Алька предложил стреляться из лука. Это было несправедливо. У Альки лук привезен из города, покупной, железный, страшно сильный и стрелы длинные, ровные, с перьями на хвостиках. У Юрки самодельный, из можжевельника, и стрелы наколоты из простой доски. Они с тупыми наконечниками и без перьев. Несправедливо.
Ванька Моряк предложил пояса. У них на флоте дерутся поясами с медными пряжками, здорово получается. Он предложил свой пояс. Это понравилось, только не было второго такого.
Долго решали, как быть, и получилось, что лучше всего бокс. Только где достать перчатки? Моряк предложил вместо перчаток намотать на руки побольше и потуже веревки. Тогда не расшибешь костяшки пальцев.
Еще неизвестно было, когда считать конец дуэли. Тоже долго спорили, и опять неожиданно раздался скрипучий голос Сережки. Он сидел верхом на банной крыше и оттуда вякал:
— Дуэли бывают до первой крови или до поверженья.
Нам не хотелось с ним соглашаться. Он ушел. Ванька Моряк — будто сам придумал — посоветовал, чтобы дрались, пока кровь не пойдет или когда один не сможет встать.
Место для дуэли выбрали у «Семи берез». Это обрывистый мыс над речкой. В общем, так, чтобы труп свалился прямо в пропасть, как у Лермонтова. Алешка Артист встал на камень и продекламировал:
— «Я выстрелил… Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва».
Самое главное, чтобы взрослые не помешали. Нинка, она здорово лазает по деревьям, должна во время дуэли сидеть на одной из берез и, если увидит, что идут взрослые, закричать: «Вендетта! Вендетта!» С другой стороны на страже будет стоять Галя.
Время дуэли — завтра утром. Хотели сначала после обеда, когда почти все взрослые спят или дома сидят и не пойдут к речке, потому что купаться на полный желудок страшно вредно. Решили утром. Ванька Моряк посоветовал Юрке и Альке надеть чистые рубахи, так полагается перед боем.
На дуэль пришли все, кроме Муси: она боится крови. Зато пришла подруга Гали, Наточка из Лоцманского. Высокая и тощая, руки-ноги как спички и в носу полипы. Поэтому страшно гнусавит. Ее раз спросили — она шла в лавку Пульмана:
— Наточка, куда идешь?
— К Пульманэ.
Так мы ее и дразним. Один спрашивает:
— Наточка, куда идешь?
Другой отвечает:
— К Пульманэ.
Ей очень понравилось, что у нас будет дуэль. Сказала:
— Лоцмановские неинтэресно играют, у вас интерэснее.
Алеша раздобыл большой моток бечевки, и секунданты замотали дуэлянтам руки так, что они превратились в серые шары.
У Алешкиного отца в театре играют разные старые трагедии и вообще пьесы. Алешка ходит смотреть и все знает про настоящие обычаи и правила дуэлей. Он, наверное, рассказал Ваньке как надо.
Юрка пришел на дуэль веселый. Алька мрачный. Ванька палкой выскреб на площадке у обрыва длинную черту-барьер. Распорядился, чтобы Алешка осмотрел перчатки у противников; значит, у Юрки, нет ли в перчатке твердых, тяжелых предметов, а сам пощупал Алькины перчатки. Потом велел дуэлянтам встать на одно колено, поднять правые руки и повторить за ним клятву:
— Я выхожу на смертный бой. Буду биться честно и щадить побежденного.
После клятвы заставил противников пожать друг другу руки. Они не могли это сделать, только ткнулись веревочными лапами. Развел их на десять шагов, повернул навстречу и скомандовал:
— Приготовиться! К барьеру!
Бой был страшный. Стук, будто на риге цепами молотят. Только недолго. Ванька закричал:
— Стоп! Кровь!
Это у Юрки закапала кровь из носа. Алешка стал оттаскивать Альку, и оказывается, у того тоже пошла кровь из губы. Ванька громко и торжественно объявил:
— Ничья!
Тут все смешалось. Юрка заорал: «Мы еще посмотрим!»— бросился на Альку и повалился вместе с ним на траву. Мишка неожиданно кинулся на Юрку и стал кусать ему спину. Я схватил Мишку за ноги, чтобы оттащить, и мы сцепились. Я честно дрался, а он все время кусался. Алешка бросился разнимать дуэлянтов и нечаянно ударил Юру. Ванька заревел: «Секундантам нельзя» и стукнул Алешку по голове, и они задрались. Так начался общий бой.
Наточка из Лоцманского подбежала, заткнула пальцами уши и завизжала протяжно, как пароход в тумане:
— И-ии-ии-и!.. — Без конца.
Никто, конечно, не услышал, что Нинка с дерева давно уже кричит «Вендетта!» — заметила, что бегут Кира и Гали-Нинина мама. Муська, конечно, наябедничала от страха.
Всех повели к балкону Большого дома. Наточка из Лоцманского убежала. Пришли взрослые: наша мама, Альки-Мишкина, Гали-Нинина и еще какие-то гости, в общем, все-все. Страшно нас ругали. Громче всех кричала Кира:
— Не строжите, все нянничаетесь! Я свою Надьку, что не так, чуть нагрезит — кров с попки. — И все перечисляла: — Чашку разбила — кров с попки, платье замарала — кров с попки. — Нам было страшно смешно, особенно, что не «кровь», а «кров».
Ругали, ругали, наконец вышла бабушка. Она низенькая, круглая, голос писклявый, еще Кира говорит, скупущая как черт, и все ее боятся. Только и слышно: бабушка не велела, бабушка не позволяет, бабушка узнает. В общем, главная взрослая. Юрка скосил губы, шепчет мне:
— Сейчас про штаны скажет.
Бабушка подождала, когда все стихли, и пропищала:
— Ну и ну! Устроили битву русских с кабардинцами! Поди, и штаны порвали. Вы, мамаши, сами разберитесь. Надо наказать как следует, чтобы помнили.
Сказала и ушла с балкона в комнаты. Мамы поговорили, пошептались и решили: сегодня без обеда и три дня без сладкого, всем.
Юрка спросил:
— И молока не дадите?
— И молока не получите.
Удивительные эти взрослые! Каждый день заставляют пить молоко, говорят, что, если не пить, будем слабые и заболеем, а тут выходит, что нас и не жалко. Ну и пусть. Не надо нам ихнего молока.
Сливочная мышь
Страшно хотелось есть. Всегда хочется, если нельзя. Чтобы взрослые над нами не смеялись, мы не пошли домой, забрались на поленницу дров у бани. Было скучно.
Алька рассказал, как он на масленице съел сорок два блина со сметаной и икрой. Мог бы еще больше, сметаны не хватило. Он говорил и так облизывал губы, будто ел блины. Алешка рассказал, что в прошлое воскресенье у них был воздушный пирог с черносливом. Все начали вспоминать разные вкусные кушанья. Ванька Моряк сказал, что все это ерунда, — ничего нет лучше щей с солониной, флотских ржаных сухарей и чарки рома.
В это время совсем близко, снизу из крапивы, послышался знакомый противный скрип: «Если примите играть, сбегаю домой, принесу еду». Это говорил Сережка… Как только он не пожегся в крапиве! Алька хотел кинуть что-нибудь в крапиву для страха. Юрка не дал: ему, наверное, больше всех хотелось есть. Он всегда хочет есть. Мама говорит, что он растет. Юрка сказал:
— Пусть принесет. Можно взять играть. Шут с ним.
Сережка не вылезал пока из крапивы, скрипел оттуда:
— Дайте сначала честное слово, что возьмете и не будете прогонять и драться.
Юрка пошептался с Алькой и крикнул вниз, в крапиву:
— Честный слон!
Сережка не вышел, даже хихикнул, прокричал:
— Знаю! Знаю! Так нельзя. Ты сказал: «Честный слон». Скажи по-настоящему.
Юрке и Альке — он тоже, наверное, растет — очень хотелось есть, и они хором ответили:
— Честное слово, будем играть вместе.
Сережка скоро принес целый каравай пеклеванного и всем по два куска сахара. Алька вытащил из ножен настоящий финский «пукко». Он у него всегда на поясе, даже когда Алька в одних трусах. Страшно гордится этим ножиком и говорит, что носит его для самообороны. Интересно, от кого?
Мы съели пеклеванный всухомятку. Галя сказала:
— Пить хочется. Пойдемте к речке.
Юрка свистнул:
— Буду я воду пить. Пошли за мной — я знаю.
Все согласились и пошли за Юркой, хотя не сразу поняли, куда, и только потом сообразили.
В Большой дом зашли с черного хода, будто идем играть к Альке и Алешке. Сами пробрались по черной лестнице на чердак. Там было страшно жарко под железной крышей и висели тысячи сухих березовых веников. Они всегда там висят, не знаю, зачем. Стали совсем сухие, шуршат и пахнут баней и осенью. Через крышные дырки пробиваются узкие солнечные лучи, и в них крутятся пылинки, миллионы, наверно. Доски на чердаке положены кое-как и бухают под ногами, как гром. В конце чердака доски кончаются и там внизу тети Зинина кладовая. В кладовой на полке банки, горшки и всякая всячина. Юрка нашел на чердаке старый гамак, привязал его к балке, и мы, цепляясь ногами и руками за веревочные петли, спустились вниз.
Юрка нюхал или осторожно пробовал пальцем, что в горшках, и нашел сливки. Мы сели на пол и по очереди, прямо через край, пили сливки. Вкусно!
В горшке оставалось на самом донышке, и вдруг Муська закричала:
— Что это?
На дне лежало что-то маленькое, темное. Нинка окунула пальцы в сливки и вытащила утоплую мышь. Всем стало противно. Один Юрка храбрился и в конце концов решил:
— Очень хорошо! Теперь нам не попадет за сливки. Это она их выпила. Положите набок горшок там, где он стоял, и на крайчик головой внутрь кладите мышь. Будто пила и захлебнулась. Вот так. Теперь пошли.
Юрка не хотел брать в руки мышь, только приказывал. Нина устроила так, как он говорил. Всем понравилось. Правда, Сережка, который теперь играл с нами, проскрипел:
— Ха! Ха! Никто не поверит, что она столько выпила. Мышь маленькая, горшок большой.
Юрка не стал Сережку бить, тихонько ударил по шее, чтобы он не говорил что не надо, и полез на чердак опять по гамаку. Мы втащили гамак наверх, и все было хорошо, если бы не Муська. Она захныкала, что все узнают и накажут нас еще сильнее. Девочки ушли за Муськой. Мы решили походить по чердаку.
Бумажные голуби
На чердаке интересно, только пыльно и жарко. Слышно, как воркуют и топают лапками голуби. Топ-топ-топ по железу над самой-самой головой. Вот бы просунуть руку и схватить! Кроме веников на чердаке свалены старые кровати, ломаные стулья, диваны с провалившимися животами. Поближе к лестнице огорожены досками две комнаты. Одна, пчелиная, тети Зинина, другая — старых мальчиков. Там у дяди Коли вроде мастерской. Это когда его выгнали со службы, он решил зарабатывать слесарем, и, как всегда, у него ничего не вышло. Так говорит бабушка.