— Ну уж…
— Я не преувеличиваю, Николай Сергеевич. Даже городские организации. И в этом нет ничего удивительного — единственное предприятие в районе. Ремонт сделать — к Кроханову обращаются, достать какие-либо материалы — к нему же, устроить на работу — опять без него не обойтись. Здесь он фигура первозначная, самый знатный на всю округу, все трепещут и все понемногу развращают.
Николай отдал должное смелости девушки — не знает ведь, что он за человек, можно ли довериться ему, и не использует ли он эту откровенность ей во вред.
— Своей независимостью вы опровергаете себя, — сказал он, ободряюще улыбнувшись.
— Я здесь временно, до сентября.
— А потом? Поступать в вуз?
— Возобновлять учебу. Я в нелепейшем академическом отпуске. Ногу сломала на соревнованиях по лыжам.
Присутствие за стеной директора связывало Светлану. Снова положила перед собой книгу, предоставив Балатьева самому себе.
Из кабинета иногда доносились телефонные звонки, зычный, перемежаемый сухим покашливанием голос Кроханова, но большую часть времени было тихо.
Не будь штампа в паспорте, поднялся бы Николай, вышел бы из приемной, расправил плечи — и скорее назад. Денег на билет набралось бы, а там — будь что будет. Но он сидел и ждал вызова, изредка поглядывая на девушку.
Наконец зазвонил внутренний телефон, и даже Николай услышал: «Пусть войдет».
И кабинет у Кроханова солидный. Большой, вытянутый, с огромными окнами и со всеми аксессуарами директорского кабинета: стол, образующий с дополнительным букву «Т», диван для отдыха, сейф, книжный шкаф со справочной литературой. Один только предмет не совмещался с его убранством — похожее на трон дубовое кресло с высокой резной спинкой и резными же на концах подлокотниками. Явно буржуазным происхождением кресла Кроханов пренебрег ради удобства, а может, потому, что оно добавляло ему сановности.
— В отделе кадров был? — осведомился Кроханов, когда Николай подсел к его столу.
— Был.
— А почему такой смурной?
— Понял, что допустил ошибку.
— Вот как! — Кроханов нервически стал выстукивать карандашом, который держал в руке, что-то похожее на морзянку, — ответ ему, по всей видимости, не понравился. Однако сказал миролюбиво: — Что ж, такая наша житуха. Ошибаемся, исправляем…
— …опять ошибаемся…
Кроханов подержал Балатьева под своим цепким взглядом.
— Что-то подтянуло тебя, браток. Там ты сытее был. — В голосе не то сочувствие, не то злорадство.
— Жирным я никогда не был. В цехе не зажиреешь.
— Диплом, — потребовал Кроханов с интонацией, сухостью напомнившей Николаю интонацию начальника отдела кадров.
Николай достал из кармана пиджака свеженький диплом, положил на стол.
— Глянь-ка, с отличием, — уважительно произнес Кроханов. — За что ж отличие?
— За спецчасть. Режим скоростных плавок в трехсоттонных мартеновских печах.
— Заочник, стало быть?
— Да, двойной тягой, без отрыва. Вот потому и подтянуло.
Кроханов глубокомысленно потер кончик мясистого носа, впрочем довольно ладно пригнанного.
— Давай направление.
Прочитав письмо из Главуралмета, с подчеркнутым небрежением отбросил его в сторону.
— Начальник цеха, между прочим, мне не нужон. Он у меня есть и устраивает по всем показателям.
Николай с облегчением вздохнул. Появилась надежда умотать отсюда по взаимному согласию, не входя в конфликт с главком.
— Вот и хорошо. Была без радости любовь, разлука будет без печали.
— А разлука с женой у тебя тоже вышла без печали?
Николая покоробила такая бестактность. Чтобы пресечь дальнейшие изыскания в этой области, решил осадить Кроханова:
— Не будем, Андриан Прокофьевич. К делу не относится.
— Вот как? А я думаю, что относится. Я тебя нанимаю и должен знать, на что ты способный.
«Тебе еще толковать о моральном облике», — чуть было не сорвалось с языка Николая, но и этот выпад директора он решил обратить в свою пользу.
— Выходит, и по сему пункту не подхожу. Когда идет пароход обратно?
— А штампик? — ехидно прищурился Кроханов, уперев подбородок в кулаки.
— Поставьте другой — «уволен».
Лицо Кроханова отразило сложные душевные колебания. Он с удовольствием сделал бы это, но отправить назад специалиста при наличии вакантных должностей на заводе значило бы нарваться на скандал. И он завилял:
— Ишь какой быстрый! Как в командировке? Прибыл — выбыл! День отъезда, день приезда — один день? Ну, ладно шутить, на мою голову и так достает всякого-разного. Давай серьезно. Мне видней, чем главку, куда тебя пристроить. Сядешь на технический отдел. Там нет начальника и вообще никого нет.
— Вот те на! — проговорил Николай одеревенелым языком. — А чем мне там заниматься?
Надсаживая голос, Кроханов молвил:
— Толковый человек найдет чем. По совместительству пристегну еще бриз. Полторы ставки получать будешь.
— Нет, только в цех, — безапелляционно заявил Николай, втайне надеясь, что директор не уступит и на том они разойдутся.
Кроханов снова задержал на нем тяжелый взгляд, сказал значительно, увесисто:
— А ты почему решил, что потянешь? Обломаешь зубы как пить дать.
— Шесть печей тянул, и каких! А здесь что?
— Скажи на милость — здесь что! У нас работать хужей, чем в новых цехах. Поопытнее тебя были, да скалывались. Никаких экспресс-лабораторий, приборов, анализов. Все на глазок. Тут другая выучка требуется. И газ другой — дровяной, сырой, холодный, и люди другие. Иначе как горлом да матюгом не прошибешь.
«И народ тут хороший», — вспомнилось Николаю.
— Нет, только в цех, — упрямо повторил он и замер в ожидании гневной вспышки.
Но ее не последовало. Кроханов понял, что Балатьева нахрапом не взять, и решил изменить тактику.
— Ну войди в мое положение, — выговорил он почти просительно. — Не могу я без конца Дранникова дергать. То в начальники, то в замы. Сколько, почитай, было так. Самолюбия у всякого есть. Повернется — живите как хотите, с меня хватит.
Николай задумался. Если Дранников в самом деле рассчитается, тогда уж ему наверняка отсюда не вырваться — не бросишь же цех на произвол судьбы. А тешить себя мыслью, что на этот гибельный завод удастся заполучить второго такого чудака, как он, бесполезно. Недаром в главке так возликовали, когда он согласился на Чермыз.
— Тогда отпустите с миром на все четыре стороны.
— «Отпустите»! — хохотнул Кроханов. — Это разговор в пользу бедных. Выход один: техотдел.
— Какие тут технические проблемы? Дрова колоть да лошадей ковать?
В пренебрежении Балатьева к отделу Кроханов узрел нечто большее — пренебрежение к нему как к директору, но решил не разжигать костер.
— Лады. Цех так цех, — сказал внешне спокойно, вроде и не было между ними препирательства.
Раздался телефонный звонок. Кроханов снял трубку.
— Иду, иду!
Надев пиджак и прихватив с вешалки кепку, он торопливо зашагал к двери. Уже взявшись за ручку, не удержался, пригрозил:
— Только ты об этом пожалеешь!
Балатьеву не оставалось ничего другого, как забрать свой диплом и покинуть кабинет. На душе было муторно. Не только оттого, что вопрос решился не в его пользу, но и от самой окраски этой встречи. Он привык уважительно разговаривать со всеми, независимо от рангов, привык, что и с ним разговаривали вежливо. А Кроханов повел себя, как распоясавшийся купчик с провинившимся приказчиком, неведомо почему упорно «тыкал» и невольно побуждал на ответную резкость. Как сложатся у них отношения в дальнейшем, если начались они со взаимной неприязни?
— На чем договорились, Николай Сергеевич? — словно издали услышал он голос Светланы.
Ответить не успел — в проеме двери появился вернувшийся Кроханов.
— Светлана, выдай ему пропуск в завод и ордер в Дом заезжих.
— Там же комнаты на шестерых, — попробовала возразить Светлана.
— Для начальника мартена у меня квартиры нет.
Исчезнув так же внезапно, как и появился, Кроханов лишил Николая возможности требовать своего по крайней мере сегодня.
— Вы попали между двух огней, — выписывая ордер, сказала Светлана.
— Как это? — не понял Балатьев.
— А так. Не нужны вы ни Кроханову, ни тем более Дранникову.
— Это не суть важно, я огнеупорный, выстою.
Светлана наградила Балатьева взглядом, в котором уважение смешивалось с сочувствием.
— В таком случае дерзайте.
Тяжелым грузом ложится на человека сознание допущенной ошибки, особенно если она непоправима. Непоправимость случившегося была очевидна. Николая несло сюда стремление к активной деятельности, которая приносила бы реальную пользу, а не просто рядовая занятость. Настроение у него ухудшалось час от часу. Его стала раздражать каждая мелочь. И любопытство, с каким пялили на него глаза прохожие (здесь все знали друг друга в лицо, всякий заезжий был редкостью, на таких смотрели, как на заморское диво), и шалости мальчишек, затеявших игру в чурки прямо на дороге и поднявших такую пыль, что от нее спирало дыхание, и расшатанные доски тротуаров с предательски зияющими щелями, куда того и гляди могла провалиться нога. А дома-крепости вызывали острое чувство одиночества и отчужденности.
Вечер он скоротал с дежурной Дома заезжих, а точнее — с комендантшей. Именно так называли в поселке хозяйку сего заведения за начальственный нрав, а еще потому, что совмещала она в своем лице весь штат — от уборщицы до директора. Взяв ордер и узнав, что Балатьев приехал на работу, да еще начальником такого важного цеха, как мартеновский, женщина сменила гнев на милость, отвела самую лучшую койку — в нише за шторкой, — и, когда он с удовольствием, зачерпывая воду пригоршнями, поплескался до пояса над тазом, смыв с себя грязь и усталость, протянула свежий рушник, пояснив: «Прямо с воздуху», а затем стала потчевать чаем и нескончаемыми россказнями, каким не был и был рад: все же некоторые полезные, даже важные сведения он получил.
Пока комендантша рассказывала, как проращивают на Урале рожь для солодовой бражки, которая «и заместо воды, и заместо еды, и заместо вина», да как важно, чтобы на шее у коровы висело ботало, по звуку отличное от других (заблудится в лесу — сразу найдешь), Николай слушал с пятого на десятое, но когда разговор перешел к укладу жизни, наво