— Повторите сказанное мной! — потребовал он.
Покраснев, лейтенант проговорил:
— …Есть дисциплина особого рода. Она присуща только саперу. Даже самая идеальная организация работ по расчистке минных полей не может гарантировать стопроцентную безопасность. Работа не всяким нервам под силу. Командир должен знать характер бойцов. И не для того чтобы выяснить, кто смелый, а кто трус. Смелыми могут быть все. Но не каждый сумеет ювелирно обезвредить заряд. Справится только знающий, уверенный в себе и своих нервах. В нервах, а не в храбрости…
Почти все точка в точку. Ростовский всмотрелся с любопытством в лицо Клевцова. Две врожденные морщинки как бы подтягивали уголки рта вверх, придавая его лицу выражение беззаботное и смешливое.
— Извините, — сказал профессор, кивком приказывая сесть.
Георгию Иосифовичу не было пятидесяти, однако слушателям и адъюнктам он казался старше. С гордо посаженной головой, стриженный под старомодный «ежик», в длинной гимнастерке с черными петлицами, на которых поблескивал малиновый ромбик, Ростовский производил впечатление педанта. Он жил почти рядом с академией — в Подколокольном переулке. Квартира состояла из трех комнат на втором этаже особняка, сплошь забитых книгами. Большая часть этой библиотеки принадлежала отцу — известному фортификатору, погибшему под Мукденом в 1904 году. Лишь один уголок в кабинете не был заставлен книгами. Здесь стоял мольберт и висела виолончель в футляре. Профессор увлекался живописью и музыкой, посвящая искусству выходные дни.
Удивительно, но все бури, когда ничего не стоила человеческая жизнь и любой ретивый придурок мог поставить к стенке бывшего начальника кафедры академии Генерального штаба, благополучно пронеслись мимо Георгия Иосифовича. Он не приспосабливался к новой власти, не жалел утерянного, приняв революцию как социально оправданную и справедливую. Русская армия, считал он, состояла из народа, и его обязанность как инженера заключалась в том, чтобы она была хорошо вооружена и защищена от смертоносных средств противника. И когда на фронте он увидел, что солдатские массы пошли за большевиками, то спокойно избрал новый путь, как это сделали Брусилов, Зайончковский, Корк, Игнатьев, Каменев, Карбышев и другие честные люди из русского офицерского корпуса.
В гражданскую войну Георгий Иосифович служил в отделе вооружения Красной Армии. Молодая республика испытывала острейшую нужду не только в хлебе, топливе, одежде, но и в пушках, винтовках, боеприпасах. Ружейным приемам обучали на палках. С палками новобранцы шли на передовую, чтобы со временем обзавестись винтовкой убитого товарища. Другой специалист по взрывчатым веществам пришел бы в ужас от работы, за которую брался генерал Ростовский.
Но что было делать, если не хватало даже обычной серы для производства простейшего пороха?! Приходилось искать суррогаты, вычислять пропорции, испытывать новые взрывчатые вещества, которые заменили бы, скажем, нитротолуол, тетразен. Имя профессора не вошло в историю гражданской войны, не попало в число отличившихся и награжденных. Но трудно представить, какой ценой была бы оплачена победа без патронов, снарядов, гранат, начиненных взрывчаткой Ростовского.
После войны Георгий Иосифович перешел на преподавательскую работу. На желторотую настырную молодежь — «кухаркиных детей» — он смотрел с некоторой долей удивления. Однако с фатальным предвидением угадывал самородков и уже не выпускал их из поля зрения, требуя от каждого из них спартанской самоотдачи военной науке. Так попал в поле его зрения и Павел Клевцов. Комбриг сразу отметил, что молодой адъюнкт мыслит смело, первородно, ищет оригинальные решения.
К примеру, у него родилась идея создания противоминного танкового трала. У этого трала должен был быть каток, подобный тем, что у дорожных машин. Укрепленный впереди танка, он будет давить и взрывать мины, оставляя экипаж невредимым, и главное, без остановок, не сбавляя темпа, не давая опомниться врагу. Идею требовалось воплотить в металл. По его чертежам сделали несколько тралов… Но тут началась война. Работу над тралами пришлось отложить.
Лаборатория Ростовского, где работал Павел, помимо других обязанностей, стала изучать вопросы вооружения противника. Сюда свозилось трофейное оружие, а сотрудники анализировали его конструкторские особенности, исследовали сильные и слабые стороны.
Когда Павел узнал, что в ставку Гитлера полетели панические отзывы немецких генералов о русском танке Т-34, он подумал: немцы начнут лихорадочно искать противодействие, работать над эффективными противотанковыми средствами. Так и случилось.
И вот в августе 1942 года ночью профессор Ростовский прислал к Павлу посыльного с приказом срочно явиться к нему. Клевцов быстро оделся и сел в дежурную машину. Георгий Иосифович сказал:
— Извините за ночной вызов, но мне позвонил главинж Воробьев[2] и попросил немедленно разобраться в деле, не терпящем отлагательства. На Воронежском фронте одна из наших бригад столкнулась с неизвестным оружием. Без видимых причин горят танки. Может быть, немцы применили какие-то особые снаряды? Или это мины? Короче, задача со многими неизвестными. Вам надлежит решить ее как можно скорее. Поезжайте в штаб инженерных войск, получайте документы, и в путь.
…Последний участок пришлось преодолевать на связном У-2. Самолет выделил командующий фронтом, как бы подчеркнув этим важность миссии Клевцова. Пилот до расположения танкового батальона долетел, но найти подходящего для посадки места не смог. Он сбросил танкистам вымпел, чтобы встречали пассажира у деревни Верхушки — раньше там была площадка.
Из березняка показалась пятнистая «эмка», промчалась проселком, огибая поле, на котором уже золотилась рожь. Из кабины вышел невысокий капитан в танковом шлеме, небрежно кинул руку к виску:
— Замкомбата Боровой. Прошу!
Шофер незамедлительно погнал обратно к перелеску. Как только «эмка» выскочила из березняка на пригорок, впереди открылись холмистые поля с рыжими изломами оврагов.
— Во-о-он наши коробочки-могилки, — показал Боровой рукой.
На склоне холма чернели остовы сгоревших танков. Они замерли впритык друг к другу, словно наткнулись на одну и ту же преграду.
— Вижу три танка, где же четвертый?
— Уполз четвертый. Водитель, паразит, выжил, а командира, стрелка и заряжающего привез мертвыми.
— Его что, в расход пустили?
— А то! — восклицанием, видно означавшим «само собой разумеется», ответил Боровой. — Приказ 227 — с ним не шутят. Впрочем, — он взглянул на часы, — может, еще и не расстреляли, только повели…
— Значит, водитель жив?! Слушай, друг! — Клевцов вцепился в рукав Борового. — Это же единственный, кто видел, как горели танки!
— Его допрашивали и мы, и особисты, и прокурор… Одно долдонит: «Виноват, дал тягу». А ведь это в бою!
— Да при чем тут прокурор?! — воскликнул Павел. — Я должен знать!
Властное «я» поколебало Борового. Не давая ни секунды на раздумье, Клевцов закричал:
— Гони туда, куда его повели! Во всю мочь гони! Тебя как зовут? — перейдя на «ты», спросил Клевцов замкомбата.
— Федя, а что? — Боровой озадаченно уставился на приезжего.
— Вот что, Федя… С этим механиком я обязательно должен поговорить. Обязательно, понял, Федя?
— А то, — слабо шевельнул губами Боровой.
— Меня оставишь там на месте, а сам гони в штаб, передай мою просьбу слово в слово. От него, единственного свидетеля, в данный момент, может быть, зависит не только моя или твоя голова…
Ни Клевцов, ни Боровой не замечали, как их бросало из стороны в сторону, больно било о бока машины, как стонали и звенели заклепки расшатанного кузова, как ревел, взвывая и охая, мотор. Шофер уже гнал «эмку» по кочковатой земле, изрытой кротами, куда медленно двигалась цепочка людей, а потом встала.
…Павел никак не мог разглядеть лица смертника. Он видел худые ноги без обмоток в растоптанных ботинках, изодранные брюки в мазутных пятнах, гимнастерку с оторванными пуговицами, из-под нее высовывалась серая от грязи нижняя рубаха, видел тощую синеватую шею, а вот лица будто и не было. Сплошной размыв — без глаз, бровей, без волос и морщин.
Место для расстрела выбрали глухое, неветреное — и плотная туча комаров висела над человеком. Смертник не отмахивался от них, как это делали бойцы из комендантского взвода. В ожидании команды те стояли в сторонке, тяжело дымили махоркой, пряча глаза друг от друга.
У Клевцова возникло какое-то неодолимое желание подойти ближе к осужденному, рассмотреть, запомнить его лицо. Он сделал несколько шагов вперед, но тут жесткая рука опустилась на плечо, и он услышал глуховатый голос. Старший из комендантских сказал:
— Вам, майор, это видеть ни к чему…
Старший не знал, почему вдруг Боровой устроил задержку с исполнением приговора, недавно зачитанного перед строем танкового батальона. Именно в те минуты военные юристы связывались с начальством: как-никак об отмене расстрела ходатайствовал человек из Москвы, прибывший с немалыми полномочиями. Смертник же стоял неподвижно, точно деревянный. Старший комендантского взвода ждал приказа.
Вдруг невдалеке хлопнул выстрел. Разгребая руками кустарник, так и забыв засунуть пистолет в кобуру, к месту казни подошел Боровой. Он отдал старшему пакет, стягивая с головы шлем и вытирая пот тыльноы стороной ладони, сказал Павлу:
— Подвела-таки, проклятущая…
— «Эмка»? — спросил Клевцоз, уже поняв, что Боровой принес хорошую весть.
— А то! — Федя озорно подмигнул. — Ну и задали мы шороху по всем проводам. Приостановили действие под твою, так сказать, ответственность.
Вообще Павел легко сходился с людьми, а с этим простодушным танкистом нашел контакт сразу, угадав в нем надежного товарища.
«Эмку» вытащили из грязи повеселевшие бойцы комендантского взвода. Она и довезла Клевцова и Борового до расположения танкового батальона.