Районах (исп).
Одноглазый «приятель» майора иногда приходил ко мне по ночам. Он гонялся за мной по нашему маленькому городку, расстреливал в упор из автомата и громко ругался на непонятном языке. От кошмаров я просыпался среди ночи и долго потом не мог успокоиться. Особенно это часто случалось в ненастье, когда ветер завывал в вентиляционных колодцах, а волны с грохотом обрушивались на набережную, стараясь раскатать ее по камням. Но успокаивалась погода, выкатывалось наше жаркое солнце, и мои ночные страхи уходили вместе с темнотой. Я понимал, что одноглазый для меня лично не может представлять никакой опасности, что он может быть проблемой только для нашего постояльца.
Бывший военный своими пьяными выходками, грязной руганью и агрессией сильно досаждал не только нам, но и нашим гостям. Его поведение несколько раз становилось предметом разбирательств с полицейскими. Однако, майор как-то быстро свел близкое знакомство с шефом Guardia Civil, [6] отвечающим за наш городок и все дебоши сходили ему с рук. Подозреваю, что этому сильно способствовал его потрепанный бумажник, в котором не переводились крупные купюры.
[6] Гражданская гвардия — полицейское военизированное формирование, находящееся в подчинении Министерства внутренних дел Испании.
А вот «Большому слону» его выходки привлекательности не добавляли. У старика все чаще стали проявляться замашки диктатора, он в подпитии требовал присоединяться к себе других гостей бара, стучал кулаком протеза по столу и требовал, чтобы все пели вместе с ним его непонятные песни. Наши клиенты, в основном, народ спокойный и мирный, обычно не могли противопоставить ничего пьяным выходкам беспокойного ветерана, даже не пытались его образумить. Я очень хорошо их понимаю. Когда старик накачивался виски, а глаза у него наливались кровью, майору все становилось «параллельно», он громко кричал, размахивал кулаками, мог схватить за шиворот того, кто, как ему казалось, был с ним не совсем почтителен. В такие минуты народ в баре затихал и слышно было только ветерана с его неуемным нравом, громкими выкриками и бессменным куплетом «Калины красной».
Майор требовал внимания и к своим рассказам о фронтовых реалиях. А о войне он мог рассказывать бесконечно. В кровавых подробностях. Смакуя расстрелы пленных и издевательства над мирными «сепарами». Трудно сказать, что было страшнее: его буйства или рассказы о «боевых подвигах». Было дико слышать о малолетних девчонках, которых «пускали по кругу», о стариках, прятавшихся в подвалах полуразрушенных домов, куда «защитники» запросто могли закинуть гранату, о неведомых подземельях Мариуполя, где расстреливали своих же бойцов за то, что те пытались сдаться в плен. Но, реалистичные подробности, которые всегда присутствовали в откровениях майора, и которые он смаковал с каким-то садистским наслаждением, свидетельствовали, что мерзавец говорит правду про свои «подвиги», про то, что творилось среди профессиональных вояк и прочих наемников.
Глава 2
Родители стали поговаривать, что нас ждет банкротство, что посетителей в баре с каждым месяцем все меньше, отель стоит полупустой, прибыль стремится к отрицательным значениям. К тому же и майор перестал оплачивать свои завтраки и проживание в отеле. На вопросы о деньгах, старый нацист только угрожающе пыхтел и выдавливал из себя бессвязные слова о нашей скупости и назойливости. Как я уже говорил, отец мой не был героем, он тушевался при таких нападках и отходил в сторонку. А мне снова снился одноглазый «подельник» майора, который в моих снах расстреливал не только нашего постояльца, но и нас заодно.