– Мученик Христофор – только фреска, рисунок на штукатурке, – ответил Корнилов. – А за ним христианская притча о звере, живущем в каждом человеке. Ведь жив этот зверь? Никуда он не делся, никакие социальные условия, семейные традиции его не рождают. Я бы легенду о святом Христофоре по-другому рассказал. Жил человек, который чувствовал в себе силу великую и знал, что сила эта от зверя, живущего глубоко, в самых темных закоулках его души. Он долго молился, постился, истязал свое тело, закалял душу, пока не добился своего – изгнал зверя из своей души…
– Вы полагаете, что звериная голова – только аллегория? – спросил отец Макарий.
– Видимо, нельзя было смотреть на своего зверя, как часто бывает в мифах и легендах, нельзя было его будить, даже ради охоты на него. Душа и тело. Изгнал зверя из души, получил его в теле. Это, как раз, мне понятно.
– Святой Христофор, по-вашему, сделал такой выбор, явив миру сокрытое в нем?
– Пожалуй, что так. Ведь можно облегчить свою душу, открыв себя миру, отец Макарий? Раскольникову надо было выйти на Сенную площадь и покаяться перед всем народом?
– Для этого существует исповедь, – ответил игумен. – А разве молитвой не раскрывается душа человеческая, не замещается светом все греховное в ней, когда человек обращается к Господу?
Их диалог никто не смел нарушить, даже Аня притихла и ловила на палец капли, падавшие из самоварного краника, чтобы и они не мешали разговору двоих. Только в оконное стекло вдруг царапнула и постучала клювом синица, будто напоминая, что на свете есть не только звери, но и птицы небесные, которым, сказано, надо подражать, а также подкармливать их в голодное время.
– Акулина, вынеси подружке кусочек сала, – бросил в сторону кухни игумен.
– Разве у птиц не бывает постных дней? – проворчала Акулина, но ей не ответили.
Отец Макарий опять обратился к Михаилу и лицом, и помыслами.
– Во всем земном присутствует соблазн, – сказал он мягким басом. – Даже в земном пути святых есть соблазн для человека с ищущей, неспокойной душой. Ведь и Спаситель говорил: «Блажен, кто не соблазнится мною»… Помните об этом, Миша. Ведь и в жалости к самому себе – соблазн, в облике святого Христофора – соблазн. Для вас соблазн. Не могу я вам дать совет, предостеречь на будущее, потому как не гадалка, не астролог, а пути Господни неисповедимы. Но думать о вас буду и молиться…
Прервали отца игумена не люди, не птицы и звери, а техника. Зазвонил мобильник, и отец Макарий стал шарить в рясе, торопясь и смущаясь, как застигнутый за дурным занятием мальчик. Маленький телефончик почти скрылся в его густой бороде, и отец игумен загудел в трубку приветливо. Говорил он не долго, с трудом нащупав нужную кнопку толстым пальцем, радостно объявил всем присутствующим:
– К нам едет спонсор… Владислав Перейкин…
Глава 4
Я тот самый Рыцарь Белой Луны, коего беспримерные деяния, уж верно, тебе памятны. Я намерен сразиться с тобою и испытать мощь твоих дланей, дабы ты признал и подтвердил, что моя госпожа, кто бы она ни была, бесконечно прекраснее твоей Дульсинеи Тобосской.
В это утро под дверями кельи супругов Корниловых не скрипел половицей отец игумен. Впервые за эти дни он оставил в покое их утренний сон. Но Аню разбудил ранний холодок, проворным зверьком скакавший от оконца по стене, хватавший за голую пятку и норовивший юркнуть под одеяло. Михаил тоже зашевелился, пытаясь решить вечную проблему длинного человека, то есть укрыть и ноги, и голову одновременно.
Аня повернулась на один бок, потом на другой, затем сделала полный оборот и даже стукнула головой подушку. Какое-то зудящее, комариное, но еще неопознанное с утра чувство не оставляло ее. Как бы случайно она толкнула локтем бесконечную спину мужа.
– Что? Доброе утро? – не пожелал, а спросил он.
Тут Аня поняла, что самым глупым и мелким образом ревнует игумена к новому гостю, что за эти несколько дней она привыкла к опеке отца Макария, мягкой только по форме, и не хочет от нее сразу отвыкать.
– Забыл про наши неокрепшие, мятущиеся души, – сказала Аня, глядя в потолок, – только спонсора почуял. Сегодня он самого святого Христофора не заметил бы, посоветовал бы ему на следующий год прибегать, как собаке Шарику.
– Да уж, – пропыхтел под боком Корнилов, перетягивая под шумок несколько сантиметров одеяла на свою сторону.
– Дрыхнет, хоть святых выноси! – рассердилась Аня.
Она обняла мягкого и беспомощного супруга руками и ногами и зашептала ему в ухо слова, от которых запросто могла завалиться оставшаяся монастырская стена.
– Забыла инструкцию? – зашевелился Михаил и начал тяжелую внутреннюю борьбу с самим собой. – Мы же обещали отцу игумену.
– Ему спонсор, – змеей-искусительницей шипела Аня в затылок своему мужу, – а нам дикий языческий секс…
– Я слово дал, – уже совсем неуверенно проговорил Михаил, постепенно поворачиваясь вокруг оси. – Отец Сергий в этот момент уже думал, что бы ему такое себе отрубить, чтобы не жалко было…
– Потом отрубишь, задним числом… На Страшном суде вали все на меня…
Но в этот момент в дверь постучали без обычной утренней церемонии, и послышался немного смущенный голос отца Иллариона.
– Отец игумен велел вас будить. Доброе утро, слава Богу! Господи Иисусе Христе, Сыне Божии, помилуй мя грешнаго…
– Все-таки слабы вы, женщины, – сказал Корнилов, вскакивая с постели и растирая ладонями свое жилистое тело. – Нет в вашей жизни места духовному подвигу…
Михаил в одних трусах делал суставную гимнастику, на выдохе произнося статьи приговора всему женскому племени. Аня смотрела на него в раздумье: продолжить ли соблазнение этого праведника или стукнуть жесткой монастырской подушкой, когда он начнет делать наклоны вперед? Но с остатками дремоты прошло и утреннее раздражение, немного напоминавшее ревность.
– Как ты это делаешь? – спросила Аня, сбрасывая одеяло. – Смотри, у меня получается?..
Как известно, провинциальные российские городки когда-то оживали с приходом гусар или драгун. В потускневших дамах просыпались невесты, с чихом и щекоткой в носу доставались из гардероба шляпы, переживавшие второе пришествие моды. Наблюдая сегодня суету в старинных монастырских стенах, появление новых монахов, которые до этого словно скрывались в кельях и катакомбах, свежие дорожки в глубоком снегу и другие запахи с кухни, Аня не скупилась на комментарии и едкие замечания. Корнилов только посмеивался и толкал ее легонько в бок, когда она хватала через край.
Супруги, впервые в этих стенах предоставленные сами себе, не знали, чем заняться. Сначала попихали друг друга в сугроб, попробовали покидаться снежками, но рыхлый снег рассыпался белой пылью и оставался на варежках. Тогда Корниловы стали прогуливаться под ручку, ожидая появления гостя. Черным вороном на белом поле смотрелся черный джип около домика игумена, а сам спонсор был уже завлечен отцом Макарием под холодные, облупившиеся своды. Для Ани и Михаила Перейкин был пока невидим.
В то время, когда это слово еще только входило в словооборот, Ане казалось, что больше оно подходит для породистой английской собаки.
У «спонсора», по ее филологическим ощущениям, должны были быть висящие, слюнявые брылы, купированный хвостик на гладкошерстой, вертлявой заднице и обязательно приплюснутый, сдвинутый наверх нос. Даже позднее, когда слово это прочно вошло в нашу речь, оделось «от кутюр», запахло парфюмерией от «Живанши» и «Армани», погрузилось в мягкое изнутри и гладкое снаружи от «Мерседес-Бенц», Ане все виделся этот тупой, бульдожий нос.
И ведь чувство слова в который раз ее не обмануло. По крайней мере, так посчитала сама Аня. Владислав Перейкин был так курнос, что собеседнику были видны его ноздри. Правда, в нем не было ничего бульдожьего, английского, чопорного. Но по сравнению со спонсорским носом, это были незначительные портретные детали.
Перейкину не было еще и сорока. Он был невысок, приземист и широк в кости. С первого взгляда он производил впечатление очень бодрого, открытого и светлого человека. Светлыми были не только его волосы, брови, ресницы, но и глаза. А взгляд их показался Ане не то прозрачным, не то призрачным.
Он появился в одной из снежных траншей, идя с отцом Макарием точно так же, как супруги Корниловы, то есть под ручку. Аню удивило, что говорил не игумен, а Перейкин. Свой рассказ он сопровождал широкими театральными жестами, восклицаниями, хлопками и прочими шумовыми эффектами. Отец Макарий слушал с видимым удовольствием, посмеивался в бороду и качал головой.
Игумен еще не успел представить гостей монастыря друг другу, как Перейкин широко улыбнулся Корниловым и сказал, опередив отца Макария:
– Какая красивая пара! Ребята, какие вы молодцы, что вместе, что любите друг друга! Это сразу видно. А как хорошо увидеть красивых людей вместе, отец Макарий? Поэтому и сериалы бразильские народ так любит. Красивые герои должны быть вместе, этого все хотят, и природа, и Господь. В сериале не только конец хороший, там хорошее длится и длится. Это глупо, наверное, но душе этого хочется. Пусть будет глупо, занудно, зато всем хорошо.
– Это они у меня недельку пожили и расцвели, – гордо ответил игумен. – Видели бы вы, Владислав, какими они сюда приехали. Лица серые, взгляды озабоченные… Берите пример с Владислава. Всегда румян, бодр, весел, никогда не унывает. А потому что верующий, аккуратно верующий. Все посты соблюдает прилежно…
– Да я вообще мясо не ем, отец Макарий, – напомнил Перейкин. – Мне и за постными днями следить не надо. А я только из Штатов прилетел. Еще не акклиматизировался. Вы уж позволите, отец Макарий, нам сегодня за знакомство, для акклиматизации, да и вообще испить вашей монастырской медовухи знаменитой. Не помногу, а для веселья…
– Вот и перехвалил я вас, Владислав.
– Я второй раз в Штатах, – заговорил опять Перейкин. – В прошлый раз я там был еще школьным учителем по обмену. Тогда они удивлялись: как этот русский может быть таким свободным, раскованным в общении с десятью долларами в месяц? А теперь у них то же недоумение на физиономиях: откуда такая свобода при таких деньгах?… Меня зовут Влад…