Вглядимся, впрочем, в курган. При этом вглядимся в него не по книжному тексту и даже не по журнальной публикации[25]… Рукопись, конечно, как водится, пропала, но тут такое чудо приключилось ― отыскались 155 страниц наборной машинописи с шолоховской правкой. Вот к этой допечатной редакции[26] мы и обратимся:
«Сбочь дороги ― могильный курган. На слизанной ветрами вершине его скорбно шуршат голые ветви прошлогодней полыни и донника, угрюмо никнут к земле бурые космы татарника, по скатам, от самой вершины до подошвы, стелются пучки жёлтого пушистого ковыля. Безрадостно-тусклые 1, выцветшие от солнца и непогоды, они простирают над древней выветрившейся почвой свои волокнистые былки 2, весною, среди ликующего цветения разнотравья, выглядят старчески уныло 3, отжившие 4, и только под осень блещут и переливаются гордой изморозной белизной. И только лишь осенью кажется, что величаво приосанившийся курган караулит степь 5, одетый в серебряную чешуйчатую кольчугу.
Летом, вечерними зорями, на вершину его слетает из подоблачья степной беркут 6. Шумя крылами, он упадёт на курган, неуклюже ступнёт раза два и станет чистить погнутым 7 клювом коричневый веер вытянутого крыла, покрытую ржавым пером хлупь, а потом дремотно застынет, откинув голову, устремив в вечно-синее небо янтарный, окольцованный чёрным ободком глаз. вытянутого крыла, покрытую ржавым пером хлупь, а потом дремотно застынет, откинув голову, устремив в вечно-синее небо янтарный, окольцованный чёрным ободком глаз. Неподвижный, изжелта-бурый, как камень-самородок 8, беркут отдыхает 9 перед вечерней охотой 10 и снова легко оторвется от земли, взлетит. До заката солнца ещё не раз серая тень его царственных крыл перечеркнёт степь.
Куда унесёт его знобящий осенний ветер 11? В голубые предгорья Кавказа? В Мурганскую степь ли? В Персию 12? В Афганистан?
Тут что потрясает? Потрясает размах, в первую очередь ― географический: Кавказ, Закавказье, Персия, Афганистан… Интересно, с чего это беркута понесло в такую даль? Нагульнов, к примеру, в тех краях отродясь не бывал. А бывал он на Дону, где родился и откуда ушёл на германский фронт (см. гл. 4), в 1920-м ― под Каховкой и Бродами (см. гл. 24), был ранен и контужен под Касторной (гл. 4, 32), то есть служил, как можно догадаться, в Первой Конной; затем вернулся на Дон, провёл коллективизацию и умер. Проще говоря, допустив связь беркута с Макаром Нагульновым, мы оказываемся свидетелями полнейшего авторского произвола.
Перестанем поэтому цепляться за Нагульнова и отправимся по указанному беркутом странному и загадочному маршруту.
Что может связать донскую степь с предгорьями Кавказа, Персией и Афганистаном?
Лишь одно ― биография генерала Л. Г. Корнилова! Это он совершал бесстрашные разведки в Афганистане, первым исследовал соляные пустыни в Персии, сражался на Дону и погиб при штурме Екатеринодара, «в голубых предгорьях Кавказа». Труп Корнилова был вырыт красными из могилы, протащен по улицам Екатеринодара, изуродован и сожжен на городской бойне. Прах генерала был растоптан и развеян ветром.
«Куда унесёт его знобящий осенний ветер?..»
Вдова Корнилова сказала тогда вдове атамана Каледина: «Счастливая, у вас есть могила, а у меня и могилы нет…»[27] Могильный курган в донской степи и должен стать символом вечной памяти о лишённом могилы великом человеке.
Правда, на нашей «розе ветров» вырос один лишний лепесток ― Муганская степь! Она не только к Нагульнову, но и к Лавру Георгиевичу Корнилову никакого отношения не имеет.. Но именно эта степь и может служить решающим доказательством.
Начнём с того, ветру, пожелавшему доставить беркута из предгорий Кавказа в Муганскую степь, пришлось бы передуть через Большой Кавказский хребет ― 3000 метров над уровнем моря. На такой высоте парят уже не степные беркуты, а горные орлы.
Но наше внимание останавливает «степь». Вот Фёдор Константинович Годунов-Чердынцев, герой набоковского «Дара», пытается представить себе возможную картину гибели отца:
«Долго ли отстреливался он. Припас ли для себя последнюю пулю, взят ли был живым? Привели ли его в штабной салон-вагон какого-нибудь карательного отряда […], приняв за белого шпиона (да и то сказать: с Лавром Корниловым однажды в молодости он объездил Степь Отчаяния, а впоследствии встречался с ним в Китае)?[28]
В среде русских географов исследование Степи Отчаяния (Дашти-Наумед, на современных картах: Дашти-Наумид) ― безжизненной соляной пустыни, раскинувшейся между 32-й и 33-й параллелями. Считалось самым замечательным достижением Корнилова-путешественника. Следовательно, в непредвзятом повествовании о Л. Г. Корнилове (принадлежи оно Автору «Тихого Дона» или Набокову) вероятнее всего следовало бы ожидать упоминания именно об этой экспедиции.
Мало того ― Степь Отчаяния идеально вписывается во внутреннюю географию текста ― «В Муганскую степь ли? В Персию? В Афганистан?», поскольку находится как раз на границе Ирана и Афганистана.
Подготавливая 34-ю главу к печати, Шолохов сделал в этом месте мельчайшее добавление ― вставил невинную частицу «ли»:
«В Муганскую степь ли? В Персию ли? В Афганистан?»
Цель правки очевидна: ещё больше отдалить «степь» от Персии. Но, определив направление редактуры, мы можем сделать и шаг назад ― в дошолоховское прошлое текста. Там «Персия» входит не в вялую цепочку однородных обстоятельств места, но служит пояснением к предшествующему наименованию и отделяется от «степи» не вопросительным знаком, а запятой:
«Куда унесёт его знобящий осенний ветер? В голубые предгорья Кавказа? В Степь ли Отчаяния, в Персию? В Афганистан?»
А теперь последний вопрос: откуда взялся этот отрывок? Стилистически он весьма близок роману «Тихий Дон»; генерал Корнилов является одним из персонажей романа; по ряду деталей мы установили, что отрывок этот ― поэтический реквием вождю Добровольческой армии…
Но в «Тихом Доне» смерть Корнилова не описывается! И тогда мы обращаем внимание на странную непоследовательность опубликованного текста романа.
Автор «Тихого Дона» заворожённо следит за деятельностью генерала Корнилова в Ставке (кн. 2, ч. 4, гл. 13), его поездкой на Московское совещание (гл. 14), организацией и крушением корниловского «мятежа» (гл. 16, 18), пребыванием Корнилова в Быховской тюрьме и бегством из тюрьмы (гл. 20). Затем действие перебрасывается в Новочеркасск (ч. 5, гл. 3) ― в Ростов, начало «Ледяного похода», совещание штаба Добровольческой армии, где Корнилов принимает решение идти на Кубань (гл. 18) и… И всё!
Евгения Листницкого, уходившего из Ростова с Добровольческой армией, мы встречаем уже в следующей ― 3-й ― книге, после «Ледяного похода», в Новочеркасске, с ампутированной рукой. Здесь же (гл. 5) последнее и единственное упоминание о Корнилове ― Листницкий вспоминает бой под Кореновской и крики ротного: «Не ложись! Орлята, вперёд! Вперёд ― за дело Корнилова!»
Открытый нами «Реквием Корнилову» тематически на редкость удачно заполняет какую-то часть этого зияния. Однако тематическая близость ещё не всё. Истинно доказательными могут стать лишь внутренние связи нашего фрагмента с «корниловскими» сюжетами «Тихого Дона». Связи эти должны быть особого свойства: если некоторая линия повествования завершается символическим текстом, то в предыдущем изложении должны содержаться ключи к раскрытию символов. Ну, что ж ― вот они!
Ключ фабульный:
«Куда унесёт его знобящий осенний ветер? В голубые предгорья Кавказа? В Степь ли Отчаяния, в Персию? В Афганистан?»
«Тихий Дон» (кн. 2, ч. 4, гл. 16) -
«[…] Корнилов, задумчиво и хмуро улыбаясь, стал рассказывать:
― Сегодня я видел сон. Будто я ― бригадный генерал одной из стрелковых дивизий, веду наступление в Карпатах. Вместе со штабом приезжаем на какую-то ферму. Встречает нас пожилой, нарядно одетый русин. Он потчует меня молоком и, снимая войлочную белую шляпу, говорит на чистейшем немецком языке: «Кушай, генерал! Это молоко необычайно целебного свойства». Я будто бы пью и не удивляюсь тому, что русин фамильярно хлопает меня по плечу. Потом мы шли в горах, и уж как будто бы не в Карпатах, а где-то в Афганистане, по какой-то козьей тропе… Да, вот именно козьей тропкой: камни и коричневый щебень сыпались из-под ног, а внизу за ущельем виднелся роскошный южный, облитый белым солнцем ландшафт…»
Ключ портретный:
«Неподвижный, изжелта-бурый, как камень-самородок, беркут отдыхает».
«Тихий Дон» (кн. 2, ч. 4, гл. 14) -
(Евгений Листницкий вспоминает встречу Корнилова 14 августа 1917 года на Александровском вокзале в Москве):
«Какое лицо! Как высеченное из самородного камня― ничего лишнего, обыденного…»
Рассказ о гибели Лавра Георгиевича Корнилова ― это только часть того, что было украдено у читателей «Тихого Дона». Но что говорить о куске текста, когда украдено даже имя Автора?!!