, иными словами ― как врага народа.
Тогда недавний символ революции превращается в способ дискредитации революционеров. Одного этого достаточно, чтобы причислить первую книгу «Тихого Дона» к «литературе реакции», то есть увидеть в романе черты пореволюционной (после революции 1905 ― 1907 гг.) переоценки ценностей.
Существует, кстати, произведение, в котором пьеса «Доктор Штокман» прямо связана с ездой в запряженной лошадью повозке ― фельетон Леонида Андреева «Диссонанс». Фельетон этот был опубликован в 1900 году. Подписан тогдашним псевдонимом Л. Андреева (Джемс Линч), и являлся откликом на премьеру «Доктора Штокмана» в Московском Художественно-общедоступном театре 24 октября 1900 года.
Герой фельетона радостен и возбуждён, так как едет на премьеру в Художественный театр, и ему «предстоит высшее наслаждение». Первое ощущение «диссонанса» возникает у героя, когда оказывается, что извозчик «ничего не знал о театре, о котором говорит вся Москва». Чувство диссонанса ещё более усиливается оттого, что извозчик, работавший всю ночь, чуть не попадает под конку. Впрочем, «дальше, со входом в театр, началась сплошная гармония». Интеллигентная толпа с восторгом встречает слова Штокмана: «Право только меньшинство, потому что только меньшинство умно и благородно. Вы лжёте, что грубая масса, чернь имеет такое же право осуждать и санкционировать, советовать и управлять, как немногие представители интеллигентного меньшинства» (4-й акт). Интеллигентного героя, «отдавшего дань возвышенным чувствам и облагородившего свою душу созерцанием чужих добродетелей», из театра снова везёт домой извозчик. Герой пытается выяснить его отношение к искусству, к истине, справедливости, но в ответ слышит лишь недоуменное извозчиково: «Как?». Герой не успокаивается: «Ты знаешь, что сейчас в Каретном ряду такие вот, как ты, погубили самого лучшего человека, какого я видел когда-либо?». «Никак нет, это не мы, ― протестует извозчик, ― намедни я вот тоже одного господина с Зацепы вёз. Говорил ничего, вот как и вы, а потом как меня по шее ― вда-арит. А мы что, мы никого не трогаем».
Мораль фельетона: «И мы каждый исполняли своё назначение. Он меня вёз, а я о нём думал. О нём и о таких, как он, зверях и дворнягах, об их тупости и звериных чувствах, о той пропасти, которая отделяет их от нас, возвышенно-одиноких в нашем гордом стремлении к истине и свободе. И на один миг ― странное то было чувство ― во мне вспыхнула ненависть к доктору Штокману и захотелось из своего свободного серого одиночества уйти и раствориться в этой серой тупой массе полулюдей. Возможное дело, что через некоторое время я влез бы на козлы, но, по счастью, мы приехали».
Допрос во время езды учиняет Федоту Бодовскому и Штокман из «Тихого Дона»:
«Как у вас житьё? ― спросил Штокман, подпрыгивая и вихляясь на сиденье.
― Живём, хлеб жуём.
― А казаки, что же, вообще, довольны жизнью?
― Кто доволен, а кто и нет. На всякого не угодишь.
― Так, так… ― соглашался слесарь, и, помолчав, продолжал задавать кривые, что-то таившие за собой вопросы.
― Сытно живут, говоришь?
― Живут справно.
― Служба, наверное, обременяет? А?
― Служба-то?.. Привычные мы, только и поживёшь, как на действительной».
Как извозчик не понимает Джемса Линча, так и Федот не понимает и хитрит со Штокманом, и, действительно, есть основания говорить об идейной и фабульной близости двух повествований, близости, прослеживаемой даже в деталях:
(«Диссонанс»): «Штокман только ещё вошёл, […] а вы […] уже знали, что за дивно-светлая, наивно честная и глубоко любящая душа сидит в длинном теле этого учёного, с его добродушной конфузливой близорукостью…»
(«Тихий Дон»): «― Не вижу, ―сознался пассажир, подслепо моргая».
И всё-таки возникает вопрос: почему Автор «Тихого Дона» обратился к газетному фельетону 1900 года? Неужели впечатление сохранялось столько лет? Конечно, всё могло быть, однако для отыскания фельетона не требовалось ни слишком крепкой памяти, ни газетных подшивок ― в 1913 году фельетон «Диссонанс» был перепечатан в 6-м томе Полного собрания сочинений Л. Андреева (СПб., Т-во А. Ф. Маркс, с. 329 ― 333). А писательский престиж Андреева стоял в те годы достаточно высоко, чтобы читать всё, подписанное этим именем и включённое в собрание сочинений.
Морфология сказки
Тайна фанерных чемоданов
В начале нашего повествования мы упомянули о человеке, который ещё в годы гражданской войны держал в руках и читал рукопись «Тихого Дона». Его воспоминания донесла до нас Алла Гербурт-Йогансен, вдова украинского поэта Майкла Йогансена (настоящее имя ― Михаил Кравчук). Вот что она рассказала в своём письме Шведской Королевской академии от 24 ноября 1965 года[11]:
«С 1930 до 1937 года я жила в доме писателей «Слово» в Харькове. Через своего мужа М. Йогансена я была знакома со многими литераторами. Как-то утром [пропуск в машинописи. ― Б.-С.] г[ода] Днепровский, тяжело больной туберкулёзом, позвал к себе своих товарищей. «Иди и ты, ― сказал мне Йогансен, ― Днепровский хочет рассказать что-то очень важное и интересное».
Затем, после описания наголо бритого и бледного Днепровского, следует то самое «очень важное и интересное»:
«Он рассказал, как во времена гражданской войны 1919 ― 1920 гг. его, после перенесённого сыпного тифа мобилизовали в Красную Армию, и так как он был слабосильный, но «грамотный», поставили писарем в комендатуре той части, которая производила расправу с остатками неспособной уже к сопротивлению белой армии. Где-то на Дону, я забыла, где именно. Операции сводились к тому, что днём делали облаву, а ночью всех расстреливали из пулеметов. Вещи убитых командиры забирали себе. Однажды на рассвете, после очередной ночной расправы, в помещение, где дежурил Днепровский (спать он не мог из-за грома канонады и страшных криков), вошёл начальник с двумя деревянными чемоданчиками в руках. Он передал их Днепровскому со словами: «Ты, Ваня, у нас литератор, понимаешь в литературе, прочитай и скажи, стоит ли чего-нибудь эта писанина». Рукопись произвела на Днепровского сильное впечатление: это была настоящая большая литература, но антисоветская. Об этом он сказал командиру, возвращая рукопись […] Фамилию того расстрелянного офицера Днепровский называл, но я её забыла».
Такова первая часть сообщения Днепровского. За ней следует рассказ о мытарствах Днепровского ― борца за правду:
«Через восемь лет, читая только что вышедший и сразу нашумевший «Тихий Дон», Днепровский был поражен, узнав в нём произведение, которое в дни гражданской войны командир давал ему для оценки».
Хранить в себе эту жуткую тайну писатель не смог и:
«После некоторых колебаний, Днепровский поехал в Москву. Сведения о Шолохове, которые он получил в тамошних литературных кругах, не противоречили наличию плагиата».
Отметим первую странность ― Днепровский, в отличие от Аллы Йогансен, имя истинного автора помнил. Поэтому, окажись Шолохов даже не «маляром, грузчиком, конторщиком», который, «с 1922 г. проживает в Москве», а белым офицером и выпускником Оксфорда, суть дела не меняется ― имя автора «Тихого Дона» известно, и автор этот ― не Шолохов!
Так или иначе:
«Иван Днепровский явился на аудиенцию к М. Горькому, который возглавлял Горьковский комитет при Союзе писателей, и рассказал ему о своём открытии. Горький очень внимательно выслушал, попросил подать заявление в письменном виде, обещал выяснить дело и дать ответ через пару дней».
Но:
«Напрасно ходил Днепровский целую неделю в Союз писателей в надежде на свидание с Горьким. Горький не принимал больше по болезни и скоро слёг на лечение в Кремлевскую больницу.
Один служащий Московского государственного издательства, украинец, знакомый Днепровского, которому Днепровский рассказал причину своего приезда в Москву, сказал: «Мы и сами это знаем. К нам в бухгалтерию, вскоре после выхода «Тихого Дона», приходила пожилая дама в трауре и требовала гонорар за это произведение её сына. Мне жаль, что ты даром теряешь тут время, без денег в чужом городе. Горький ведь не вернётся. Мой тебе, Ваня, совет: возвращайся домой и никогда, никому про это не рассказывай».
Единственное, что напоминает заключительный аккорд нашей истории, ― это фразу из романа писателя-земляка Днепровского: «Варенуха, никуда не ходи и телеграммы эти никому не показывай!»
Итак, Днепровский, как и Варенуха, нарушил запрет. Но что гарантирует достоверность его собственных слов? Ну, во-первых, перед смертью человек, как правило, не лжёт… Во вторых, какой был смысл врать? Ничего, кроме неприятностей, такие рассказы ни Днепровскому, ни его слушателям принести не могли. Есть, конечно, в рассказе и несуразности: «Тихий Дон» вышел в 1928 году. Днепровский некоторое время колебался, а затем обратился к Горькому… Но что это за таинственный Горьковский комитет при Союзе писателей? Видимо, имеется в виду «Оргкомитет Союза советских писателей», который, действительно, возглавлялся М. Горьким. Правда, «Оргкомитет» был создан по решению ЦК ВКП (б) от 23 апреля 1932 года… Не четыре же года Днепровский колебался и собирался в Москву!? Впрочем, вероятнее всего, мы имеем дело с обычной аберрацией памяти Аллы Гербурт-Йогансен ― невозможно же 30 лет помнить, когда у них какое постановление вышло!
Заканчивая рассказ о Днепровском, Алла Гербурт-Йогансен пишет:
«В Харькове агенты НКВД два раза приходили арестовывать Днепровского. Но так как тогда уже состояние его здоровья настолько ухудшилось, что его нельзя было транспортировать ― оставили умирать дома».
Тут нужно сделать ещё одну поправку: умирать его, быть может, оставили дома, но умер он 1 декабря 1934 года в Ялте. Возможно, в памяти А. Гербурт-Йогансен слились два события